Уточнение бесспорно важное. Однако вновь неясно, какие источники сравнили публикаторы. Потому что в лозаннском издании сказано именно о дружбе «там, где человек служит субботе».
Возможно, авторы статьи «От издательства» имели в виду не лозаннскую книгу, а какие-либо другие публикации. Например, в журнале «Октябрь». Или же первое советское книжное издание, выпущенное в 1988 году.
Но гадать не стоит. Уровень текстологической подготовки можно оценить и по двум примерам. Не мы их выбрали — другие не приведены.
Если судить по сказанному в статье «От издательства», то не было «дознаковой» сверки рукописей. Лишь заявлено, что она необходима, даже и проведена, однако результаты не подтверждают заявления публикаторов. Следовательно, нет оснований признать текстологически корректным второе советское книжное издание.
Что до аргументации авторов статьи «От издательства», то именно текстология тут ни при чем. Посредством риторических приемов решались задачи политические, рекламные и т. д. Как говорится, при всем уважении.
Торопились в издательстве «Книжная палата». Об этом бывший главред сказал нам в личной беседе. По его словам, опасался, что «калитка закроется».
Да, хватало причин для опасений такого рода. Однако и результат налицо.
Вернемся теперь к мемуарам Сарнова. После цитаты из статьи «От издательства» следовал вывод: «Этот небольшой отрывок из издательского предисловия ко второму изданию романа я привел не для того, чтобы заключить, что текст этого издания следует считать каноническим, что никакая работа текстологов тут больше уже не нужна. Может, и нужна. Не надо только изображать дело таким образом, что текстологам, которые пожелали бы этим заняться, пришлось бы начинать с нуля».
Во-первых, нам и не понадобилось «изображать дело». Проблемы текстологии романа мы не анализировали в статье, рассердившей Сарнова. Лишь обозначили, что они есть. Во-вторых, термин «канонический» здесь вообще неприменим. Решения относительно каноничности принимаются богословами. Наконец, о том, нужно ли текстологам «начинать с нуля». А по-другому и не получится.
Область гипотез
Текстологически корректного издания пока нет. Зато теперь есть новые источники текста.
В 2013 году Т. М. Горяева, директор РГАЛИ, обратилась к своему коллеге, В. С. Христофорову, возглавлявшему тогда Центральный архив ФСБ РФ, и предложила передать на хранение материалы, изъятые у Гроссмана. Это предложение было принято[186].
Материалы, переданные из ЦА ФСБ РФ, ныне хранятся в РГАЛИ. Но с 1961 года количество единиц хранения и состав их не раз менялись.
Изначально Гроссман разложил все рукописи по комплектам. На каждый экземпляр романа — три светло-коричневые папки. В таких папках, согласно мемуарным свидетельствам, были переданы экземпляры романа в издательство «Книжная палата». Тот, что хранился в семье Лободы, и липкинский.
Как формировались единицы хранения в ЦА ФСБ РФ — неизвестно. В РГАЛИ гроссмановские рукописи были переданы без светло-коричневых папок. Но — разложенные по экземплярам романа.
Уместно подчеркнуть, что гроссмановские материалы стали доступными недавно. Сотрудникам РГАЛИ потребовалось немало времени для научного описания этих документов. В итоге — новая опись фонда: девяносто шесть единиц хранения[187].
Отметим, что не все экземпляры романа снабжены титульным листом. Нет его, нет и заглавия.
Среди изъятых экземпляров романа есть и снабженные титульным листом. Однако не на каждом после заглавия — посвящение матери автора.
Есть среди изъятых рукописей и, так сказать, комплектные. На титульном листе — после заглавия — посвящение, как в том экземпляре романа, что Гроссман передал Лободе.
Кстати, в РГАЛИ из архива ФСБ РФ попали не только материалы, изъятые у Гроссмана. Есть и, как говорят архивисты, отложившиеся в фонде.
Относится к таковым и подборка вырезок из периодических изданий. Это статьи о Гроссмане, печатавшиеся на исходе 1980-х годов. Значит, в КГБ чуть ли не до распада Советского Союза был «вопрос на контроле».
Результаты анализа материалов, переданных из ЦА ФСБ, позволяют объяснить ряд противоречий в комплексе мемуарных свидетельств. Правда, объяснения можно пока формулировать лишь в форме гипотез.
Начнем с основного свидетельства, приведенного в автобиографической книге Войновича. Это приложение к основному тексту — письмо, адресованное Боннэр: «Вот тебе вкратце полная история того, как рукопись попала ко мне и что было дальше».
Войнович, как отмечено ранее, сообщил, что рукопись получил от Липкина, ее пришлось фотографировать без помощников, вот и не был уверен, качественна ли копия. И «стал думать, кто и где мог бы сделать дубль. Кто — я так и не придумал, а где — я решил, что из диссидентских домов надежнее вашего нет».
Общие знакомые были. Взяв одного из них в качестве сопровождающего, Войнович, по его словам, отправился к Сахарову и Боннэр. О самой процедуре копирования не сообщается в письме. Сказано только, что «на Запад попали две пленки: одна моя, другая ваша».
На письмо Войновича ссылается и Боннэр в мемуарах о Сахарове, опубликованных журналом «Знамя». Как говорится, показания совпали. Это, однако, не означает, что все так и было.
В книге Войновича письмо не датировано. И Боннэр в мемуарах тоже дату не указала. Это странно.
Осталось неясным, когда и в силу каких причин Войнович решил письменно рассказать Боннэр цитированную выше историю. Да и сама версия сомнительна: ведомый диссидент отправился в гости к другому, еще более известному, прихватив тысячестраничную рукопись арестованного романа. Словно бы и не подозревал о возможности слежки.
Подчеркнем вновь, что «верится»/«не верится» — не аргумент. Но есть и другие.
Допустим, Войнович рискнул. Как раз ему решимости не занимать. Но ведь и здравого смысла тоже. Рукопись не стал бы опасности подвергать.
Предположим, отправился к Сахарову без рукописи, договорился о копировании, а потом и материал передал — с кем-либо из друзей или знакомых. Это более вероятно. Однако такой вариант не описан в книге Войновича.
Неважно, верен первый вариант или второй. Тут важно, что происходило до сих пор не объясненное.
Копии гроссмановской рукописи, отправленные, по словам Войновича и Боннэр, только Максимову как редактору «Континента», попали в редакции посевовских журналов. Такое не должно было случиться.
Допустим, редакторы эмигрантских изданий договорились. Максимов, не извещая Сахарова, Боннэр и Войновича, передал гроссмановские материалы — все или часть — коллегам из Германии. Потому, соответственно, публикация романных глав началась почти одновременно в трех журналах.
Но осталась еще одна загадка. В редакциях трех эмигрантских журналов поначалу решили, что печатают главы второй книги романа «За правое дело», а потом читатели были извещены о другом заглавии — «Жизнь и судьба».
Одновременность той ошибки нельзя объяснить договоренностью редакторов. И есть три свидетельства: к заграничным издателям попали копии неидентичных рукописей. Такое не могло бы случиться, если Войнович и Сахаров копировали один и тот же экземпляр романа.
Вернемся теперь к цитированной выше дневниковой записи жены Кабанова. Автор, рассказав о сарновском заявлении относительно рукописи Гроссмана, сообщила, что как раз тогда
«приехал из Германии Войнович. Заставила Бена познакомить меня с ним. Спросила:
— Кто фотографировал?
— Сахаров.
Набираюсь наглости, звоню Андрею Дмитриевичу.
— Да, с Твердохлебовым, запершись в ванной, фотографировали листы, но все вышло плохо, оттуда дали знать, что нечитаемо, фотографировали снова…».
Вот на этом месте рассказ Сахарова и прервала жена. По словам Кабановой, раздался «голос Боннэр: Ты все не так рассказываешь… Ты ничего не помнишь… Дай мне трубку. И подробности, подробности — быстрым громким, хрипловатым голосом».
Подробности Боннэр привела и в цитированном выше интервью для немецкого документального телефильма. Яркие, запоминающиеся. Создающие впечатление достоверности. Но в данном случае одинаково важно рассказанное Сахаровым и то, что он не успел рассказать из-за вмешательства жены.
Сахаров, во-первых, сообщил: после отправки фотокопии заграничному издателю получил ответ. Боннэр о том не рассказывала.
Во-вторых, Сахаров успел рассказать Кабановой, что рукопись пришлось копировать дважды. Следовательно, за границу отправил две копии, а не одну.
Не успел же Сахаров рассказать, во-первых, от кого получил рукопись. О Войновиче не упомянул.
Во-вторых, Сахаров не упомянул о Максимове. Сказано только, что «оттуда», то есть из-за границы, «дали знать». Но кто — неизвестно.
Итак, на основании воспроизведенного Кабановой свидетельства нельзя определенно судить, от кого Сахаров получил рукопись и куда отправил копии. Ясно только, что рукопись копировал дважды и два микрофильма отправил за границу.
В общей сложности три микрофильма попали «на Запад» до 1979 года. Четвертый привезла Циглер.
Сказанному Войновичем и Боннэр это отчасти противоречит. Однако теперь можно — гипотетически — объяснить, почему за границей оказались копии неидентичных рукописей.
Допустимо, что экземпляр романа передал Сахарову кто-либо из его знакомых диссидентов, на этот раз выполнявших поручение КГБ. Вербовка лиц из окружения главных фигурантов — традиционный прием оперативной работы.
Также нельзя исключить, что два микрофильма были отправлены Сахаровым в посевовские издания. Они тогда весьма популярны среди диссидентов.
Ясно в данном случае лишь то, что к Сахарову могла попасть рукопись, на которой нет посвящения. Иначе бы заграничный издатель о нем знал.
Еще более вероятно, что это и была рукопись без титульного листа. Отсюда и путаница с заглавиями. Две копии, сделанные Сахаровым и Твердохлебовым,