могли попасть попали за границу даже раньше, нежели Войнович отправил микрофильм, который изготовил самостоятельно.
Вполне допустимо, что сотрудник КГБ, передавший агенту рукопись для копирования, перепутал светло-коричневые папки. Они же одинаковые.
Но и другую версию нельзя исключить. Вернемся к сказанному Дмитриевичем — о загадочном происхождении второго микрофильма. Как утверждают Маддалена и Тоско, швейцарский издатель допускал, что эти «материалы были взяты из архивов КГБ».
Среди материалов, переданных из архива ФСБ РФ, нет микрофильмов. Зато есть распечатки пленок — фотокопии рукописей Гроссмана.
Нет оснований полагать, что Гроссман до обыска фотографировал рукописи и распечатывал негативы. Их бы тоже изъяли сотрудники КГБ, и это было бы отражено в соответствующем протоколе. А поскольку там нет сведений о фотопленках, постольку вероятно, что и распечатки — материалы, отложившиеся в фонде.
Похоже, это распечатки микрофильмов, отправленных за границу. Возможно, не всех, и пока нет возможности установить, сколько же их было в комплексе материалов, относившихся к оперативным разработкам. Сопроводительные документы остались в архиве ФСБ РФ.
Вероятно, распечатки — контрольные экземпляры, сохраненные для отчетности. Как, например, публикации статей о Гроссмане. Вряд ли найдется другое объяснение, не противоречащее здравому смыслу.
Разумеется, оно противоречит рассказам мемуаристов про отправку фотокопий рукописи за границу. Однако эти свидетельства не соответствуют документированным сведениям о публикациях романа.
Выходит, рукописи отправляли не только Войнович и Сахаров, еще и КГБ дублировал отправку. Надо полагать, в «Посев» и «Грани». Обычный канал.
Похоже, сотрудники КГБ не предвидели, что Войнович обратится к Максимову. Друзьями они уже не были. В 1975 году «Континент» — новое издание. О нем и во Франции не все эмигранты знали. Ну а «Посев» и «Грани» — журналы давно известные. Логично было б гроссмановскую рукопись туда отправить.
Можно предположить, что сначала в КГБ для отправки за границу копировали рукопись без титульного листа, а потом, когда оплошность обнаружили, взяли другую, где он есть, однако нет посвящения. В этом порядке микрофильмы и попадали в издательские организации. Такая гипотеза тоже многое объясняет. Но все равно нет полной ясности.
Если верна хоть одна из наших версий, понятно, в силу каких причин Боннэр так резко прервала рассказ академика. К тому времени догадалась уже: она и муж были в чужую интригу вовлечены. И не Войновичем.
Об интриге, надо полагать, догадался и Войнович. Потому и письмо отправил жене Сахарова, позже воспроизведенное в автобиографическом романе. Общую версию предложил.
Можно допустить, что договорились недавние диссиденты не упоминать события, объяснять которые трудно. В таком случае понятно: не за свои репутации опасались.
Репутациям Войновича, Сахарова и Боннэр ничего и не грозило. Дело обычное: КГБ использовал диссидентов, не ставя их в известность. Как говорится, «играл втемную».
Мы, в отличие от Сарнова, не утверждаем, что нам в точности известно, «как это было». Да и ныне вряд ли кто-либо такими знаниями располагает.
Пока нет возможности точно описать последовательность событий. Не хватает материалов, необходимых для выявления всех участников. Понятно только, что именно так быть не могло, как Войнович и Боннэр рассказали.
Они пытались защитить роман. Пресечь распространение слухов о связи иностранных публикаций с интригами КГБ, точнее, ЦК партии. В результате утвердилась некая усредненная версия. Ее и воспроизводят ныне — по оказии.
Журнальная война
Полемика о романе «Жизнь и судьба» началась до завершения публикации в журнале «Октябрь». И становилась все более ожесточенной. Восторженные отзывы резко контрастировали с откровенно скептическими.
Это проявление закономерности. Попытки Горбачева преодолеть идеологический кризис по модели хрущевской «оттепели» — посредством очередной антисталинской кампании — саботировала значительная часть партийной элиты, которую отнюдь не полностью контролировал генсек. А вот ей были еще подконтрольны многие периодические издания. Развернулась пресловутая «журнальная война».
Ситуация, конечно же, не вполне новая. Прежняя «журнальная война» почти утихла в конце брежневской эпохи: идеологических разногласий практически не было в ЦК КПСС. Пять лет спустя периодика вновь поляризовалась.
На одной стороне, как известно, лидерами были «Огонек», «Новый мир», «Знамя» и «Октябрь», считавшиеся «перестроечными» изданиями. Во главе их противников — «Наш современник» и «Молодая гвардия», традиционно именуемые «патриотическими» журналами. Однако «патриотизм» выражался лишь апологией Сталина и все менее скрываемой антисемитской направленностью многих публикаций.
Да, журнал «Молодая гвардия» еще на исходе брежневской эпохи шокировал если не откровенно, то прикровенно антисемитскими суждениями. И примерно тогда же второго лидера псевдопатриотических изданий именовали «Нашим соплеменником». Шутка оставалась популярной и в эпоху так называемой перестройки. Но ситуация быстро менялась.
К 1988 году антисемитские суждения вызывали уже многочисленные, а главное, открытые протесты. Соответственно, публицистам столичных псевдопатриотических изданий пришлось обновлять пропагандистскую технику.
О «космополитах» речь уже не шла: термин предсказуемо ассоциировался с одиозными кампаниями рубежа 1940-х-1950-х годов. Зато в ходу были терминологические замены.
Так, этноним «евреи» заменен на «сионисты», что было привычно в период «застоя». Ну а заменителем понятия «мировой еврейско-масонский заговор» стало еще менее внятное — «транснациональные корпорации». Зато сразу ясно, что они «вненациональные», следовательно, «космополитические». Далее — прогнозируемые ассоциации.
Псевдопатриотов вынуждали соблюдать осторожность. И с этой точки зрения гроссмановский роман, где о советском государственном антисемитизме сказано без экивоков, был весьма неудобен. Согласиться нельзя, а спорить трудно. Особенно если учитывать судьбу книги и автора.
Выход нашелся. Использовались ссылки на политическую целесообразность. Характерный пример — статья А. И. Казинцева в одиннадцатом номере журнала «Наш современник» за 1988 год. Пафос, как водится, обозначал заголовок: «История объединяющая и разобщающая»[188].
Кто объединен или разобщен — угадывалось сразу. Речь шла о населении СССР в целом: «Говоря об истории, мы ведем спор о будущем».
Именно «мы». Все. Далее Казинцев отметил: «Вопрос не в том — нужна или не нужна правда о недавнем прошлом. Сейчас никто и не сможет поставить вопрос таким образом, даже если бы очень захотел. И прекрасно, что никто уже не рискнет заявить, мол, горькая правда нам не нужна!»
Конечно же «нам». Всем. Нужна «горькая правда», нет ли, однако решение должно быть только общим. Возможность разногласий заведомо исключена.
Таково вступление. Ну а далее — переход к основному тезису: «Речь о другом — насколько полно преподносится правда о прошлом в современной исторической публицистике и беллетристике. Как она интерпретируется. Вопрос в том, объединит или разъединит нас та часть правды, которая приоткрыта читателям авторами нашумевших статей и романов. Сделает народ сильнее или ослабит. Поможет решить сегодняшние и завтрашние проблемы или побудит уклониться от решения. Убежден, что это самый насущный сегодня вопрос».
Значит, «правда о прошлом» нужна в качестве фактора объединения. Но только «полная», а не «часть» — та, «что приоткрыта читателям авторами нашумевших статей и романов».
Следует из сказанного, что «авторы нашумевших статей и романов» лгут. Часть «правды» они «приоткрывают», а все прочее скрывают.
Ну а далее — первый вывод. Он подразумевался заглавием статьи: «Поверхностное „открытие“ близкой истории оказывается, к сожалению, фактором разъединения».
Стало быть, «нашумевшие статьи и романы», где лишь частично «преподносится правда», оказались именно «фактором разъединения».
Обозначено, кто же использует «факторы разъединения». Причем не только в СССР. Это «местные и международные сионистские круги».
Ну а далее — риторические вопросы: «Итак, произнесем ли в очередной раз слова отреченья, заклеймим ли с прежней горячностью недавний отрезок пути „проклятое прошлое“? Или сплотимся, уразумев, что человек без истории, не укорененный в народном единстве, — пепел, добыча всесветных ловцов душ».
Ключевое слово здесь, конечно же, «всесветных». Окказиональный синоним другого — «вненациональных». По ассоциации, соответственно, «космополитических». Ну а далее параллель обозначена четче. Речь шла уже о «транснациональных корпорациях».
В общем, враг распознан — евреи. Ну а далее Казинцев перешел к основной теме: «Особого, более обстоятельного разговора заслуживает роман Василия Гроссмана „Жизнь и судьба“. Это огромное по объему произведение с трагической судьбой сразу же после публикации в журнале „Октябрь“ (1988, №№ 1–4) привлекло внимание читателей и критиков. В его бесчисленных диалогах, в его тяжеловесных сюжетных конструкциях угадывается выношенная мысль писателя об эпохе и нравственном выборе человека».
Судя по статье, диалоги героев сочтены весьма неудачными. Именно те, где обсуждаются проблемы ксенофобии, прежде всего — государственного антисемитизма. Равным образом укоренившегося в России презрения к демократии, гуманистическим традициям. Отсюда и вывод Казинцева: «Да это же не высший гуманизм — обычная, хорошо знакомая русофобия…».
Главное обвинение сформулировано. Далее следует очередная группа аргументов. Казинцев сообщил, что ему «трудно принять жесткую, нет — жестокую избирательность писателя, видящего в переполненной трагедиями народов истории первой половины XX века только трагедию евреев…».