отсюда. Это вы знаете; этого и держитесь. Бог – это Дух.
– Ну конечно. А дальше что?
– Как это что? Дух… разум… свобода… я об этом и говорю. Вот к чему направлена эволюция Вселенной. Я посвящаю мою жизнь и жизнь человечества тому, чтобы полностью высвободить эту свободу, эту духовность. Это цель, Рэнсом, цель! Подумайте только, чистый дух, всепоглощающий вихрь саморазвивающегося, самодовлеющего действия. Вот она, конечная цель.
– Конечная? – переспросил Рэнсом. – Значит, этого пока еще нет?
– А, – сказал Уэстон, – вот что вас смущает! Ну конечно, религия учит, что Дух был с самого начала. Но велика ли разница? Время не так уж много значит. Когда мы достигнем цели, можно сказать, что так было не только в конце, но и в начале. Все равно Дух выйдет за пределы времени.
– Кстати, – сказал Рэнсом, – этот ваш дух похож на личность? Он у вас живой?
Неописуемая гримаса исказила лицо Уэстона. Он подсел поближе и заговорил потише.
– Вот этого они и не понимают, – шептал он, словно заговорщик или школьник, задумавший какую-то пакость. Это было совсем не похоже на его солидную, ученую речь, и Рэнсому стало противно.
– Да, – продолжал Уэстон, – я и сам раньше не верил. Конечно, это не личность. Антропоморфизм – один из ребяческих предрассудков религии. – Тут важность вернулась к нему. – Но излишняя абстракция – тоже крайность. В конечном счете она еще опаснее. Назовем это Силой. Великая, непостижимая Сила изливается на нас из темных начал бытия. Она сама избирает себе орудие. Только недавно на собственном опыте я узнал кое-что из того, во что вы верите. – Тут он снова перешел на хриплый шепот, совсем не похожий на его обычный голос: – Вас направляют. Вами управляют. Вы избраны. Я понял, что я – не такой, как все. Почему я занялся физикой? Почему открыл лучи Уэстона? Почему попал на Малакандру? Это Сила направляла меня. Она меня вела. Теперь я знаю, я величайший ученый, таких еще не было на свете. Я создан таким ради определенной цели. Через меня действует Дух.
– Послушайте, – сказал Рэнсом, – в таких делах нужна осторожность. Духи, знаете ли, бывают разные.
– Да? – удивился Уэстон. – Что вы хотите этим сказать?
– Я хочу сказать, что не все духи хороши.
– Но ведь Дух и есть благо. Дух – это цель. Вы же вроде стоите за духовность! В чем смысл этих ваших подвигов, поста, безбрачия и так далее? Разве мы не приняли, что Бог – это Дух? Разве вы не поэтому поклоняетесь Ему?
– Господи, конечно, нет! Мы поклоняемся Ему потому, что Он – благ и мудр. Совсем не всегда хорошо быть духом. Сатана тоже дух.
– Вот это замечание весьма интересно, – подхватил Уэстон, который уже полностью обрел свой прежний стиль. – Это очень любопытная черта простонародной веры – вечно вы разделяете, противопоставляете, создаете пары противоположностей. Небо и ад. Бог и дьявол… Едва ли нужно вам говорить, что я не признаю подобного дуализма и всего несколько недель назад отрицал оба члена этих пар как чистой воды вымысел. Но я заблуждался, причину столь универсального принципа надо искать глубже. Эти пары – истинный портрет Духа, автопортрет космической энергии, который сама она, движущая сила, запечатлела в нашем уме.
– О чем это вы? – переспросил Рэнсом. Он встал и теперь ходил взад-вперед, ему было плохо, словно он очень устал.
– Ваш дьявол и ваш Бог – образы одной и той же Силы, – пояснил Уэстон. – Небо – портрет спереди, ад – портрет сзади. Небо – светло и мирно, ад – темен и неспокоен. Следующая стадия эволюции, манящая нас вперед, – это Бог, а предыдущая стадия, нас извергающая, – это дьявол. Да ведь и ваша религия утверждает, что бесы – это падшие ангелы.
– У вас получается наоборот, – сказал Рэнсом. – Ваши ангелы – это преуспевающие бесы.
– Одно и то же, – отрезал Уэстон.
Они помолчали.
– Послушайте, – сказал Рэнсом. – Мы плохо понимаем друг друга. Мне кажется, что вы страшно, просто ужасно заблуждаетесь. Но может быть, вы приспосабливаетесь к моим «религиозным убеждениям» и говорите больше, чем думаете. Ведь этот разговор о духах и силах – просто метафора? Вы просто хотели сказать, что считаете своим долгом работать ради цивилизации, просвещения и так далее? – Он пытался скрыть возрастающую тревогу, но вдруг отпрянул, услышав крякающий смех, не то младенческий, не то старческий.
– Ну вот, ну вот! – восклицал Уэстон. – Так с вами всегда, с верующими! Всю жизнь вы толкуете об этих вещах, а увидите – и пугаетесь.
– Чем вы докажете, – спросил Рэнсом, действительно испугавшись, – чем вы докажете, что вас избрали и вели не только ваш разум да чужие книги?
– Вы не заметили, Рэнсом, – отвечал Уэстон, – что я немного лучше знаю внеземной язык? Вы же филолог!
Рэнсом вздрогнул.
– Как же это? – растерянно сказал он.
– Руководят, руководят… – прокрякал Уэстон. Он сидел, поджав ноги, у самого дерева, и с его известково-бледного лица не сходила слегка кривая улыбка. – Руководят… – продолжал он. – Просто слышу. Само приходит в голову. Приготовляют, знаете ли, чтобы я мог все вместить.
– Это нетрудно, – нетерпеливо прервал Рэнсом. – Если ваша Жизненная Сила так двойственна, что ее изобразят и Бог, и дьявол, для нее сгодилось бы любое вместилище. Что бы вы ни сделали, все ее выразит.
– Есть главное течение, – сказал Уэстон. – Надо отдаться ему, стать проводником живой, мятежной, яростной силы… перстом, которым она указывает вперед.
– У вас же дьявол был живой и мятежный.
– Это и есть основной парадокс. То, к чему вы стремитесь, вы называете Богом. А само движение, саму динамику такие, как вы, называют дьяволом. И вот такие, как я, – те, кто вырвался вперед, – всегда становятся мучениками. Вы отвергаете нас – и через нас достигаете своей цели.
– Проще говоря, эта Сила требует от вас поступков, которые нормальные люди назовут дьявольскими.
– Милейший Рэнсом, вы, я надеюсь, не опуститесь до такого уровня. Ведь и дьявол, и Бог – только две стороны единой, единственной реальности. Великие люди движут этот мир вперед, а величие всегда выходит за рамки обычной морали. Когда скачок свершится, нашу бесовщину назовут на новой ступени основой этики, но пока мы совершаем прорыв, мы – преступники, богоотступники, еретики…
– Как же далеко вы идете? Если Сила прикажет вам убить меня, вы послушаетесь?
– Да.
– Продать Англию немцам?
– Да.
– Выдать фальшивку за серьезное научное исследование?
– Да.
– Господи помилуй! – воскликнул Рэнсом.
– Вы все еще цепляетесь за условности, – сказал Уэстон. – Все еще копаетесь в абстракциях. Неужели вы не можете просто сдаться – всецело отдаться тому, что выходит за рамки вашей мизерной этики?
Рэнсом ухватился за соломинку.
– Постойте, Уэстон! – резко начал он. – Вы говорите, отдаться. Здесь мы, может быть, придем к соглашению. Значит, вы отрешаетесь от себя. Вы не ищете выгод. Погодите, погодите! Тут моя этика и ваша сходятся. Мы оба признаем…
– Идиот! – взвыл Уэстон. – Нет, какой идиот!
Он вскочил.
– Вы что, ничего не понимаете? Все вам надо вогнать в эту старую дурацкую схему? «Я», «отрешись от себя»… Да это все тот же дуализм! Точная мысль не найдет различия между мной и Вселенной. Поскольку я – проводник Движущей Силы, мы с ней – одно. Понял, идиот? Понял, педант трусливый?! Я и есть Вселенная, я, Уэстон, – твой Бог и твой дьявол. Я всецело отдаюсь этой силе. Я призываю ее…
И тут начался кошмар. Судорога, подобная предсмертным корчам, исказила лицо Уэстона. Потом она прошла, на мгновение показалось лицо – прежнее, но с остекленевшими от ужаса глазами.
Уэстон отчаянно закричал:
– Рэнсом! Рэнсом! Христа ради, не давайте им!.. – И тут же закружился, словно в него ударила пуля, рухнул наземь и катался у ног Рэнсома, скрипя зубами, брызжа слюной, цепляясь за мох.
Постепенно корчи утихли. Он лежал спокойно, глубоко дыша, в широко открытых глазах не было сознания. Рэнсом опустился на колени. Уэстон не умер, и Рэнсом тщетно гадал, что же это было – удар или приступ эпилепсии (ни того, ни другого он никогда не видел). Порывшись в багаже, он нашел бутылку бренди, вынул пробку и сунул горлышко в рот своему пациенту. К его ужасу, зубы разомкнулись и сжались, насквозь прокусив бутылку, но стекла Уэстон так и не выплюнул…
– Господи, я его убил! – пробормотал Рэнсом.
Но лицо больного не изменилось, только у края губ показалась кровь. Судя по этому лицу, он не испытывал боли или боль эта превосходила нашу способность к восприятию. Наконец Рэнсом поднялся, снял револьвер у него с пояса и, спустившись к берегу, забросил его в море.
С минуту он постоял там, вглядываясь в залив и гадая, что же теперь делать. Потом повернулся, поднялся на поросший травою холм, замыкавший долину слева, и оказался на ровной площадке, откуда открывался вид на море. Волны вздымались высоко, и золото их сменялось бесконечной игрой теней и света. Сперва он не мог различить плавучие острова. Но вот то там, то сям появились по всему океану верхушки деревьев, словно подвешенные к небу. Волнение уносило их все дальше, и едва он это понял, они скрылись в глубокой ложбине между волнами. Сможет ли он снова попасть на эти острова? Одиночество потрясло его и тут же сменилось разочарованием и гневом. Если Уэстон умрет или даже если он выживет, но останется с ним один на один на земле, отрезанной от прочего мира, – то от какой же опасности он, Рэнсом, должен уберечь Переландру? Вспомнив о себе, Рэнсом почувствовал голод. На Твердой Земле он не видел ни фруктов, ни тыкв. Может быть, это западня. Он горько усмехнулся – с каким глупым ликованием променял он нынче утром плавучий рай и его дивные рощи на эту жесткую скалу! А может быть, эта земля не бесплодна? Несмотря на усталость, Рэнсом решил поискать пищу, но едва он повернул прочь от берега, быстрая смена красок возвестила о приближении ночи. Он заспешил назад, но, когда спустился в долину, роща, где он оставил Уэстона, казалась просто темным облаком. Прежде чем он вошел в нее, наступила непроглядная ночь. Он попытался найти ощупью путь к палатке и тут же сбился. Пришлось остановиться и сесть. Раз-другой он окликнул Уэстона, но тот не ответил.