— А, черт!
— Тебя что-то беспокоит?
— Нельзя так мучить Билла!
Лорд Икенхем поднял брови.
— Мой дорогой, при чем тут муки? Если ты считаешь, что молодому человеку не стоит быть рядом с любимой девушкой, у тебя еще меньше чувств, чем я думал.
— Да, конечно, девица там. Но что толку? Леди Констанс вышвырнет его через две минуты.
— Не думаю. Ты плохо себе представляешь тамошнюю жизнь. Это изысканный, аристократический дом, а не салун какой-нибудь. Никто его не выгонит. Воцарятся милость и мир. Жаль, что тебя с нами не будет.
— Мне и здесь хорошо, — сказал Мартышка, с ужасом вспоминая прежний визит. — Но когда леди Констанс услышит его фамилию…
— Она не услышит. Неужели ты так низко ценишь мой ум? К ней едет Катберт Мериуэзер. Я ему сказал, чтоб зубрил всю ночь.
— Все равно она узнает.
— Никогда! Кто ей скажет?
Мартышка сдался. Во-первых, он знал, что спор бесполезен, во-вторых — был доволен, что сотня миль отделит его завтра от приятного, но не полезного дяди. Ничего не попишешь, рано или поздно этот дядя выкинет что-нибудь жуткое, но, слава богу, в Бландинге, не здесь. Как верно поется в гимне, думал он, что покой и дивный мир доступны лишь тогда, когда семья — вдали.
— Что ж, — заметил он, — пойдем пообедаем.
Глава III
Ехать с лордом Эмсвортом в поезде было приятно и потому, что он сразу засыпал. Поезд, отвозивший его и гостей в Маркет-Бландинг, покинул паддингтонскую платформу в одиннадцать сорок пять, как и обещали знающие люди, чье слово — крепко; а в двенадцать десять он мирно посвистывал, хотя иногда и похрапывал. Тем самым другой граф мог безбоязненно беседовать с третьим, младшим пассажиром.
— Волнуетесь? — осведомился он, приветливо глядя на преподобного Катберта, ибо заметил, что тот время от времени дергается, как гальванизированная лягушка.
Билл Бейли шумно задышал.
— Вот так я волновался, — ответил он, — когда читал первую проповедь.
— Понимаю, — сказал граф Икенхем. — Конечно, ничто не воспитывает так, как пребывание в сельской местности под вымышленным именем, но волнуются многие. Мой племянник из мужественной семьи, а вы бы на него посмотрели, когда он ехал по этой самой дороге в образе некоего Бэзила! Помню, я ему сказал, что он — вылитый Гамлет. Дрожал, горевал, хотел вернуться. Я к таким вещам привык, люблю пожить под псевдонимом. В своем собственном виде — уже не то, как-то пресно. Но для новичка это сильное потрясение. Проповедь приняли хорошо?
— Ну, кафедру не свалили.
— Вы слишком скромны, Билл Бейли. Я уверен, что они падали в экстазе. Вот и сейчас все пройдет прекрасно. Вероятно, вы гадаете, что я замыслил. Сам не знаю, но вам полезно приглядеть за Арчи Гилпином. Он — художник, а вы знаете, как они опасны. Всякий раз, когда он предложит Майре пройтись к озеру, поглядеть на этих христиан, — крадитесь за ними. Ясно?
— Да.
— Так, превосходно. Только он подступится к… как вы ее называете, девица?
— Это Мартышка ее называет. Я ему сказал, что это нехорошо.
— Простите. Только он попытается увести вашу даму, предположим, в розарий, стойте насмерть. В общем, я на вас полагаюсь. А где вы с ней познакомились?
Как это ни трудно представить, лицо молодого священника стало трогательно-нежным. Если бы лорд Эмсворт не захрапел именно в эти мгновения, лорд Икенхем услышал бы восторженный вздох.
— Вы помните блюз «Лаймхауз»?
— Я его пою в ванне. Но мы говорили…
— Нет, нет, я не менял тему. Просто Майра слышала его там, в Америке, и читала эти «Ночи Лаймхауза»[43]. Она захотела туда сходить. Пошла, а мой Боттлтон-Ист — рядом. Я шел к одному человеку, который вывихнул ногу, когда учил хористов танцевать. Вижу, кто-то залез в ее сумочку. Дал ему как следует…
— Где его похоронили?
— Ничего, он выжил, только понял, что воровать нехорошо.
— Так, так, так… А потом?
— Ну, то и се…
— Понятно. Какая она теперь?
— Вы ее знаете?
— Когда-то прекрасно знал. Она меня звала дядя Фред. Хорошенькая была — нет слов! А сейчас? Не хуже?
— Нет.
— Хвалю. Приятные дети сплошь и рядом портятся.
— Да.
— Но не она!
— Нет.
— И вы бы отдали жизнь за розу из ее волос?
— Да.
— Мне очень нравится ваш слог, — заметил лорд Икенхем. — Наводит на мысли. Я думал, что вы должны заворожить их рассказами о Бразилии, но вижу, что это не выйдет.
— О Бразилии?
— А, да, забыл! Это я Эмсворту сказал, не вам.
— При чем тут Бразилия?
— Так, пришло в голову. На чем я остановился? Да, это не выйдет. Побеседовав с вами, я заметил, что вы — молчаливый, сильный человек, отрешенно глядящий вдаль. Так что, если вас спросят про Бразилию, хрюкайте, как наш хозяин, — и лорд Икенхем указал на лорда Эмсворта. — А жаль, — прибавил он, — я придумал такие хорошие истории!.. Им бы понравилось. Они там что угодно съедят, как Императрица.
Звук этого имени проник сквозь покровы сна, ибо лорд Эмсворт присел и заморгал.
— Вы говорили об Императрице?
— Я рассказывал Мериуэзеру, как она хороша. Да, и про медали. Рассказывал?
— Да.
— Вот, Мериуэзер подтверждает. Покажите ее, как только мы приедем.
— А? Конечно, конечно, конечно. Всенепременно.
— Нет, лучше не сразу. При всем почтении к ней, я бы сперва выпил чаю.
— Чаю? — удивился лорд Эмсворт. — А, чаю! Ну конечно!.. Я его сам не пью, а Конни пьет, на террасе. Она и вам даст.
Леди Констанс сидела за чайным столом, когда к нему подошел лорд Икенхем. Увидев его, она опустила сандвич с огурцом и постаралась гостеприимно улыбнуться. Сказать, что она была рада, мы не можем, что же до нее, она уже все сказала своему брату Кларенсу. Но, как она нередко думала, общаясь с герцогом, хозяйка — это хозяйка, и надо скрывать свои чувства.
— Как мило, что вы к нам выбрались! — проговорила она не то чтоб сквозь зубы, но и не совсем без этого. — Налить вам чаю? Вы что-то ищете?
— Да так, — отвечал лорд Икенхем, глядя туда и сюда. — Я думал, что встречу мою подружку Майру. Она не пьет с вами чай?
— Она гуляет. Вы знакомы?
— Когда-то мы были неразлучны. Я дружил с ее отцом.
Подмороженная леди Констанс явственно оттаяла. Ничто не стерло бы из ее памяти, как нарушил этот человек монастырский покой замка, внеся туда сладость и свет, ничто — кроме упоминания о Джеймсе Скунмейкере.
— Вы давно его видели? — почти сердечно спросила она.
— Увы, очень давно! Как многие американцы, он почему-то живет в Америке.
Леди Констанс вздохнула. И ей не нравилась эта прихоть благородного Джеймса.
— Моя жена, напротив, считает, что американские соблазны опасней для меня, чем тихая сельская жизнь. Когда мы общались со Скунмейкером, он начинал свой путь в бизнесе. Видимо, сейчас он — финансовый король?
— Он многого добился.
— Я это предвидел. Он — из тех, кто может без малейшего труда говорить по трем телефонам.
— Недавно он был здесь и оставил мне Майру. Понимаете, лондонский сезон…
— Джеймс всегда славился добротой. Ей нравится Лондон?
— Мне пришлось ее увезти. Она познакомилась с совершенно неприемлемым человеком.
Лорд Икенхем сокрушенно поахал.
— Она говорит, что они обручились. Чепуха, конечно.
— Почему?
— Он священник.
— Я видел вполне пристойных священников.
— А богатых?
— Скорее нет. Майра в шоке?
— Простите?
— Страдает ли Майра, разлучившись с неприемлемым, но любимым человеком?
— Она немного подавлена.
— Ей нужны сверстники. Хорошо, что я прихватил моего друга Мериуэзера.
Леди Констанс удивилась; друг выпал у нее из памяти.
— Эмсворт повел его к Императрице. Он вам понравится.
— Да? — усомнилась леди Констанс, не верившая в друзей лорда Икенхема. Мартышка бы ее понял. — Вы давно его знаете?
— С детства. Его, не моего.
— Он из Бразилии?
— Да, как тетка Чарлея[44]. Но, — тут голос лорда Икенхема стал серьезен, — не упоминайте при нем эту страну. С нею связана трагедия. Сразу после свадьбы его жена упала в Амазонку, и ее съел аллигатор.
— Какой ужас!
— Да, для нее, не для аллигатора. Словом, я вас предупредил. А, Данстабл!
— Здравствуйте, Икенхем. Опять приехали?
— Вот именно!
— Постарели.
— Телом, не духом.
— О чем вы тут предупредили?
— А, вы слышали? Я говорил леди Констанс о моем друге. Она была так любезна, что пригласила его погостить.
Мы не скажем, что леди Констанс гневно фыркнула, но воздух она носом втянула и в подчеркнутом молчании съела сандвич, размышляя о том, что еще скажет брату Кларенсу.
— Что с ним такое?
— При нем нельзя говорить о Бразилии.
— Я и так не говорю.
— Он жил там почти всю жизнь. Если вы ее упомянете, он поглядит вдаль и застонет от боли. Его жена упала в Амазонку.
— Очень глупо.
— Ее съел аллигатор.
— А чего она ждала? Конни, — сказал герцог, отметая тему, которая ему сразу не понравилась, — хватит есть! Этот ваш Джордж хочет нас фотографировать. Он на лужайке с моим Арчибальдом. Вы его знаете?
— Нет, — отвечал лорд Икенхем, — но очень на это надеюсь.
— Что? — не совсем понял герцог.
— Как же, ваш племянник!
— А, ясно. Только он на меня не похож. Он сбрендил.
— Неужели?
— Глупее Конни, а это плохо, он не женщина. Вот она хочет, чтоб он женился на этой самой Сайре. Кому он нужен? Он — художник. Рисует. Сами понимаете. Где она, кстати? Джордж ее хочет снять.
— Она пошла к озеру.
— Я за ней не пойду, пусть не ждет, — галантно сказал герцог. — Обойдутся.
У озера, на пригорке, стоял фальшивый греческий храм, построенный седьмым графом в те дни, когда поместье не могло обойтись без такого храма. Перед ним, на мраморной скамейке, сидела Майра Скунмейкер, отрешенно глядя на плещущихся внизу христиан. Она грустила. Лоб ее был так же нахмурен, губы сжаты, как три дня назад, у обиталища свиньи.