— При чем тут Билл?
— Она его подловила. Сказать вам все как есть?
— Конечно.
Заметив для начала, что таких особ лучше бы варить в кипящем масле, Майра начала свой рассказ:
— Билл пошел гулять, а она подходит. Он говорит: «Хорошая погода», она…
— …отвечает: «Мдау».
— Нет, она отвечает: «Нам надо с вами потолковать, мистер Бейли».
— Бейли? Она его знает?
— Еще как! Она что-то делала для бедных там, у них, и сразу его узнала. У него такое лицо…
Согласившись с тем, что забыть Билла трудно, лорд Икенхем опечалился. Он-то думал, что перед ним — девичья прихоть, а тут такая беда! Если Билл не согласится, Лаванда все скажет леди Констанс и та примет меры. Несчастный пастырь будет извергнут из рая, как Люцифер, денница, сын зари.
— А потом?
— Сказала, чтоб украл Императрицу.
— А он что?
— Послал ее к черту.
— Странный совет для священника.
— Ну, он сказал, что лорд Эмсворт с ним очень добр, а он у лорда Эмсворта гостит, и любит его, и не обидит, и вообще, епископ бы не разрешил красть свиней.
Лорд Икенхем кивнул.
— Да, да, — сказал он. — Суровая жизнь у священников. Украдешь свинью — и все, нет тебе пути. А она?
— Сказала, чтоб он подумал, мерзав…
Лорд Икенхем поднял руку.
— Я знаю, какое слово дрожит на твоих устах, — промолвил он, — но не произноси его, удержись. Да, тут есть о чем подумать. Может, ему свернуть шатер?
— То есть уехать? А как же я?
— Это было бы разумней всего.
— Я без него умру. Вы ничего не можете придумать?
— Нам надо выиграть время.
— Как? Эта…
— Pardon!
— …особа просила ответить завтра.
— Завтра? Что ж, пускай он соглашается и попросит два дня на подготовку.
— Всего два дня!
— За эти два дня я напрягу все свои силы. Редкая проблема устоит против них.
— А если устоит?
— Тогда, — признал лорд Икенхем, — положение будет нелегкое.
Глава VI
Среди других немаловажных замечаний, которых слишком много, чтобы их привести, поэт Драйден[45] (1631–1700) сказал, что у большого — малая причина; и все здравомыслящие люди с ним согласятся.
Если бы к лорду Эмсворту не залетела муха и не стала бы жужжать над его носом, он вряд ли проснулся бы в четверть пятого; а если бы он не проснулся или снова уснул, он бы не лежал, размышляя о юных христианах, и не вспомнил бы совета, который дал ему лорд Икенхем. Память часто подводила его, но не на этот раз.
Пробраться к озеру, сказал лорд Икенхем, подрезать веревки. Чем больше думал об этом хозяин замка, тем больше соглашался с тем, что другого пути нет. Такие люди, как пятый граф, говорил себе граф девятый, такие осторожные, консервативные люди, не решают сгоряча, они сперва обдумывают, а когда уж дают совет, можно не сомневаться в его надежности.
Утро было самое что ни на есть раннее, а в библиотеке лежал один из тех перочинных ножей, которыми закалывают баронетов в соответствующих романах. Нож был острый, граф им порезался два дня назад. Словом, все складывалось прекрасно — если бы не мысли о Констанс.
«Если она узнает…» — подумал он и содрогнулся. Тут подоспел голос, зашептавший на ухо: «Не узнает», и бедный лорд, напротив, встрепенулся. Пыл, вдохновлявший его крестоносных предков при Акре или Дамиетте[46], поднял его с постели и побудил одеться, если слово это применимо к такому свитеру и таким брюкам. У дверей библиотеки лорд Эмсворт ничем не отличался от тех, кто сокрушал нечестивых.
Когда он уже размахивал ножом, как Артур — Эскалибуром, странная пустота в желудке подсказала ему, что он не завтракал. Несмотря на рассеянность, он догадался, что тут поможет кухня. Теперь он редко там бывал, но в детстве вечно бегал туда, за пирогом, и оттуда, от кухарки. Легко отыскав дорогу, он открыл знакомую дверь, зная, что при всех своих особенностях воду вскипятить сумеет, — и неприятно удивился, ибо в кухне был Джордж.
— Дед! — сказал Джордж не совсем отчетливо, так как жевал.
— Джордж! — сказал лорд Эмсворт, тоже не слишком отчетливо, но по другим причинам. — Как ты рано встал!
Джордж сообщил, что любит вставать рано, можно два раза позавтракать, и спросил, почему встал в этот час его дедушка.
— Я… э… а… — ответил тот. — Бессонница.
— Яичницу зажарить?
— Спасибо, нет. Пойду пройдусь. Воздух очень хороший. До свиданья, Джордж.
— Пока, дед.
— Пройдусь, — повторил лорд Эмсворт и ушел в большой растерянности.
Сага о подрезанных веревках достигла замка незадолго до завтрака, когда юный христианин, изможденный дурной ночью, пришел к заднему крыльцу и спросил Биджа. Ему он все и поведал. Бидж велел одному из своих подчиненных отыскать для страдальцев новые веревки и сообщил все леди Констанс, та — герцогу, тот — племяннику, а уж тот — лорду Икенхему, который сказал: «Ай-яй-яй, подумать только!»
— Международная банда, не иначе, — прибавил он, на что Арчи ответил, что злоумышленник, несомненно, не любит юных христиан, и лорд Икенхем с этим согласился.
Вообще-то в такой час он должен был идти к гамаку, но пошел к Эмсворту, чтобы его поздравить. Он знал, что победитель сидит в библиотеке, читая трактаты о свиньях, как всегда после завтрака.
В библиотеке лорд Эмсворт сидел, но не читал, а глядел куда-то. Нельзя сказать, что его терзали угрызения; он чувствовал примерно то, что чувствует чикагский бизнесмен старой школы, удачно взорвавший соперника. Вроде бы все в порядке, а все-таки страшновато.
— А, Икенхем… — сказал он. — Доброе утро.
— Для вас, дорогой мой Эмсворт, прекрасное. Только что слышал новости.
— Да?..
— Замок звенит вашей славой.
— Да?..
— Ну, ну, — укоризненно сказал лорд Икенхем, — со мной не стесняйтесь. Вы обрушили меч Гидеона[47] на этих подлецов. Как тут не гордиться!
Лорд Эмсворт не столько гордился, сколько трепетал, глядя сквозь пенсне на стену, словно хотел разглядеть, где же у нее уши.
— Пожалуйста, Икенхем, не говорите так громко!
— Хорошо, буду шептать.
— Да, прошу вас.
Лорд Икенхем сел и понизил голос:
— Ну, рассказывайте.
— А… э…
— Понимаю. Вы — человек действия. Молчаливый. Как Билл Бейли.
— Билл Бейли?
— Один мой знакомый.
— Была такая песенка, правда? «Вернись домой, Билл Бейли». Я ее когда-то пел.
— Жаль, что не слышал вас. Но теперь расскажите лучше о своем подвиге.
— Я очень боялся.
— Чепуха. Вы себя не знаете.
— Боялся, Икенхем. Я думал, что скажет Констанс.
— Она не узнает.
— Вы уверены?
— Как ей узнать?
— Она все узнаёт.
— Но не это. Мы с вами породили одну из великих тайн истории, вроде Железной Маски[48] или «Марии-Целесты»[49].
— Вы ее видели?
— Кого?
— Констанс.
— Мельком.
— Она… э… расстроена?
— Скажем, в ярости.
— Этого я и боялся.
— Совершенно зря. Ваше имя и не всплывало. Подозрения пали на мальчика, который чистит ножи. Вы с ним знакомы?
— Нет, мы не встречались.
— Зовут его Перси. Видимо, достойная личность. В очень плохих отношениях с этими христианами. Чутко ощущая социальные различия, он смотрел свысока на тех, кто не живет в замке, и это их обижало. Заподозрили его сразу, но он стоял насмерть, пришлось отпустить. Улик совершенно нет.
— Это хорошо.
— Да, конечно.
— Но вот Констанс…
— Не боитесь же вы ее!
— Боюсь. Вы не представляете, какая она въедливая. Помню, я проглотил запонку и прикрепил манишку такой медной штукой для бумаг. Что было!..
— Понимаю. Но сейчас вам бояться нечего. Как ей вас заподозрить?
— Она знает, что я не люблю этих мальчиков. Они сбили с меня цилиндр, а главное — дразнили Императрицу. Догадается…
— Исключено, — заверил его лорд Икенхем. — Вы — вне опасности. А если что, берите пример с Перси, стойте насмерть. Доказательств нет. Ну, мне пора. Меня ждет гамак.
Оставшись один, лорд Эмсворт, утешенный этими словами, все же не мог приняться за книгу о свинье и глядел куда-то, когда раздался стук в дверь и он задрожал.
— Войдите, — пролепетал он, хотя разум подсказывал, что это не Констанс, та не стучится.
Это была Лаванда, заметно приосанившаяся, ибо вечером герцог вручил ей чек и она собиралась в Лондон, развлечься. Нельзя сказать, что она скакала, как холмы, но была к этому ближе, чем обычно. Подходя к библиотеке, она напевала какую-то авангардистскую музыку, размышляя при этом о машинописном бюро.
Все шло у нее прекрасно. Она могла назвать с ходу десяток поэтов и эссеистов, которые вечно что-то пишут. Назначить поначалу не очень высокую цену, и все эти Обри, Лайонелы и Люцианы ринутся к ней, а там разнесется слава, и пойдут клиенты попроще. Она знала, что каждый приличный мужчина, не говоря уж о женщине, пишет роман, а значит — ему нужны как минимум три экземпляра.
По этим причинам она почти весело обратилась к хозяину.
— Простите, лорд Эмсворт, — сказала она, — леди Констанс отпустила меня до завтра в Лондон. Вам ничего не привезти?
Узнав, что привезти ничего не нужно, она ушла, а он остался наедине со своими мыслями. Им он и предавался, когда снова услышал стук в дверь. На сей раз это был новый гость, друг Икенхема из Бразилии.
— Можно с вами поговорить? — спросил он.
Допросив и отпустив Лаванду, леди Констанс ушла к себе, просмотреть утреннюю почту. Одно письмо было из Нью-Йорка, от Джеймса Скунмейкера, и она читала его с обычным удовольствием, когда дверь распахнулась. Не успела она проговорить: «Кларенс!», ставя его на место, как увидела его лицо, и уже говорить не могла.