— Вы меня простите, доктор. Конечно, раз вы считаете, что оперировать необходимо, — все. Какие могут быть разговоры? Оперируйте. Простите еще раз. По-видимому, интеллигентности не хватило. Атавистическое желание скрыть оказалось сильнее. Отзвук монастырского воспитания моей бабушки.
Золотящаяся дверь операционной раскрылась, и ее увезли внутрь. Я только взгляну, что там окажется, и пойду обход доделывать. А они пусть без меня оперируют.
Иногда даже приятно смотреть на операцию со стороны. Инструменты как-то одушевляются и отделяются от рук. Смотришь на оперируемое место. Видишь его. Видишь инструменты. «Умные инструменты хирурга». А руки остаются вне поля зрения. За кадром. Инструменты сами ходят. И ходят точно. И режут и шьют точно. Интересно.
Вскрыли брюшную полость.
Ну что ж. Операцию, конечно, надо было делать — разрыв кисты яичника. А внематочной не было. И все-таки все правы.
1964 г.
...И ЯГУАР СНОВА В НОРМЕ
Сегодня выходной день, и можно не торопиться. Но проснулся он как всегда — привычка. Как приятно заложить руки под затылок, вытянуться и смотреть, можно даже думать. И не вставать. И как только он это подумал — тут же встал. Он не пролежал и пяти минут. Привычка. Досадная привычка. А в доме все еще спали. Тоже привычка. Ему приходилось вставать раньше других. Так распоряжались ими их рабочие расписания. Им и прочими домашними.
Все равно приятно двигаться не спеша. В больницу-то заехать надо будет — но потом, успеется.
От вечной необходимости что-то делать, и делать неотложно, во всяком случае обязательно, Борис Дмитриевич никак не мог придумать себе занятие. Читать почему-то не хотелось.
Решил резонно — сначала помыться, а там видно будет. Хотя совершенно ясно, что надо делать. До сих пор не написан отчет о своей деятельности, который надо представить в аттестационную комиссию. Он каждый раз откладывал, а потом, с божьей помощью, его либо в больницу вызовут, либо гости придут, либо самим необходимо идти в гости, либо детям он нужен позарез. Так и не напишет никак. Тоже стало привычкой.
Но нынче отчет уже стал тяжким камнем на его душе.
Во-первых, он один из всех хирургов больницы остался неаттестованным. И пусть он заведующий отделением, главный хирург больницы, пусть ему приходится оперировать самые тяжелые случаи и приезжать в особо тяжелых случаях в больницу — все хирурги имеют официальную утвержденную квалификацию, а он нет.
Это все как-то неудобно, даже если не обращать внимание на то, что он получает зарплату меньше остальных врачей. Платят по стажу, а у всех стаж от пятнадцати до тридцати лет. Всем прибавляют пятнадцать рублей за первую категорию, а ему десять — за заведование. Это как-то смешно и немножко неприятно.
Борис Дмитриевич подошел к столу и посмотрел на бумагу, давно приготовленную для отчета. «Да, пора сесть за стол и начать писать». Он взял из стаканчика ручку и положил ее на бумагу. Потом отошел от стола, приблизился к книжной полке, стал поглаживать книжные корешки и перечитывать их корешки, — любимое занятие.
Когда он уже пошел мыться, раздался телефонный звонок. Конечно, это оказалось из больницы, и все его сомнения рассеялись: надо ехать, опять можно не писать. Но подумал он про себя иначе: «Опять не смогу сесть писать».
Борис Дмитриевич наскоро помылся, поехал. Уже после телефонного звонка проснулась вся семья, и Павлик спросил:
— Папа, а ты придешь?
— Конечно, приду. А как же. — Но сам при этом вспомнил, как несколько дней назад сын, не видевший его уже который день, потому что приходил и уходил, когда Павлик спал еще либо уже спал, сын его сказал бабушке, пришедшей в гости: «А к нам вчера папа приходил». Все, конечно, смеялись, все было очень мило, родственники передавали друг другу эти курьезные слова, которые, может быть, войдут в семейные хроники, но Борису Дмитриевичу все же стало обидно. Его, естественно, стали одолевать сомнения, и действительно, так уж нужны эти его постоянные отсутствия дома и постоянное присутствие в больнице. Не является ли это, если подумать, хорошо закамуфлированной ленью, прикрытой якобы необходимостью и ложной деловитостью?
Вот и сегодня, когда Пашка задал свой вопрос, Борис Дмитриевич задумался, хотя чего думать, когда некогда думать, — это так удобно. Вот если такси попадется, тогда будет сидеть и думать. А если поедет в автобусе, будет читать книгу.
Но в лифте он еще думал: «Вот вызвали к нему. Я так и знал, что к этому больному меня вызовут. А потом все будут говорить, какой я хороший хирург, что по первому звону тотчас являюсь в больницу, что и в субботу и в воскресенье бываю в больнице и смотрю больных. Чего ж тут хорошего! Надо хорошо оперировать, и тогда не надо будет ездить в свое свободное время. Все будет идти своей дорогой, правильно. Хороший хирург должен быстро сделать операцию и идти домой к сыну. А я все здесь торчу».
Все эти умствования были бессмысленны и пусты. Кое в чем он был прав, а кое-что было чистое кокетство.
Потом Борис Дмитриевич стал думать о главном, о больнице.
Больной, тридцатишестилетний мужчина по фамилии Удальцов, уже около десяти лет страдал от болей в животе из-за язвы желудка. Много раз он лечился в больнице в терапевтическом отделении, ему становилось легче, иногда даже на несколько лет, а потом вновь начиналось обострение. Обострения становились все реже и реже, и появились даже надежды, что язва и вовсе пройдет.
Но все надежды рухнули, когда у больного началось сильное кровотечение из язвы. В больнице пытались остановить кровотечение без операции, как говорят врачи, консервативными мероприятиями, но ничего не получалось, он продолжал терять много крови, и его пришлось срочно оперировать.
Сделали, как и должно, резекцию желудка. Три дня было хорошо, а вчера снова началось кровотечение. Это и неожиданно и неизвестно откуда, ведь язвы-то уже нет, а потому страшно, так как неясно, что делать.
Решили, что из места сшивания кишки и оставшейся части желудка. Начали опять лечить консервативными методами: вводили лекарства, улучшающие свертывание крови, переливали ее и для остановки кровотечения, и для возмещения кровопотери, повышали вязкость, чтобы она меньше текла. Кровотечение вчера удалось остановить, и все успокоились.
А сегодня — на́ тебе опять.
Когда Борис Дмитриевич входил в свой кабинет, он уже полностью отключился от жизни за стенами больницы. Все мысли его сейчас были связаны только с Удальцовым.
Стал переодеваться: снимать пиджак, надевать халат, тапочки, шапочку, чтобы бежать в реанимацию, где сейчас находится Удальцов. Вдруг у двери увидел лежащую на полу бумажку. Наверное, раньше кто-то подсунул под дверь. Поднял, развернул ее:
«Заведующему хирургическим отделением от больного Кузина. Заявление. Прошу создать мне нормальные условия лечения (ограничить от шума в палате ночью, стука об стенку, звона посуды и физических прикасаний во время сна, производимых одним больным, и т. д.). Испытав неоднократные воздействия в течение ночи и последующего дня, у меня стали трястись руки и все члены тела, появилась бессонница и видения. Прошу отделить меня от указанного больного в любом месте вашей поликлиники. В случае невозможности отпустить домой».
«Что за бред!» — подумал Борис Дмитриевич и в коридоре на ходу спросил у постовой сестры:
— Кузин в порядке? Психоза нет?
— Он-то в порядке. У соседа, у Кошкина, психоз.
— Ну ладно тогда. Следишь?
— Конечно.
— Ну, я побежал в реанимацию.
— К Удальцову?
— Угу, — уже издалека буркнул Борис Дмитриевич.
Все дежурные врачи находятся в реанимации. По очереди подходят к Удальцову, считают пульс, смотрят глаза, слушают легкие, измеряют давление.
Все одно и то же, одно и то же. Как им не надоест!
Вот в эту работу включился и Борис Дмитриевич.
— Когда началось кровотечение?
— Под утро рвота снова появилась. Сразу поставили опять кровь, плазму, желатиноль, аминокапроновую кислоту, кальций делали, викасол.
— А по зонду все время кровь из желудка?
— Мы зонд в желудок вставили, когда рвота уже была. А сейчас с примесью крови все время.
— Давление все время стабильно или падало?
И вопросы все время одни и те же, одни и те же. И ответы приблизительно одинаковые.
— Резко не падало, но было сто тридцать, теперь сто пятнадцать. Пульс девяносто, сейчас сто десять. Что делать будем, Борис Дмитриевич?
Тоже очень редкий, оригинальный вопрос. Посмотрим, какой будет ответ.
— Давай посмотрим свертываемость крови... в каких пределах.
Что-нибудь узнать еще не значит что-то делать, но и то...
Посмотрели. Нормальные цифры.
Из палаты выглянула сестра и крикнула:
— Борис Дмитриевич, подойдите! По зонду выделяется жидкость, окрашенная более интенсивно кровью, чем за минуту до этого.
— Давление?
— Девяносто пять. Пульс сто двадцать.
— Это на фоне всех лечений! — Борис Дмитриевич ушел в ординаторскую реанимационного отделения.
— Ребята, кровотечение либо не утихает, либо усиливается. Давление падает, пульс учащается. Гемоглобин, наверное, тоже. Кровит, конечно, наверное, из шва. Надо оперировать.
«Надо оперировать» — тоже конечно-наверно.
Все врачи дружно и согласно кивали головами в ответ на слова и рассуждения Бориса Дмитриевича.
Удальцова взяли на операционный стол.
Начали операцию.
Когда раскрыли желудок, обнаружили очень незначительное кровотечение из швов. Какого-либо одного сильного источника кровотечения не было. Останавливать было нечего.
Борис Дмитриевич. Что за черт! Давай тогда, Коль, прошьем шов изнутри на всякий случай.
Коля. Но ведь не в этом дело.
Борис Дмитриевич. Я и сам вижу. Что ж, ничего не делать, что ли? Все ж прошьем.
Коля. Не с чего, так с бубен!
Борис Дмитриевич.