...Ну, вот и йодом смазали. Начали появляться врачи. А я уже оперирую. Теперь у меня и ассистент есть. А на том столе дежурные оперируют вторую больную. Конечно, вся бригада занята.
— Начинаем. Можно? Спит?
— Да, пожалуйста.
— Где скальпель? Ну, с богом...
Разрез. Кожа. Жир. Мышцы. Брюшина.
— Как давление? Здесь много крови. Это внематочная.
— Уже переливаем. Оперируйте.
Почему не сказала, какое давление? Хм. «Оперируйте»! По-видимому, надо торопиться. Быстрей. Вот, нашел! Сейчас подтянем.
— Держи щипцы. Нет, в этом направлении тяни. Как следует. Полотенце дайте. Обложить надо и кишки отодвинуть. Так. Куда! Очень хорошо. Вот труба. Вот разрыв. Хлещет как! Сейчас зажим, остановим кровь, тогда и рассуждать будем. Р-раз! Все.
— Как давление?
— Лучше. Оперируйте.
— Кровотечение остановили?
— Мы переливаем кровь.
Что она мне все невпопад отвечает? Наверно, больная не ахти. Конечно, крови-то сколько в животе!
— Дайте банку для крови.
Отсюда, из живота, можно, по крайней мере, граммов восемьсот набрать и перелить ей обратно.
— Граммов восемьсот я вам здесь соберу для переливания.
— Очень хорошо. А то ее группы у нас немного.
А надо много. Да-а, она не ахти! Лучше не спрашивать.
Как труба сильно порвалась! А вторая труба хорошая. Рожать сможет... Хм. Чего это я радуюсь? Больная-то вроде не ахти. Ахти не ахти — чего я привязался к этому слову? Ну, вот и зашил.
Начинаю зашивать живот.
— Угу.
Что она там? Видно, ей достается. Как мы с ней: действительно, прямо с корабля на бал. Зашиваю: брюшина, мышцы, жир, кожа.
— Ну, вот и все. Мы готовы. А как она?
— Давление лучше, но все-таки выше девяноста не поднялось.
— Может быть, у нее всегда такое?
— Нет. Я успела спросить. Говорит, сто двадцать, сто тридцать. У нас ее крови еще вон сколько, перелить не успели.
— Ну, лейте. Вроде сейчас все должно быть нормальным.
— Так и будет, наверно. Все ведь вовремя сделано. А она здоровая, молодая.
Молодая! А внематочная только и бывает у молодых. Впрочем, всякая беременность бывает только у молодых. Ну! Как это я догадался! Софокл! Неужто у молодых? Чего-то я разострился так, вроде ничего веселого пока нет. А острят всегда, когда невесело. Тогда шутят. Остроумие Чехова, Шолом-Алейхема — это, что ли, веселое? Все меня тянет сегодня на философствование. Делом надо заняться. Вообще-то она действительно ведь молодая — сейчас все наладится.
Через пятнадцать минут с уже нормальным давлением ее перевезли в палату. Как ее зовут? Даже не успел узнать. Пойду узнаю. И в палату загляну.
Пришел шеф узнать, почему столько народу с утра в операционной. Я уже переодеваюсь.
— Что за фиеста? — его любимый вопрос. Ответил.
Помог мне попасть в рукав халата.
Ишь ты! Шеф подает!
— Спасибо? За что, государь мой?
Шеф:
— Карл V поднял кисть, оброненную Тицианом. Это говорит не столько о заслугах и величии Тициана, сколько о величии Карла. Вот так. — Шеф ухмыльнулся, подмигнул мне и пошел к себе в кабинет. И все довольны. А что ж? Конечно, величие. Недаром Карл был одним из немногих абсолютных властителей, добровольно оставивших власть.
Ох, уж эта образованность! И я себе польстил. И шеф себе польстил. И о шефе подхалимски подумал, И... опять все довольны. А главное — все само, автоматически.
Больная быстро вышла из наркоза. Состояние ее хорошее. Относительно хорошее. Как пишут в историях болезни: «Состояние соответствует тяжести перенесенной операции». Днем уже все было совершенно спокойно. Вообще-то, по-честному если, операцию должен бы делать кто-нибудь из того отделения, где она сейчас лежит. Ведь врачи сразу же вслед за мной пришли. Вполне успели бы. Просто очень уж давно я не делал операций. Просто я «украл» у них операцию.
Человек идет и улыбается. Просто идет и улыбается. Чему улыбаешься, человек?! А просто день кончается. А день был хороший. И все ему нравится. А плевать ему, человеку, что одним днем в его жизни стало меньше. Хороший был день у человека. А сейчас хорошая луна над человеком. И даже темнота кажется хорошей.
1965 г.
ОПЕРАЦИЯ
Мы идем с Владленом вдоль забора. Прутья больничной решетки мелькают перед глазами. И за мельканием, как кинокадры, я вижу, вспоминаю вчерашнюю операцию.
Вот мы моемся. Все трое. Оперирует Владлен, мы ассистируем. Хорошо, когда мы оперируем вместе. Мы понимаем друг друга.
Больную привозят в операционную. Укладывают на столе, Я ее видел, когда она поступала.
— Давно болеете?
— Года три.
— Что — суставы болели?
— Нет. Я почувствовала неожиданно. Ехала в райцентр на велосипеде. Я из Брянской области. И вдруг как задохнулась. С тех пор одышка...
— Это, наверное, совпадение. По-видимому, и раньше болели.
— Кто ж его знает...
— А на какой этаж можете подняться без одышки?
(Идиот! Что я спрашиваю?)
— Я не знаю. На горку подняться не могу — задыхаюсь. У нас этажей нет.
Сердце должно стучать: туп-туп, туп-туп... А оно — туп-тшш, туп-тшш. Шум.
Мы ее сегодня не собирались оперировать. Она еще готовилась. Но ночью был отек легких. Дальше тянуть нельзя. И сегодня решили оперировать. Экстренные показания.
Моемся и потихонечку переругиваемся. Андрей мне говорит, чтоб студенты, когда идут в операционную, снимали пиджаки, надевали халаты прямо на рубашки и засучивали рукава. Относительно пиджаков — согласен. Шерсть, пыль под халатом. Статическое электричество — и взрыв эфира. Но зачем обязательно рукава засучивать? Засученные рукава — символ работы. А они стоят, смотрят.
— Так надо! Студенты должны привыкнуть к порядку. Они должны ходить, как мы. Должен быть определенных порядок.
— Но мы-то засучиваем рукава лишь для дела! А так ходим с опущенными. Они же это видят. А когда мы требуем, начинают посмеиваться.
— Кончай свои идиотские рассуждения. Если все так обсуждать, порядка не будет никогда. Порядок должен быть. Студенты должны выработать рефлексы, привычки. Без этого врач не получится. Тем более хирург. А твое либеральничанье приводит лишь к анархии. Когда-то ведь надо говорить категорически.
Вмешался Владлен:
— Кончайте. Тяжелая операция. Не трепите нервы раньше времени.
Может быть, Андрей и прав. Порядок нам — как воздух. Андрей умеет, когда надо, скомандовать. В частностях он, бывает, ошибается, но в целом почти всегда прав. Он моложе меня, но уже доцент. Он мог бы руководить клиникой, я — нет. Но эмоционально мне неприятно, когда человек может говорить: «Надо, и все». Я уверен, что студентам необходимо как можно больше объяснять. В основе порядка должен быть разум, а не приказ.
Больная спит. Мы втроем уже над ней. Наши три головы сомкнулись над раной. Нависли. Одна машина. Хорошо, когда мы оперируем втроем. Никакой задержки.
Ай-ай-ай! Какое неудачное сердце! Как неудобно повернуто! И доступ в него где-то очень сзади. И маленький очень доступ. То есть ушко предсердия маленькое. Зажим на него не накладывается. Что делать?
— Не приспособлена больная эта для операции. — Это Андрей.
— Что делать? Пойдем обычно, через ушко, или справа? — Это Владлен.
— Давай обычно. — Опять Андрей.
Я молчу. И думаю. Попробуем обычно. Но если хлобыснет кровища? Только держись!
— Ребята, приготовьте артерии. Может кровь здорово сандалить. — Это я анестезиологам. — В артерию, кажется, наверняка придется переливать.
Работа дальше идет молча.
Запутались какие-то нитки.
— Где ты руку держишь! Мешаешь! Черт подери! — Это Андрей мне.
— Брось свой фасон. — Это Владлен мне по поводу запутавшихся ниток. Почему фасон — не понял. Да и не до этого.
— Здесь нельзя вязать! Видишь, перикард зажимом прихвачен. — Это я Андрею.
— Отстань! Давай зажим. Вязать же надо!
— Смотри.
— А что? Ну, давай переложим.
Все шесть рук работают слаженно, синхронно. Хорошо оперировать втроем. Языки что-то треплют. Но руки их не слушают. Работают, как надо.
— Что ты шьешь по-идиотски! — Это я Владлену.
— Зажим не там, балда! — Это Владлен мне.
Руки работают четко. Просто очень сложно все.
Владлен хочет ввести палец в сердце. Андрей снимает зажим. Я натягиваю кисетный шов и обмираю от страха. Наверно, и им страшно. Ох, если из сердца сейчас брызнет...
«Все спокойны и уверены».
Не люблю спокойных и уверенных. У Владлена немного дрожит, свободная рука. Андрей, по-моему, опять собрался кого-то обругать.
Ну, дало! В один миг вся рана потонула в крови.
— Отсос!
Сосу.
Кровь по трубкам отсоса собирается в банку.
У Владлена торжествующий вид. Все в порядке — палец в сердце. Кровь в рану больше не поступает.
Владлен:
— Устранить стеноз пальцем не удается. Очень плотно.
Придется идти инструментом с другой стороны сердца навстречу пальцу.
Какая неудача! Не повезет — так дома лежа споткнешься.
Я накладываю кисет. Держу швы в турникете (инструмент такой). Андрей вставляет расширитель.
Фьюить! Опять дало! Здорово кровь дает из сердца. Редко видишь такое. Какая силища! В один миг заливает. Большая кровопотеря. Это даром не пройдет.
— Ребята! Скорей! Зрачки расширяются. — Это анестезиологи нам.
Владлен ориентируется. Определяет пальцем, где инструмент.
Сердце сокращается слабее.
— Инструмент пошел в аорту. Переставляю.
Сердце сокращается еще слабее.
Анестезиологи свое:
— Зрачки широкие!
— Порок устранен. Убираю инструмент.
Устранен! Сердце-то не работает!
Я держу турникет. Затягиваю. Андрей держит наготове иглу. Он должен зашивать рану сердца.
Сердце не сокращается.
О давлении и пульсе не спрашиваем — и так ясно. Рану заткнули пальцем.
Массаж сердца.
— Зрачки сужаются! Сердце сокращается.