Энсо на глазах наливался яростью.
- Сегодня на ипподроме только и говорили, что Томми Хойлейк выиграет на Архангеле гонки на приз в две тысячи гиней. Только и слышишь: Томми Хойлейк, Томми Хойлейк.
Я ничего не сказал.
- Ты исправишь это. Скажешь газетчикам, что скакать будет Алессандро. Ты посадишь в субботу на Архангела Алессандро.
Помедлив, я произнес:
- При всем желании я не смог бы дать эту лошадь Алессандро. Владелец не допустит.
- Ты должен найти способ, - возразил Энсо. - Хватит блокировать мои приказы, хватит выставлять непреодолимые причины, почему ты не можешь делать так, как я говорю. На этот раз выполнишь все, что я требую. На этот раз ты будешь думать, как выполнить мои указания, а не как уклониться от них.
Я молчал.
- И ты не будешь переманивать от меня моего сына.
- И в мыслях не было.
- Лжец! - Он вспыхнул, как магний, а голос поднялся на пол-октавы. - Я только слышу: Нейл Гриффон то, Нейл Гриффон это, да Нейл Гриффон полагает, я столько раз слышал твое имя, что готов перерезать… тебе… глотку. - Он почти кричал, выталкивая из себя последние слова, руки дрожали, и дуло револьвера плясало вокруг цели.
Я почувствовал спазмы в желудке, а запястья без толку задергались в путах.
Энсо подошел на шаг ближе и заорал, сбиваясь на визг:
- Что хочет мой сын, я дам ему. Я! Я! Я дам ему, что он хочет.
- Понятно, - сказал я и отметил, что понимание ситуации ни на шаг не приближает меня к выходу из нее.
- Таких нет, кто не делает, что я скажу! - орал он. - Ни одного. Когда Энсо Ривера приказывает людям, они делают.
Любое мое слово могло еще больше распалить его, поэтому я просто молчал. Он придвинулся еще на шаг, блистая золотыми коронками зубов и обдавая меня тяжелой волной запаха своего лосьона.
- Ты тоже, - сказал он. - Ты будешь делать то, что я скажу. Нет человека, который бы похвастался, что он не повиновался Энсо Ривере. Таких нет в живых, кто ослушался Энсо Риверу. - Револьвер опять задергался в руке, а Кэл поднял свой «ли-энфилд», чтобы у меня не осталось сомнений на этот счет. - Ты уже был бы трупом, - сказал Ривера. - И я хочу убить тебя. - Он вытянул вперед голову на короткой шее - ястребиный нос, черные глаза, опасные, как напалм. - Но мой сын… мой сын говорит, что навсегда возненавидит меня, если я тебя убью… Из-за этого мне еще сильнее хочется убить тебя… никогда мне так сильно не хотелось убить.
Новый шаг - глушитель уткнулся в мой тонкий шерстяной свитер, а сердце-то билось всего в паре дюймов под ним. Я боялся, что он все-таки рискнет, сообразив, что Алессандро со временем стерпится с гибелью своей жокейской карьеры; я боялся, что Энсо поверит, что все, так или иначе, войдет в норму и жизнь вернется на круги своя - к тому самому дню, когда его сын сказал мимоходом: «Я хочу скакать в Дерби на Архангеле».
Я боялся.
Но Энсо не спустил курок. Он сказал, словно одно неумолимо вытекало из другого, как, наверное, оно и было:
- Итак, я не убью тебя… но я заставлю тебя делать то, что я скажу. Я не могу допустить, чтобы ты не делал, что я скажу. Я тебя заставлю…
Я не спрашивал как. Есть вопросы настолько глупые, что их лучше не задавать. Я весь вспотел и был уверен, что Энсо прочел мои дурные предчувствия, а он еще ничего не сделал, только угрожал.
- Алессандро будет скакать на Архангеле, - повторил он. - Послезавтра. На приз в две тысячи гиней.
Лицо Энсо было так близко, что я видел черные поры на нездоровой коже.
Я ничего не сказал. Он не требовал обещаний. Он приказывал.
Отступив на шаг, он кивнул Карло. Тот полез в сумку с инструментом и вытащил из нее дубинку, очень похожую на ту, что я подобрал в деннике Бакрема.
Дадут сначала промазин? Никакого промазина.
Они не стали попусту тратить время: я же не лошадь, не взбрыкну. Карло просто подошел ко мне, поднял правую руку с резиновой дубинкой и ударил изо всех сил. Правда, к работе своей он отнесся серьезно, захотел сделать получше, чтобы было чем гордиться: перед ударом точно выбрал направление. Не самое губительное для меня: не вывернутый локоть, а ключица.
Не так страшно, мелькнула мысль в первые две секунды, когда только онемело плечо: жокеи в стипль-чезе то и дело ломают ключицы, падая с лошадей у препятствий, и не устраивают из этого трагедий… Но разница была, и заключалась она в том, что моя рука испытывала момент скручивания и напряжения, выражаясь техническими терминами. Здесь действовал принцип знаменитого рычага Архимеда: рука растянута, имеет точку опоры, и после удара концы ключицы разъехались в стороны. Когда онемение прошло, я почувствовал дикую боль, сухожилия на. шее напряглись как струны, силясь сдержать крик, рвущийся из глотки.
Передо мной смутно маячило лицо Энсо, ему тоже было больно: глаза сощурены, губы скривились, на лбу и около глаз прорезались морщины; и я поразился, осознав, что вижу на его лице зеркальное отражение собственной гримасы.
Когда его челюсть немного расслабилась, я догадался, что так было с моей. Когда его глаза приоткрылись и сверхнапряжение частично отпустило, я понял, что худшее позади.
Однако с его стороны это не было проявлением сострадания. Скорее работало богатое воображение. Он поставил себя на мое место, чтобы насладиться результатом своих усилий. Жаль, что он не прочувствовал это более досконально. Я бы сломал ему кость в любое удобное время, только попроси.
Энсо несколько раз резко кивнул в знак удовлетворения, но он еще не остыл, и где гарантия, что вечерняя работа закончена. Печально посмотрев на револьвер, он отвинтил глушитель и протянул обе вещички Кэлу, а тот убрал их с глаз подальше, под объемистый плащ.
Энсо подошел ко мне. Провел пальцем по моей щеке и стер с нее ручей пота. Потом сказал твердо:
- Алессандро будет скакать на Архангеле. Иначе я сломаю тебе другую руку. Так ж, как эту.
Я ничего не сказал. Если честно - не мог.
Карло снял ремень с моей правой кисти и положил вместе с дубинкой в дорожную-сумку. Вся троица повернулись ко мне спиной и зашагала через поле а лесок к своему «мерседесу».
У меня ушло немало времени, чтобы дюйм за дюймом добраться правой рукой до левой и расстегнуть второй ремень. После этого я сел на землю, прислонившись спиной к столбу, чтобы прийти в себя. Не слишком-то мне это удалось.
Я посмотрел на часы. Восемь вечера. Там, в «Форбери», сели за стол. Энсо, вероятно, уписывает все, что ему подают, с большим аппетитом.
В теории это выглядело вполне обоснованно - что проще всего одержать над Энсо победу, переманив на свою сторону его сына. На практике, когда я осторожно прижимал к груди жутко болевшую левую руку, меня охватывало сомнение, стоит ли душа Алессандро полученных из-за него неприятностей. Надменный, вероломный, испорченный маленький ублюдок… но мужество, решительность, талант - тоже при нем. Скромных размеров поле битвы, разрываемое на части лояльностью по отношению к отцу и жаждой самоутверждаться. Пешка, которой каждый стремится завладеть в пылу жаркой схватки. Но эта пешка могла стать ферзем… и тот, кто захватит пешку, выиграет схватку.
Я вздохнул и медленно, морщась от боли, поднялся на ноги. Никто, кроме меня, не позаботится, чтобы я был дома и в повязке.
Я пошел пешком. Тут было меньше мили. Но все равно далеко.
К счастью, старый доктор оказался дома, когда я позвонил.
- Как это вам удалось упасть с лошади и сломать ключицу в такой час? - допытывался он. - Разве не всех лошадей уводят с Пустоши еще до четырех?
- Послушайте, - еле ворочая языком, бормотал я. - У меня сломана ключица. Прошу вас приехать и помочь мне.
- М-м-м… Хорошо.
Доктор приехал через полчаса, экипированный устройством, по виду похожим на пару резиновых обручей. Ключичные кольца, объяснил он, надевая мне на каждое плечо по кольцу и стягивая их на спине.
- Чертовски неудобно, - пожаловался я.
- Ну, когда упадешь с лошади…
Он откинул голову и дальнозоркими глазами оценил дело рук своих со спокойным профессионализмом. Перевязывать сломанные ключицы в Ньюмаркете приходилось так же часто, как прописывать таблетки от кашля.
- Примите кодеин, - посоветовал он. - У вас есть?
- Не знаю.
Он прищелкнул языком и извлек пакетик из своей сумки.
- По две таблетки каждые четыре часа.
- Спасибо. Большое спасибо.
- Все в порядке, - сказал он, кивая. Он закрыл сумку и защелкнул замок.
- Хотите выпить? - спросил я, когда он помогал мне влезть в рубашку.
- Думал, вы так и не предложите, - ответил он улыбаясь и управился с большой порцией виски так же умело, как с повязкой.
Я поддержал компанию, и алкоголь оказал весьма существенную помощь кодеину. За стаканчиком я спросил, не знает ли он, какая болезнь приводит к стерильности.
- Что? - спросил он удивленно, но ответил без колебаний. - Только две, на самом деле. Паротит, то есть свинка, и венерическое заболевание. Но паротит очень редко приводит к полному бесплодию. Обычно поражается только одно яичко, если такое осложнение вообще имеет место. Сифилис - тот поражает наверняка. Но при современных методах лечения болезнь не заходит так далеко.
- Не просветите меня на этот счет?
- Гипотетически? - спросил он. - Я имею в виду: вы же не думаете, что сами заразились? Потому что если так…
- Абсолютно исключено, - прервал его я. - Только гипотетически.
- Хорошо. - Он с удовольствием отпил из стакана. - Так вот. Иногда человек подхватывает одновременно сифилис и гонорею. Скажем, он лечился и избавился от гонореи, а про сифилис и не подозревал… Верно? Так вот, сифилис - прогрессирующее заболевание, но он может не проявлять себя годами, медленно разрушая организм, более или менее незаметно для хозяина. Стерильность могла появиться через несколько лет после заражения. Никто не назовет вам точных сроков, различия громадные. Но прежде чем наступит стерильность, могут рождаться уже зараженные дети. Чаще всего он