А Энсо... Кэл выстрелил в Энсо с шести футов. С такого расстояния даже не пуля, а ударная волна проделала в Энсо отверстие величиной с тарелку. Ударная сила отшвырнула Энсо к дереву. Там он и сидел, склонив голову на грудь и все еще держа пистолет с глушителем в руке. Его спина была прижата к высокому стволу, а на зияющую дыру в животе нельзя было смотреть без содрогания.
Я не услышал, как подошел Алессандро, иначе я постарался бы не допустить его до подобного зрелища. Рядом со мной раздался стон, и, резко повернувшись, я увидел перекошенное лицо Алессандро, покрытое каплями пота.
При появлении Алессандро Кэла, должно быть, охватил суеверный ужас.
— Ты... — сказал он. — Ты... мертв...
Алессандро уставился на него непонимающим взглядом. Он был в шоке и не мог произнести ни единого слова.
Глаза у Кэла широко открылись, и голос стал явственней от теперь уже бессильной злобы:
— Он сказал... я тебя убил. Убил его сына. Он... сошел с ума. Он сказал... я должен был знать, что это — ты. — Кэл закашлялся, и нижняя губа его окрасилась кровью.
— Вы стреляли в Алессандро, — ответил я, — но попали в лошадь.
— Он застрелил Карло, — сказал Кэл слабеющим голосом, — и выстрелил в меня... но я не остался в долгу... сукин сын... он... сошел с ума...
Кэл умолк. Помочь ему было невозможно, и вскоре он скончался.
Кэл умер на том самом месте, где поджидал Томми Хойлэйка. Когда я встал на колени, чтобы пощупать его пульс, и посмотрел сквозь ветви кустарника, я ясно увидел картину, открывавшуюся его взору: залитое солнцем поле и дорожка, по которой прямо на него скакали галопом лошади. Ланкет темным пятном выделялся на траве в трехстах ярдах от кустов, а несколько жеребцов на дальнем конце поля плавно поворачивали в мою сторону.
Для снайпера — очень легкий выстрел. Кэл даже не воспользовался телескопическим прицелом. При стрельбе с такого расстояния из «Ли Энсфилда» это было необязательно. В какое бы место Кэл ни попал — в туловище или в голову — результат был бы один и тот же. Я вздохнул. Воспользуйся он телескопическим прицелом, сразу бы понял, что стреляет в Алессандро.
Я поднялся на ноги. Неуклюже, с трудом, и уже жалея, что становился на колени.
Алессандро не упал в обморок. Его не вытошнило. Лицо его уже обсохло от пота, и он, не отрываясь, все смотрел на своего отца. Когда я подошел к Алессандро, он повернулся и попытался что-то сказать. После двух-трех попыток ему это удалось.
Голос его стал другим: нервным, хриплым. Лучшую эпитафию, чем произнесенная им фраза, трудно было придумать:
— Он дал мне все.
Мы вернулись на дорогу к тому самому месту, где Алессандро привязал к забору Счастливчика Линдсея. Жеребец стоял совершенно спокойно, сунув морду в зеленую траву.
Ни я, ни Алессандро не произнесли ни единого слова. Этти примчалась в «Лендровере», и я тут же заставил ее развернуться и отвезти меня в город.
— Я скоро вернусь, — пообещал я Алессандро, но он молча смотрел куда-то вдаль невидящими глазами, ослепшими от того, что им пришлось увидеть несколько минут назад.
Вернулся я вместе с полицией. Этти осталась в Роули Лодж присматривать за конюшнями, потому что, хоть это звучало невероятно, сегодняшний день оставался днем скачек на приз в две тысячи гиней, и нам следовало позаботиться об Архангеле. Кроме того, в городе я заглянул к врачу, прошел без очереди, вызвав шквал разъяренных взглядов, и после перевязки почувствовал себя немного лучше.
Почти все утро я провел на перекрестке дорог. Отвечал на одни вопросы и не отвечал на другие. Алессандро слушал, как я объясняю очень высокому чину полиции, прибывшему из Кембриджа, что Энсо казался мне неуравновешенным.
Полицейский врач крайне скептически отнесся к мнению такого дилетанта, как я.
— Как вы это определили? — грубо спросил он. Я помолчал, обдумывая ответ.
— Сделайте анализ на бледную спирохету, — предложил я.
Глаза врача изумленно расширились, и он тут же исчез в кустах.
Полицейские очень тактично отнеслись к Алессандро. Его посадили на обочину дороги на чей-то разостланный плащ, а несколько позже врач решил сделать ему успокаивающий укол.
Алессандро не хотел никаких инъекций. На его возражение никто не обратил внимания. Когда игла вошла в мышцу его руки, я увидел, что Алессандро смотрит на меня не отрываясь. Он знал, что сейчас я вспоминаю и себя, и Карло, и Лунного Камня, и Индиго, и Холста. Вспоминаю слишком много инъекций. Слишком много смертей.
После укола Алессандро не уснул; скорее, впал в еще большее оцепенение. Полиция решила, что ему следует отправиться в «Форбэри Инн» и лечь спать, и его тут же вежливо препроводили в машину.
Проходя мимо меня, он на мгновение остановился. В его глубоко запавших глазах и на сером изможденном лице появился благоговейный трепет.
— Взгляните на цветы, — сказал он. — На могиле мальчика.
Когда машина уехала, я подошел к плащу, на котором сидел Алессандро. Это было совсем недалеко от небольшого могильного холмика.
По краям холмика росли бледно-желтые туберозы и голубые незабудки, а в центре бурно распускались анютины глазки. Бархатные анютины глазки, черные в лучах послеполуденного солнца.
Наверное, все же я был циником, так как мне тут же пришло в голову, что Алессандро посадил их сам.
Когда Архангел и Томми Хойлэйк выиграли приз в две тысячи гиней, Энсо покоился в морге, а Алессандро спал у себя в номере.
Оба Ривера рассчитывали совсем на другое.
Весь день я находился в подавленном настроении, хотя причин для этого не было. Борьба с Энсо не отнимала больше моих сил, но я никак не мог привыкнуть к тому, что он перестал оказывать влияние на мои поступки. Только сейчас я понял, как сильно Энсо владел всеми моими помыслами.
По идее я должен был испытывать облегчение — конюшням ничто теперь не угрожает, — но как ни странно, мое состояние продолжало оставаться угнетенным.
Банкир, владелец Архангела, был вне себя от счастья. Стоя в загоне для расседлывания скакунов-победителей, он сиял, как солнце, и дрожащим голосом шутил с репортерами.
— Прекрасно, мой мальчик, просто прекрасно, — сказал он, обращаясь ко мне, Томми Хойлэйку и Архангелу одновременно. Банкир был готов заключить нас всех в свои объятия. — А теперь — дерби, а?
— А теперь — дерби. — Я кивнул и подумал, что к этому времени мой отец вернется в Роули Лодж.
На следующий день я поехал навестить отца. Он выглядел еще более непреклонным, чем всегда, так как газеты напечатали статьи об убийствах на скаковом поле. В том, что это произошло, отец винил только меня. Благодаря этому происшествию ему не пришлось приносить поздравления по случаю победы Архангела.
— Тебе ни в коем случае не следовало брать учеником этого Алессандро.
— Ты прав, — сказал я.
— В Жокей-клубе будут недовольны.
— Да.
— Этот человек был просто сумасшедшим.
— В какой-то степени.
— Просто маньяком, если решил посадить своего сына на Архангела, убив Томми Хойлэйка.
Мне надо было что-то сказать в полиции, и я подкинул им эту версию. Полиция осталась довольна.
— Одержимый, — согласился я.
— Неужели ты ничего на замечал? Несуразностей, отклонений от нормы?
— Пожалуй, замечал, — дипломатично ответил я.
— В таком случае, ты уж, наверное, мог разобраться с ним раньше.
— Я разобрался... со временем.
— Недостаточно толково, — проворчал отец.
— Да, — терпеливо сказал я и подумал, что единственным человеком, который толково и окончательно разобрался с Энсо, был Кэл.
— Что у тебя с рукой?
— Сломал ключицу.
— Не повезло.
Отец посмотрел на свою подвешенную ногу и еле удержался от высказывания, что ключица просто ерунда по сравнению с его несчастьями. Ну что ж, он был прав.
— Когда ты выйдешь? — спросил я.
Отец посмотрел на меня, как кот на сметану.
— Возможно, скорее, чем ты думаешь. — В голосе его проскользнула едва заметная угрожающая нотка.
— Неужели ты считаешь, я доволен тем, что ты лежишь в больнице? — возразил я, не выдержав.
Отец вздрогнул от неожиданности и слегка смутился.
— Нет... э-э-э... говорят, что скоро.
— Чем скорее, тем лучше, — сказал я, стараясь быть искренним.
— Архангела больше не тренируй. Я видел в скаковом календаре заявки, которые ты подал, не проконсультировавшись со мной. Больше так не делай. Я вполне способен решать, в каких скачках должны участвовать мои лошади.
— Как хочешь, — спокойно ответил я и понял, что теперь у меня не было причин вмешиваться в его планы. Эта мысль, на удивление, не доставила мне никакого удовольствия.
— Скажи Этти, что я очень доволен тем, как она подготовила Архангела.
— Уже сказал, — ответил я. Уголки его рта опустились.
— Передай это от моего имени.
— Хорошо, — сказал я.
В наших с ним отношениях так ничего и не изменилось. Я уже уходил из дома, когда мне исполнилось шестнадцать лет, уйду и сейчас. Не могу же я, в самом деле, оставаться в конюшнях его помощником, даже если он попросит меня об этом.
«Он дал мне все», — заявил Алессандро о своем отце. Я мог сказать, что мой дал мне не очень много. Но я никогда не чувствовал, подобно Алессандро, ни любви, ни ненависти к своему отцу. Я... был равнодушен.
— А теперь — уходи, — сказал отец. — Но сначала найди сиделку. Мне необходимо судно. Иногда она не приносит его по полчаса, даже после звонка. А мне нужно сейчас, немедленно.
Шофер такси, которое я взял в Ньюмаркете, не возражал против поездки в Хэмпстед.
— Подождете несколько часов? — спросил я, выходя на тротуар возле своего дома.
— Пожалуйста. Может, найду кафе, открытое по воскресеньям, где можно выпить чашку чая. — И с этими словами таксист укатил. Оптимист.
Джилли сообщила мне, что похудела на три фунта и покрасила стены ванной комнаты в бледно-зеленый цвет.