— Лишь бы не было протечки, а истекший срок не помеха.
— Неужели ты не хочешь поскорее понянчить внуков?
Ван Хуай отрицательно замотал головой и сказал:
— Если уж что-то засевать, то сперва надо, согласно фэн-шуй, выбрать подходящее для этого место. Твой дед зачал меня здесь, я тоже зачал тебя здесь, и в итоге все мы стали неудачниками. Раз мы неудачники, то ничего с этим уже не попишешь, но я не должен допустить, чтобы неудачником стал еще и мой внук. Я мечтаю, чтобы он учился и работал в городе, чтобы он не терпел лишений и обид, чтобы на нем уже не было этой отметины.
— Даже Сяовэнь и та уже не поднимает тему переезда в город, а ты все продолжаешь, — сказал Ван Чанчи.
— Я смотрю, вы — два сапога пара, тянете друг друга все ниже и ни о чем не мечтаете.
— А какие мечты могут быть у провалившегося на экзаменах каменщика из деревни?
С этими словами Ван Чанчи выбросил коробочку в окно.
— Неужели ты хочешь застрять в этой глуши на всю жизнь?
— Ты же здесь живешь, а я почему не смогу?
— Тогда ты никогда не выбьешься в люди.
— Если ты так печешься об этом, почему сам не родил меня в городе?
— Если бы во время вербовки на работу моим именем тайно не воспользовались, ты бы появился на свет как минимум в уездном городе.
— «Если бы, да кабы» мешает.
Ван Хуаю нечего было возразить, он, смутившись, развернул свою коляску и выехал за порог. Уже стало смеркаться, деревья, что росли в горах, было не различить, вдоль черного горизонта зависла полоска света — последняя агония уходящего дня. Ван Хуай отвел взгляд от неба и стал искать под окном выброшенные Ван Чанчи презервативы. Пошарив глазами там и сям, он ничего не нашел. Темнота становилась все гуще: камни, деревья, земля — все кругом постепенно сливалось в размытое месиво. С бамбуковой корзиной на плечах к дому подошла Сяовэнь. Увидав Ван Хуая, она спросила:
— Папа, что вы ищите?
— Ищу… ищу причину, — ответил тот.
Перед сном Ван Чанчи вдруг обнаружил в изголовье ту самую коробочку с презервативами.
— Что это? — поинтересовалась Сяовэнь.
— Семейная реликвия моего отца, — ответил Ван Чанчи.
С этими словами он открыл коробочку, чтобы показать ей, что внутри. Отцы небесные! Все презервативы склеились в одну кучку и стали похожи на пластилин или какие-нибудь липкие клецки. Ван Чанчи скорее бы поверил, что их можно съесть, но только не использовать по назначению.
— Выбрось это скорее, — попросила Сяовэнь.
Ван Чанчи еще долго смотрел на коробочку, словно в ней заключались все чаяния Ван Хуая. Этой ночью их кровать не издала ни звука. Лежавший через перегородку Ван Хуай облегченно выдохнул и сказал Лю Шуанцзюй:
— Похоже, этот разговор вызвал в организме Чанчи необходимую реакцию.
— Я эту коробку с фонариком искала и то не нашла, где ты ее нашел?
— На дереве, застряла на ветке. Все-таки Небо хранит род Ванов.
— Ах ты, чертяка, — ущипнула его Лю Шуанцзюй.
Строительство нового дома Второго дядюшки завершилось. Ван Чанчи спал три дня подряд, чтобы дать уставшему организму восстановиться. А потом он уселся сиднем на пороге собственного дома. На улице становилось все холоднее, у Ван Чанчи краснел нос, всю горную долину обволокло леденящим холодом. Кругом воцарились серость и мрак. Словно сделанные из проволоки, ветки деревьев ощетинились и выпустили свои когти, на них не осталось даже намека на листочки. Завывающий северный ветер проникал через все щели в окнах, дверях и стенах, так что дом за его спиной, словно какой-нибудь музыкальный инструмент, завывал и свистел на все лады. Во всей деревне их дом продувался сильнее всех.
Ван Хуай и остальные члены семейства сгрудились в комнате и грелись у огня. Сяовэнь высунулась из окна и крикнула Ван Чанчи:
— Ты что там, закаляешься?
Ван Чанчи сидел, не шевелясь.
— Заходи в дом! — позвала Лю Шуанцзюй. — У тебя уже все руки обветрились.
И только Ван Хуай никак его не беспокоил, он был уверен, что сын думает, как жить дальше. В свое время, когда у Ван Хуая не получилось устроиться на работу, он точно так же сидел на этом же самом месте, подставив себя холодному ветру, имея лишь одно желание — окоченеть. На самом деле Ван Чанчи любовался на новый дом Второго дядюшки. Теперь это был лучший дом в деревне, который переплюнул даже дом Чжана Пятого. Особенно красивой вышла стена, что смотрела на дом Ван Чанчи, ее он выкладывал собственноручно: все линии ровные, на отвесной поверхности ни единой выпуклости, оконные рамы без перекосов — ни одного ляпа. Дом выглядел идеально, как начерченный по линейке рисунок. Ван Чанчи даже засомневался: а не оттого ли дом кажется ему таким красивым, что он сам его строил? Но он тут же отбросил сомнения и, поверив в собственное мастерство, в душе себя похвалил: «Ну, молодца! Кто бы еще так смог!» А вдогонку подумал: «Когда же я смогу отгрохать такой же красивый дом для своей семьи?» Ответ напрашивался только один — «никогда», ведь у них не было денег. Ван Чанчи мог сидеть и дальше, пока ветер не превратит его в ледяную глыбу, но денег от этого не прибавится. Он мог сколько угодно любоваться на стену нового дома Второго дядюшки, но лично для него это была лишь нарисованная лепешка, и не более того.
Перед самым Праздником весны северный ветер утих, температура воздуха поползла вверх. Стоило яркому солнцу появиться на безоблачном небосводе и посветить несколько дней подряд, как обогретые лучами ветки деревьев оттаяли и засверкали, словно увешанные золотыми слитками. Солнце поджаривало оставшуюся на земле сухую траву и опавшую листву, от которых волнами исходил кисловатый аромат. Все вокруг словно стало чище, будь то человеческие внутренности или вывешенные на просушку одеяла, постельное белье и одежда. Сидевший перед домом Ван Хуай, глядя в сторону ущелья, то и дело громко выкрикивал: «Баоцин вернулся! Цзянпо вернулся! Илун вернулся!» Его крики были полны такой неподдельной радости, точно он встречал родню. Соседи, едва услышав очередной выкрик, тоже выбегали поглазеть. Взволнованные родители начинали окликать своих детей, и, сбившись с размеренного шага, кто с чемоданом, кто с баулом, а кто и с ребенком на руках, опрометью летели к родному дому. Некоторые от спешки, не добежав какую-то малость, даже падали перед самым порогом. Ван Хуай не умолкал до тех пор, пока из ущелья не показалось семейство Синцзэ. Его выкрики словно подчеркнули наступившую вдруг тишину. По просьбе Ван Хуая Лю Шуанцзюй отнесла его к дому Синцзэ, которого он упросил непременно как-нибудь зайти на домашний обед.
Синцзэ был сыном Тянь Дайцзюня и в свое время учился вместе с Ван Чанчи в средней школе. Теперь он работал на заводе электроники в административном центре, где занимался сборкой комплектующих к телевизорам. На следующий день Синцзэ вместе с женой и ребенком пришел в гости к Ван Чанчи. Жена Синцзэ была не из местных и работала на том же заводе. Их прелестный пухленький малыш настолько очаровал Сяовэнь, что та не могла от него оторваться.
— Только городские дети могут быть такими чистенькими, — отметил Ван Хуай.
За обедом Ван Чанчи спросил у Синцзэ совета:
— Как мне все-таки быть, уезжать из деревни или нет?
— Уедешь — будет шанс изменить жизнь к лучшему, — ответил Синцзэ. — А не уедешь — так тут уже без шансов.
За такой совет Ван Хуай от радости осушил три рюмки подряд.
Чжан Хуэй вернулась домой на два дня позже, чем Синцзэ. Оставив дома сумки, она тут же наведалась к Сяовэнь. В тот самый миг, когда они встретились, Чжан Хуэй первые пять секунд выдерживала паузу. Сяовэнь даже покраснела под ее взглядом.
— Профукала ты все, — сказала Чжан Хуэй. — Свежий цветок застрял в коровьей лепешке.
Сяовэнь от испуга тут же прикрыла рот, словно эту фразу произнесла не Чжан Хуэй, а она сама. Ван Чанчи, который тоже все слышал, попросил уточнить, кто — цветок, а кто — коровья лепешка.
— Стоит ли спрашивать? — откликнулась Чжан Хуэй. — Она — цветок, ну а ты… Ну разумеется, это только фигура речи, коровья лепешка — просто отстойное место. Ну, как бы тебе объяснить, это не конкретно ваша семья, это вся наша деревня, собственно, и не только наша, а деревня вообще, понимаешь? Любая деревня.
— Ну, тогда ладно, а то я уж подумал, что ты на меня бочку катишь.
— Кто посмеет на тебя бочку катить? — ответила Чжан Хуэй, хлопнув Ван Чанчи по плечу. Этот ее жест так заворожил Сяовэнь, что она была готова боготворить Чжан Хуэй. Преисполненный женственности, жест этот выглядел одновременно нежно и грубо, ласково и злобно, игриво и строго. Изящно изогнув кисть с чуть напряженными пальчиками, Чжан Хуэй тут же отдернула свою руку, и все ее тело откликнулось на это движение. А сколько очарования было в ее голосе! Сяовэнь подумалось, что если бы она сама могла выдавать нечто подобное, то запросто свела бы Ван Чанчи с ума.
Видимо, для того чтобы доказать, что Сяовэнь — это свежий цветок, Чжан Хуэй, едва у нее выдавалась свободная минутка, учила ее наносить макияж. Кроме того, она сделала ей короткую стрижку и стала примерять на нее свою одежду. Сяовэнь менялась день ото дня: сперва она смахивала на учительницу частной школы, потом — на преподавательницу рангом повыше, потом — на работницу из поселковой администрации, потом — на актрису уездного масштаба, потом — на шпионку из фильма. Наконец ее последнее перевоплощение сделало ее похожей на городскую офисную служащую. Глядя на себя в зеркало, Сяовэнь обронила:
— Жаль, что я недостаточно грамотна.
— Здесь грамотность не нужна, только красота стоит денег, — ответила ей Чжан Хуэй.
Сяовэнь, уставившись на свое отражение, подумала: «Если бы свежий цветок не застрял в коровьей лепешке, то где бы он был сейчас?» От размышлений над этим ее чуть не стошнило.
Перед сном она сказала Ван Чанчи:
— Мне кажется, я беременна.
Ван Чанчи едва не лишился чувств.
— А почему ты сделала это без моего ведома? — спросил он.