Доротея чувствует себя неловко; она кладет все на место и тихонько уходит.
27
Жюли с чашкой кофе в руке нервно мечется по холлу клиники Фрейра. Она смотрит на часы. Почти половина одиннадцатого. Звонит ее мобильный.
— Алло!
Голос звучит сухо. После тяжелой ночи у нее отвратительное настроение. Есть все основания опасаться, что день будет особенно бестолковым и трудным.
— Здравствуйте, Жюли. Это Люк.
Жюли чувствует, как к горлу подступает какой-то комок.
— Доброе утро.
— Я только что говорил с Капланом. Тест с ривотрилом переносится на завтра.
Жюли слышит в трубке шум автомобильного мотора.
— На завтра? Но почему?
— Тут ночью на меня свалились серьезные семейные проблемы.
— Мне очень жаль, но вы могли бы предупредить меня раньше. Я тут уже почти два часа торчу.
— Завтра утром, ладно? В любом случае торопиться незачем, с больным все в порядке. Он получает внутривенное питание и гидратацию. Каплан всем займется.
— А никто другой не может провести тест?
— Это мой больной, Жюли…
Она сжимает зубы.
— Хорошо.
Пауза.
— Жюли… Я хотел бы извиниться за вчерашнее. Но… Мне это трудно.
— Что именно вам трудно?
— Трудно, и все тут… Берегите себя, Жюли…
Он отключается. Жюли, испытывая легкую досаду, идет к палате A11, в ушах у нее еще звучит голос Люка. «Берегите себя…»
Жером Каплан отворачивается от кататоника.
И идет к ней.
— Люк перенес на завтра, — говорит он.
— Я знаю.
Жюли нервно теребит пачку сигарет в кармане. Каплан кивает в сторону больного:
— Не волнуйтесь за него. Раньше кататоники оставались в таком состоянии до самой смерти.
Жюли Рокваль явно нервничает.
— Дело не в этом. Я трачу время на приезд сюда, мне надо просмотреть три тонны дел. Мне живется не намного легче, чем вам, вы в курсе?
Жюли смотрит на дисплей своего мобильного и садится на стул. Пишет эсэмэску. Потом, не меняя положения головы, поднимает глаза, при этом кожа на лбу собирается в мелкие морщинки.
— Если точно, кто такой Люк Грэхем?
— То есть?
— Честно говоря, я попыталась накопать какую-то информацию о нем в разных местах. И мало что нашла.
— А что именно вы ищете?
Она вздыхает. У Каплана есть противная привычка отвечать вопросом на вопрос, он быстро учится.
— Ничего конкретного, просто хотела бы узнать побольше об одном из звеньев той цепочки, которая объединяет нас всех. Понять, например, почему он пришел работать во Фрейра.
Каплан прислоняется к стене напротив нее. Словно задумавшись, он пощипывает нижнюю губу.
— Люк появился тут больше двух лет назад непонятно откуда. Насколько мне известно, у него был частный кабинет где-то рядом с домом, семейное дело. Если хотите, дело, передаваемое по наследству, от отца к сыну. Более чем приличный заработок, как мне представляется, образцовая клиентура, приятные условия работы. Но… можно подумать, что ему больше нравится каждый день тащиться за сто километров, чтобы зарабатывать меньше. Половина здешних психиатров втайне мечтает в один прекрасный день устроиться получше, а у Люка все наоборот. Он задерживается, проводит здесь ночи, берет все больше дежурств. Он живет не своей жизнью, а жизнью своих больных.
Да, именно так Жюли и понимает ситуацию.
— Семейные проблемы?
— Вы знаете, тут на дежурствах много чего можно узнать. Люк носит обручальное кольцо, но его жена и двое детей погибли в автомобильной аварии. Детишкам было восемь и тринадцать лет.
Жюли дописала сообщение, она сидит свесив руки между колен, не отводя глаз от больного кататонией.
— Это ужасно.
— Об этой истории много писали в здешних газетах, в частности, обсуждали проблему разговоров по телефону за рулем. Поищите в интернете, увидите.
— И он приходит сюда, чтобы сбежать из дома, от всего, что может напомнить ему о семье…
— Можно и так сказать. Сам Люк мало о себе рассказывает. Больные, только больные. Просто наваждение какое-то.
— Ну, как он сам справедливо отмечает, у всех есть свои навязчивые идеи.
— Ну не настолько же! Знаете, он пытается посмотреть истории всех больных с психическими травмами. Когда лечишь психические травмы, сталкиваешься с самыми темными закоулками души каждого больного, в каком-то смысле пропускаешь его тайны через себя. Вытаскиваешь на свет божий инцесты, трагедии, несчастные случаи, грязные семейные истории. И… я думаю, что это его в равной мере и возбуждает, и истощает.
— Его возбуждают темные закоулки чужих душ…
Каплан медленно качает головой.
— Вы слышали про Кароль Фестюбер, молодую женщину из деревни километрах в тридцати отсюда, которую ее собственный отец пять лет держал на чердаке и мучил?
— Читала об этом в газетах, кажется, года полтора назад. Самое жуткое в этой истории — что вся деревня знала, но никто и слова не сказал. Но, видите ли, меня это не удивляет. Я сама постоянно сталкиваюсь с тайнами и ложью.
— Ну так вот, Люк тогда занимался этой пациенткой. Он, если можно так выразиться, просто набросился на этот случай.
Жюли таращит глаза от удивления. Каплан устало и вымученно улыбается:
— Он никогда не говорит об этом, но он вообще никогда не говорит о своих больных. У Фестюбер была диссоциация сознания, она не могла вспомнить, как и что с ней делали. Разум пытался оградить ее от всего, что пришлось вытерпеть ее телу. Люк думал, что сможет спасти ее, но страшно прокололся.
— То есть?
Каплан сжимает губы, он не решается выдать секрет. Пристальный взгляд Жюли заставляет его идти до конца.
— Я тогда только что пришел в отделение психиатрии. Люк хотел ускорить события, вытащить одним махом все загнанные вглубь воспоминания, ну, я не знаю, хотел блеснуть, доказать свое мастерство. А кончилось тем, что больная покончила с собой у себя дома, в разгар психотерапии, которую проводил с ней Люк. Ее нашли в ванне — она наглоталась снотворного и утонула.
Жюли проводит руками по измученному лицу:
— Самая страшная неудача для психиатра.
— Люк пошел работать в клинику, потому что хотел заново выстроить свою карьеру. Но… вы знаете, здешние больные совершенно не похожи на частных пациентов, большинство из них попадают к нам под давлением третьих лиц. По сути дела, Люк не особо разбирался в клиническом подходе к лечению психиатрической патологии. Можно быть великолепным психоаналитиком и при этом очень скверным клиницистом. Чемпион на стометровке не обязательно выиграет марафон.
Жюли встряхивает головой, ей не нравится, что она опять все узнает последней.
— И вы считаете, что из него вышел плохой психиатр-клиницист?
Каплан понимает, что играет с огнем, и предпочитает уйти от ответа:
— Не мне об этом говорить. Лично у меня к нему претензий нет. Он хороший психиатр.
Жюли вздыхает:
— Во всяком случае, надеюсь, что с этим больным он не повторит ту же ошибку.
— Я вам ничего не говорил, ладно? Я так… разболтался, но это только потому, что мы вместе работаем над сложным случаем. Не закладывайте меня.
— Спасибо за вашу откровенность. Я умею держать язык за зубами.
Она выходит из палаты с тяжелым сердцем. С ужасным ощущением, что Люк Грэхем настолько разрушен изнутри, что уже больше никогда и никого не сможет полюбить.
28
Городок Сотрон в десяти километрах от Нанта. Точка на карте. Шесть часов на машине от Бре-Дюн. Люк Грэхем подкрепляется кофе из термоса и сигаретой. Ему пришлось три раза останавливаться и выходить из машины на свежий воздух. После событий последних часов ему кажется, что он задыхается в гипсовом мешке. В ушах еще звучит голос человека в капюшоне: «Значит, убейте его в больнице…»
Родители девочки, сбитой кататоником в 2004 году, живут в квартале, насчитывающем около двадцати частных домов. Симпатичные садики, велосипеды, качели, детские горки… В таких новых жилмассивах для служащих средних лет всегда много детей, они учатся жить в коллективе, играть у соседей или, летом, прямо на улице. Эрзац рая. Для Люка — ад.
Из-за «лежачих полицейских» психиатру приходится ехать с черепашьей скоростью. Наконец он находит нужный дом. К счастью, перед въездом в гараж стоит машина. Почти 11 часов. Люк проезжает дом и останавливается чуть дальше. Лучше, чтобы его не запомнили.
Сидя в машине, он разглаживает помятый пиджак, брюки, потом выходит и натягивает пальто. Бросает взгляд в зеркальце заднего вида. Морда как у трупа, вынутого из могилы, жуткие круги под глазами. Да, адская была ночка!
Он осторожно закрывает дверцу, возвращается к дому и стучит. Женщина лет тридцати пяти в светлом костюме приоткрывает и тут же захлопывает дверь.
— Мадам Бланшар?
Дверь снова приоткрывается, в щели показывается голова.
— Простите, нет. Мадам Бланшар тут больше не живет.
Ну вот, только этого не хватало.
— А у вас нет нового адреса?
Люк слышит, что в доме работает телевизор, передают очередной бесконечный сериал.
— Нет-нет. Вам, наверное, лучше поговорить с ее нотариусом или с соседями. Мы с ней мало общались. Она продавала дом, мы купили. Вот и все.
Люк на секунду оборачивается — дети группками идут в школу, волоча за собой ранцы на колесиках. Понятно, что Бланшары не смогли вынести жизни в таком месте, где ежедневно видели ровесников своей погибшей дочки.
— Скажите… Вы в курсе несчастного случая с их девочкой, Амели?
Женщина недовольно пожимает плечами:
— Конечно. Посмотрите вокруг — всюду семьи, дети. Как же я могу быть не в курсе? Дочь, потом муж — для одной женщины это многовато.
Она собирается закрыть дверь. Люк втискивается в щель, у него колотится сердце.
— Муж? Что вы имеете в виду?
Она настораживается:
— Кто вы такой?
— Франсуа Дарле из страховой компании. Мне иногда приходится разбираться со старыми делами в связи с наследством, и вот попался этот случай.