Александр больше не может этого выносить, он дергается, пытается разорвать веревки. Он падает на бок и хрипит через кляп: «Нет, я не умру, падаль! Делай со мной что угодно, но я никогда не подпишу твою поганую бумажонку!»
Пораженный этими неразборчивыми звуками, тюремщик оборачивается. Подвешенный человек, Ж., широко открывает глаза. Он решительно трясет головой и тоже пытается сопротивляться. Вдруг его тело напрягается, и он пятками бьет палача в голову. Тот отлетает на несколько метров назад, натыкается на скорченный труп и падает.
Охваченный внезапной надеждой, Александр вновь пытается порвать свои путы. Запястья горят. Не прекращая борьбы с собственным организмом, он пытается кричать через тряпку, призывает двух других попытаться освободиться. Но они не сдвигаются ни на миллиметр. Они даже опускают головы.
Слишком поздно. Человек в капюшоне встает.
— Вы даже не представляете, что я могу сделать с вашим жалким маленьким мозгом, даже не прикасаясь к вам.
Он резко поднимает свой мешок и идет к Ж., который больше не дергается. Именно ему предстоит взять всю вину на себя, расплатиться за других. Но палач неожиданно поворачивается. Он направляется к Жюстине Дюмец. К самой спокойной из всех, к самой слабой, к самой истощенной.
Он подносит мешок к голой ноге женщины.
Когда ступня Дюмец исчезает под холстиной, женщина отчаянно таращит глаза. Она рыдает, она молит о чем-то через кляп. Потом поспешно кивает головой. Кивает, кивает…
Никто больше не шевелится. Палач отодвигает мешок, вынимает кляп у нее изо рта.
— Что ты сказала, Е.?
Александр, не в силах пошевелиться, прижимается лбом к ледяному полу. И, словно в плохом фильме ужасов, все слышат:
— Подпишу… Я подпишу…
39
Жюли Рокваль отключает мобильный телефон и со злостью швыряет его на пассажирское сиденье. Лучше не придумаешь — больной кататонией сбежал из клиники Фрейра! По словам Жерома Каплана, он выпрыгнул из окна, пробежал несколько сотен метров, угнал машину и исчез. Настоящий Гудини. Жюли вспоминает существо, похожее на мраморную статую, куда более безобидное, чем статуя Будды. Как это он вдруг сумел удрать из учреждения, которое должно было бы уберечь его от такого рода неожиданностей?
Жюли все больше и больше убеждается в том, что ее впечатления правильны: с Люком Грэхемом что-то неладно. Ведь кто находился в палате, когда все случилось? Кто сделал все возможное, чтобы отложить тест с ривотрилом? Кто приехал рано утром, надеясь оказаться один на один с больным? Кто раз за разом уговаривал ее уйти из палаты, вернуться домой? Таинственный Люк Грэхем.
По словам Каплана, в клинике до сих пор царит паника. Ну что же, неудивительно… Человек, откусивший другому кусок уха, чтобы завладеть его машиной, может здорово навредить имиджу психиатрической больницы. Не говоря уж о вероятности новых кровавых происшествий. На улицы Лилля словно выпустили дикого зверя.
Когда Жюли возвращалась к себе в Бетюн, она чувствовала, что умирает от усталости, но теперь ее охватывает лютая злость. Как нечто подобное могло случиться в наши дни, со всеми этими приемными отделениями и правилами безопасности? Жюли сворачивает с национального шоссе на перпендикулярную дорогу и останавливается на обочине. Со вздохом прижимается затылком к подголовнику.
Ее размышления прерывает звонок телефона. Она принимает вызов. Мартен Плюмуа.
Лаборант перезванивает ей по поводу пациентов с бомбейской кровью. Список очень короткий, по словам Плюмуа, во Франции насчитывается менее двухсот подобных случаев, из них всего два — в департаментах Нор и Па-де-Кале. Два адреса, два имени, которые он диктует по буквам.
Один из двух обладателей редкой крови — мужчина. Трудно представить себе, что у него могут быть менструации.
Вторая — женщина.
Женщина, и последнее известное место ее проживания — ферма неподалеку от Арраса.
Некая Алиса Дехане.
40
Люк Грэхем выезжает на северо-западную окружную дорогу. Он не смотрит на Алису, не произносит ни слова. Он зажат, словно связан по рукам и ногам. Обогнав на полной скорости какую-то машину, он наконец задает вопрос:
— Как вы себя чувствуете?
— А как вы думаете?
Молчание…
— Вы не отвечали на мои звонки. Вы мне не перезвонили.
— Последние дни я был очень занят. Я больше не могу вами заниматься.
Алиса зажимает ладони между коленями. Врач никогда еще не был так сух с ней. Что с ним случилось? Куда подевался знакомый ей по консультациям точный, старательный профессионал? Она продолжает тихим голосом:
— Доротея…
Она замечает, что он отреагировал на это имя. Люк откашливается:
— Ваша покойная сестра?
— Покойная, да-да, хорошо, что вы уточнили. И когда вы видели ее в последний раз, доктор?
Люк Грэхем бросает взгляд в зеркало заднего вида. Фред сидит в центре заднего сиденья, подавшись вперед.
— Я не очень вас понял.
Алиса вынимает фотографию Доротеи и кладет ее на спидометр.
— Вчера я была у доктора Данби…
Люк стискивает руль. Он узнает снимок, его украли из его кабинета вместе с дисками.
— Где вы взяли эту фотографию?
— Где надо.
Люк перестраивается влево, идет на обгон, потом перестраивается вправо. Спидометр показывает сто сорок километров в час. Психиатр вспотел, ему кажется, что тело под халатом вот-вот расплавится. Он не ездил с такой скоростью с тех пор, как разбилась его семья.
— Послушайте, Алиса, я не могу вам объяснить, ваш… ваш случай слишком сложен, слишком… труден. Я… не знаю, как вас вылечить. Вас нельзя вылечить… Это невозможно.
— То есть как? Мы уже год работаем, доктор! Вы же обещали!
Он холодно смотрит на нее:
— В психиатрии не существует обещаний. Считайте, что я солгал.
— Вы… Вы…
— Замолчите. Я в самом деле плохо себя чувствую, мы можем попасть в аварию. Чтобы вести машину, мне надо успокоиться, я прошу слишком многого?
Эта отповедь, этот отказ от борьбы бьет Алису наотмашь. Она сжимает зубы. Она не отступит. На сей раз — не отступит.
— Просто подтвердите, что моя сестра жива, что вы ее видели. Я хочу услышать это от вас.
Люк не реагирует, он не отрываясь следит за дорогой.
— Скажите ей! — твердо повторяет Фред сзади. — Скажите правду!
Наконец Люк поворачивается к Алисе. Его серо-голубые глаза мерцают, словно морская вода.
— Она жива. Жива и здорова. Вы довольны?
Алисе кажется, что ей перерезали голосовые связки. Воскресение сестры — как вторая смерть, с неразрывно связанными с нею болью, непониманием, отчаянием. Из ее рта не вырывается ни одного звука, ей хочется задать столько вопросов сразу, что ни один не слетает с губ.
Люк взмокает все больше, рубашка прилипла к спине. Он до отказа выворачивает регулятор кондиционера.
Фред решается нарушить молчание:
— Расскажите нам о мальчике, затаившемся в Алисе.
— Что?
— Вы же знаете… Николя. Испуганный мальчуган, который появляется во время ее черных дыр. Вы наблюдали Алису в течение года, во время ваших сеансов он наверняка давал о себе знать.
— Кто вы такой? Я ничего не скажу.
— В таком случае… можно было бы заглянуть в полицию…
Люк вздрагивает:
— В полицию? Чего ради?
— Для того, чтобы понять, что связывает Доротею, вас, и все прочее.
Алиса решает вмешаться:
— Пожалуйста, доктор. Я должна знать, что происходило с моей сестрой в течение этих лет, понять, почему она пришла к вам, именно к вам. Я хочу понять, зачем вы показывали мне эти ужасные картинки во время теста стимуляции, понять, что случилось потом. И еще раньше, когда я была маленькой. Все эти черные дыры.
Люк вытирает лицо рукавом халата. Пот щиплет глаза, иногда мешает видеть. Полиция… Почему этот тип говорит о полиции?
— Более года терапии, Алиса… Как вы себе это представляете — чтобы я рассказал вам здесь о нашей работе? Я не буду делать этого ни в таких условиях, ни при незнакомом человеке. Ваша история болезни — это личное дело, и я не…
— Сделайте это! Плевать мне на эту конфиденциальность! Сейчас же, доктор!
Алиса протягивает руку назад. Фред сжимает ее пальцы.
— Я хочу, чтобы он тоже послушал, — продолжает девушка. — И я не хочу ждать, пока мы доберемся до вашего кабинета. Прямо сейчас! Сейчас, вы понимаете?
Люк Грэхем нажимает на газ, к счастью, движение не плотное.
— Мы с вами встречаемся уже двенадцать месяцев, Алиса, и на протяжении этих двенадцати месяцев мне удалось добраться до кое-каких подробностей вашей жизни, узнать о вашей юности, о детстве, о годах, проведенных на ферме, составить представление о работе и чрезвычайно сложной организации вашего мозга. Но что помните вы сами? Что осталось от сеансов, которые мы проводили через день в кабинете в Бре-Дюн?
За несколько секунд Алиса теряет всю уверенность, приобретенную за время общения с Фредом, и вновь чувствует, как ее охватывают слабость и растерянность. Люк смотрит на нее холодно, совсем не так, как обычно.
— Вы не запомнили ничего из этих сеансов. Может быть, запах старой сигары? Далекий шум моря? Шум песчинок, ударяющихся об оцинкованный желоб?
— Красную лампу, ваш треугольный стол, тяжелый коричневый ковер…
— Да, конечно, физические подробности, ваша зрительная и слуховая память в полном порядке. Но что еще? О чем мы разговаривали? Что вы мне рассказывали?
— Я рассказывала вам о своем детстве, о маме, о…
— …кленовых ветках, которые отец бросал вашей собаке, о холме, о велосипеде Доротеи и так далее и тому подобное. Да, все те же детали, подробности, которые сохранила ваша память, потому что они достаточно приятны. Но это, Алиса, вы рассказываете всем, как заезженная пластинка. А что еще? О чем еще вы мне говорили?
Алиса замирает. Она не знает, что ответить.
— Видите? Сейчас вы опять здесь, со мной, но при этом где-то еще. Ваш разум расколот на мелкие кусочки. Это еще хуже, чем разбитое зеркало, это непоправимо.