Жюли слегка кивает, убирая фотографию, потом достает другую.
— А это вы узнаете?
Доротея бросает взгляд, снимок явно поразил ее.
— Нет-нет… Я… Я никогда не видела этого одеяла.
— Вы уверены?
Доротея медлит с ответом. Она лжет, Жюли готова дать голову на отсечение.
— Вполне.
— Если бы вас попросили сдать кровь на анализ ДНК, вы бы согласились?
Девушка не отвечает.
— Мадемуазель?
Доротея овладевает собой, ее голос снова звучит дерзко:
— А зачем? Вы считаете, что я вру?
— Я этого не говорила.
— Может быть, вам сказать, когда у меня была менструация?
Она упирается, это доказывает, что с фотографией Жюли попала в десятку. Девушка узнала одеяло с голубыми полосками. Это совершенно очевидно.
— Ну вот что, мадемуазель, я закончу свое маленькое расследование по поводу вашей сестры, а потом решу, что делать.
Доротея сжимает кулаки.
— В ваших же интересах не донимать ее этими глупостями. У моей сестры и так достаточно проблем.
— Какого рода?
Доротея приставляет палец к виску.
— Вот такого…
— Расстройство психики?
— Если вам нужны подробности, пойдите сначала поговорите с ее психиатром, тогда вы поймете, насколько она уязвима. Я не хочу, чтобы вы нагрянули к ней, как сюда.
— Она лечится? Как долго?
— Не меньше года.
— И чем именно она больна?
— Вообще-то ничего серьезного. Она просто плакса. Думает, что ей во всем не везет, вечно плохо себя чувствует. Алиса видит жизнь в черных красках, постоянно. Особого повода для тревоги нет, но, как я вам уже сказала, лучше не нагнетать.
Жюли понимает, что перед ней сложный случай, девушка настолько же готова защищать сестру, насколько ненавидит ее, к тому же она действует под влиянием импульса. Она разговаривает, потом начинает угрожать, а через минуту предлагает стакан воды… Возможно, она тоже посещает психиатра.
Жюли достает бумагу с адресом Алисы и ручку.
— Можете назвать мне ее психиатра?
— А, ну да, ее психиатр… Люк Грэхем.
Шок. Ручка дрожит в пальцах Жюли. Доротея хмурит брови:
— Что такое? Вы с ним знакомы?
— Я работаю с ним в клинике Фрейра. Он как раз занимается кататоником, которого нашли в окровавленном одеяле. Это… очень странно.
Доротея встает, по лицу видно, что она ошеломлена:
— Покажите-ка мне еще раз фотографию больного!
Она хватает снимок, который протягивает Жюли.
— Когда вы показали фотографию в первый раз, она мне смутно что-то напомнила, а потом я подумала: «Нет, наверное, я его с кем-то спутала». Но сейчас я уверена, я видела его у Грэхема.
Теперь встает и сотрудница социальной службы, она тоже поражена:
— Вы видели кататоника у Грэхема?
Доротея опирается на подоконник и смотрит в сторону коровника. Потом поворачивается к Жюли:
— Я не знаю, где сейчас мой отец, но уверена, что он очень скоро вернется, он никогда надолго не оставляет маму одну. Вам надо уехать. Я останусь, помою посуду, все уберу. Надо, чтобы все выглядело как обычно.
— То есть как?
— Пойдемте!
Они идут по аллее, где стоят их машины. Доротея взволнованно просит Жюли:
— Дайте мне ваш мобильный, быстрее!
Жюли, оглушенная новыми открытиями, машинально протягивает ей телефон. Доротея отходит и, поколебавшись какое-то время, набирает номер. Грэхем говорил, чтобы она не пыталась связаться с сестрой ради их общего блага, а также ради успеха лечения. Но Грэхем остался в прошлом, Грэхем — гнусный лгун.
Итак, она набирает номер сестры, у нее перехватывает горло. Ответа нет. Она оставляет длинное сообщение на автоответчике, потом возвращает телефон Жюли.
— Я видела вашего кататоника в газетах, которые Люк Грэхем хранит в коробках у себя дома. Не помню ни года, ни названия, но в заголовке упоминалась авария в Нанте, виновником которой стал жандарм. И там была какая-то фамилия, Бланшар…
Жюли как будто ударило током. Бланшар… Имя, которое произнес кататоник. Доротея с серьезным видом ходит взад-вперед.
— Эта история с дорожной аварией — тут слишком много совпадений. Покопайтесь. Авария в Нанте и авария с семьей Люка Грэхема. У меня предчувствие. Очень скверное предчувствие, что тут все может быть как-то связано.
— Что — все?
— Все, что происходило здесь с самого моего детства. Все, чего я никак не могла понять.
— Как мне с вами связаться? Я даже не знаю, как вас зовут.
— Меня зовут Доротея, я сама вам позвоню.
— А одеяло на кататонике? Вы ведь его узнали, правда?
— Уезжайте.
Не дожидаясь ответа, Доротея идет к дому и захлопывает за собой дверь. Недоумевающая Жюли решает, что пора сниматься с якоря. Она смотрит на небо: вот-вот пойдет дождь.
В тот момент, когда она выезжает на автостраду, Клод сворачивает в сторону фермы, рядом с ним лежит букет лилий.
Он улыбается.
46
Алиса открывает глаза. Она уже не на парковке «Ашана» с Люком Грэхемом и Фредом. Нет… Перед ней стоит незнакомый мужчина в маленьких круглых очках и внимательно смотрит на нее. Он промок, с его плаща струится вода.
Она смотрит на землю, ее ноги опущены в какую-то мутную лужу. Наконец она понимает… Она сидит на краю канавы на обочине шоссе. В первую минуту в голову приходит мысль об аварии.
— Что… Что случилось?
Мужчина пожимает плечами:
— Понятия не имею. Шел проливной дождь. Я увидел вашу машину на обочине, решил, что у вас что-то сломалось, и остановился. Когда я вышел, то вначале никого не увидел, а потом заметил вас, вы сидели в этой канаве. Я решил, что… что вам плохо или вы попали в аварию, но… вы просто комкали землю в руках. Наверное, уже давно, судя по тому, какую яму вы тут выкопали. Посмотрите…
Алиса встает. Возле места, где она сидела, трава вырвана с корнем, на земле валяются комья глины.
— Это я сделала?
— А вы сами как думаете? Вы не помните?
— Нет…
— А минуту назад вы еще и пели. И у вас был такой… высокий, тонкий голос. Честно говоря, можно было подумать, что это ребенок поет.
Алиса не знает, что отвечать. Что сказать ему? Что в тот момент она была восьмилетним мальчиком, Николя, и что это он играл с землей?
Она смотрит на свои туфли, на руки, вымазанные землей. Она сама превратилась в кучу грязи. Она противна самой себе, у нее осталось только одно желание: сделать себе больно, измучить это тело, которое так мучит ее.
— Вы… Вам теперь лучше? — спрашивает мужчина. — Хотите, чтобы я вызвал кого-то, может быть, скорую помощь?
— Нет-нет, ни в коем случае. Спасибо, все будет хорошо. Просто скажите мне, где мы?
— На шоссе Д341, в нескольких километрах от Сен-Мартен-Булонь. Но все-таки…
— Уверяю вас, честное слово, все в порядке… Я вернусь домой.
Она благодарно улыбается ему и садится в свою машину, а мужчина бежит к своей. Она чихает, смотрится в зеркало заднего вида. Ей себя жалко. Усталым жестом она снимает очки и протирает стекла бумажным носовым платком.
Потом трогается с места.
Откуда она взялась? Куда ведет ее жизнь? Алиса изнемогает, солнце проглядывает сквозь тучи и склоняется к горизонту, подводя итог дню, который снова обернулся огромной черной дырой.
Если в ней дремлет маленький мальчик, значит, Алиса его ненавидит. Он медленно разрушает ее, ворует ее душу, ее воспоминания. За что он причиняет ей такую боль? Она ненавидит его так сильно, что готова убить.
По пути домой она думает над словами Грэхема: «Сейчас вы опять здесь, со мной, но при этом где-то еще. Ваш разум расколот на мелкие кусочки. Это еще хуже, чем разбитое зеркало».
Он прав. Этими тремя фразами можно отлично описать всю ее жизнь. Вот след, который она оставит на земле. Несуществующий призрак.
«Вас нельзя вылечить… Это невозможно».
Приехав домой, она, стоя перед дверью, пытается найти в кармане ключи, но их там нет. Понятное дело, они могут быть где угодно, она совершенно не помнит, что случилось за последние дни. Какая-то гнусная головоломка, сложить которую она не в состоянии. Не в этот раз. Она сдалась, эту битву ей не выиграть.
Ключи не нужны. Она поворачивает ручку, дверь не заперта, как обычно.
Вот так. Чудовище, состоящее из грязи, из отчаяния, из одиночества, вернулось домой.
Алиса берет на кухне нож для мяса и выходит в центр гостиной. Слезы оставляют светлые дорожки на покрытом грязью лице. Разве в этой квартире, между этими безымянными стенами есть хоть что-то, принадлежащее ей? Ничего. Ничего, за что можно было бы уцепиться, ни одного сувенира, ничего, что носило бы отпечаток ее личности. Даже ни одной семейной фотографии. С грустной улыбкой она листает записную книжку. Она еще помнит, как радовалась, когда покупала ее, думала, что сможет записывать в эту книжку имена своих друзей, новых товарищей по работе, людей, которые заполнили бы пустоту в ее жизни. Но записей почти нет. Две-три фамилии врачей, бывших работодателей, служащих бюро по трудоустройству или банка.
Она думает о Фреде. Она для него — просто обуза. Она так больше не может…
В ванной она кладет нож на край раковины. Лезвие поблескивает под светом лампочек в потолке.
Алиса раздевается. Грязная мокрая одежда кучей падает на кафельный пол.
— Значит, вот так все и должно закончиться?
Она разговаривает сама с собой перед зеркалом, с отвращением рассматривает свои усталые глаза. Разве она виновата в том, что так устроена? Была бы она другой, если бы выросла не на ферме?
Если она и может кого-то винить, то только себя и никого больше.
Кончиками пальцев Алиса осторожно обводит контур своего лица. Ей кажется, что она прикасается к чужому телу, ничем не тронутому, но мучающему ее на протяжении долгих лет. Она заживо горит изнутри, и сегодня боль просто стала слишком сильной. Невозможно так долго терпеть страдания.
В умиротворяющей тишине она садится на пол, зажав в руке нож. Очень медленно подносит лезвие к левому запястью.