ой души из меня не получится, а в печальные истории я тоже не гожусь. И вообще, ему интересны лишь чужие чумазые дети с холщовыми сумками».
«Не спешии, это ты пока в печальные истории не годишься», — утешил добросердечный Робин.
Как-то в феврале он очутился с Сандрой в постели — наверху, где стояла большая кровать с медными шишками на поручнях. Миссис Гласс, как обычно, вязала внизу. Кровь Сандры залила простыни.
— Он сам не знает, чего хочет, — сказала Анна. — Когда я спрашиваю, чем ему хотелось бы заниматься, он сразу меняет тему.
— Он всегда был таким, — ответил Ральф. — И потом, что толку ставить перед собой четкие цели в жизни? Сама знаешь, найдется тысяча причин, по которым все пойдет не так.
Голос Анны выдавал скрытое напряжение.
— По-твоему, пусть он и дальше плывет по течению?
— Вспомни, каким он был в детстве, — посоветовал Ральф. — Мы думали, что он никогда не научится читать, вырастет умственно отсталым. Но все прошло именно потому, что мы пустили ситуацию самотеком. Несколько недель покоя его исцелили. Оставь мы его в школе, в окружении невежественных учителей, которые только и знали, что орать, он наверняка замкнулся бы в себе. А так поступил в университет…
— И профукал свой шанс, — перебила Анна. — Ты не думал, что с ним будет, если у них с Сандрой все закрутится всерьез?
— Могло быть и хуже.
— Ну да. — Анна хмыкнула. — Сандра ведь как раз из тех, кого ты опекаешь.
Ральф грустно улыбнулся:
— Нужно проявлять милосердие к страждущим. Надеюсь, нам это по силам.
— Разве так было не всегда?
— Я имею в виду — в кругу семьи.
— Сдается мне, я сыта по горло.
Ральф не ответил вслух, но про себя поклялся, что никто не станет грозить собственным детям и распекать их, как его самого распекал его отец.
Джулиан объяснял Сандре и миссис Гласс все то, для чего не мог подыскать нужных слов дома. Рассказывая, он вспоминал университет, в котором временно очутился запертым, унылое место, где небо едва проблескивало между высокими многоэтажными домами.
— Тоска по дому, — сказала Сандра. — Разве с нею нельзя свыкнуться?
Она вовсе не язвила; ей просто не приходило в голову, что Джулиан мог вернуться домой в том числе и из-за нее.
— Ты об этом ничего не знаешь, Сандра, — ответила миссис Гласс. — Ты никогда надолго не уезжала. Это как болезнь, вот почему говорят, что люди болеют сердцем. Бестолковые у тебя родители, Джулиан. В чем они тебя винят?
— Ну, тоска по дому для них не оправдание, — признался он. — Скажут, что это все глупости. Они сами были немногим старше меня, когда уехали в Южную Африку.
— Правда? — удивилась Сандра. — Я этого не знала.
— Некоторые люди просто не предназначены для путешествий, — подытожила миссис Гласс.
Ральф сказал Анне:
— Ты была права, разумеется. Насчет Джулиана. Прими мои извинения.
Анна широко раскрыла глаза, пораженная этим внезапным публичным самоуничижением.
— Пожалуй, мне следовало уделять больше внимания происходящему. Думаю, после Пасхи я съезжу к миссис Гласс, потолкую с ней наедине.
Глава 6
На неделе после Пасхи задули такие ветра, что их порывы грозили выдрать из земли молодые деревца вместе с корнями. Не было ни мгновения, днем или ночью, когда в мире воцарился бы покой.
У миссис Гласс не было телефона, поэтому Ральф не мог связаться с нею заранее и договориться о времени встречи.
— Мне поехать с тобой? — спросила Анна.
— Не стоит. Иначе покажется, что мы приехали качать права, давить на нее.
— Потом расскажешь, что она за женщина, — напутствовала Анна. — Какой у нее характер. Все-таки они ведут очень странную жизнь.
Машина выбралась на прибрежную дорогу близ Уэллса. Небо было словно пятнистым, облака быстро проносились над головой, когда Ральф объезжал окраины Холем-холла с угрюмыми кирпичными стенами, и облачный покров время от времени раздавался, открывая слепящую голубизну. Море поначалу лишь угадывалось, но сразу за поворотом Ральф разглядел впереди ломаную линию холмов, а за нею — бескрайнее серое пространство, сливающееся с небом.
Было десять, когда колеса запрыгали на каменистой дорожке, что вела к дому Глассов. Входная дверь распахнулась, прежде чем Ральф заглушил двигатель. Миссис Гласс встала в дверном проеме.
Первой мыслью Ральфа было: боже, какая она молодая, ей всего-то тридцать пять или тридцать шесть. Бледная, стройная, рыжеволосая, разве что цвет волос чуть темнее, чем у дочери, а сами волосы длинные и блестящие. Стоило выйти из машины, как ветер принялся теребить одежду, раздувать полы пиджака на манер плаща.
— Скверная погодка, а? — проговорила миссис Гласс с улыбкой. — Привет, отец Джулиана.
Дом был невысоким, приземистым и старым; так и слышалось, как его кости возмущенно потрескивают, сопротивляясь напору ветра. Ральф прислушивался, а хозяйка все медлила на пороге; этот дом, подумалось Ральфу, похож на корабль — все в движении, будто в разгар шторма.
— Заходите, — наконец пригласила миссис Гласс. — Вот сюда, налево. Огонь горит, чайник греется.
— Вы никак меня ждали? — попробовал пошутить Ральф.
Он устроился у очага на виндзорском стуле и стал ждать, пока хозяйка приготовит чай. Ветер поутих; впечатление было такое, словно из комнаты вывели крикливого ребенка. В наступившей тишине Ральф расслышал тиканье часов на каминной полке.
Хозяйка вернулась. Протянула ему кружку.
— Сахар я не клала. Хотите? Впрочем, нет. Вы не похожи на того, кому нужен сахар.
— Вот как? И что это означает?
Миссис Гласс откинула волосы со лба.
— Сахар служит для утешения.
— По-вашему, меня ни к чему утешать?
Она не ответила. Молча пододвинула к очагу другой стул. Ральф было приподнялся, но она его остановила:
— Сидите-сидите. Мне и здесь удобно.
— Часы на полке… — Ральф покачал головой. — В нашем доме были такие же, давным-давно, в моем детстве. Часы моего отца. Он так ими гордился. Не позволял никому прикасаться.
— Вы ведь не скажете, что эти часы остановились в день, когда он умер? — сухо осведомилась миссис Гласс.
— Нет, что вы. Мама их выкинула, когда отца не стало.
— Сурово.
— Она всегда терпеть не могла их бой.
— А мужу она об этом говорила? Ну, когда тот был жив?
— Вряд ли. Она всегда была готова пожертвовать собой. Во всяком случае, в его присутствии.
У этой женщины, думал Ральф, чудесные, замечательные руки, мозолистые руки человека, привыкшего возиться по хозяйству, и при этом белые, с длинными пальцами. Ее пальцам отлично подошли бы кольца, много колец, не только то единственное, что их украшало, простое золотое обручальное колечко, явно старое, наверняка передававшееся в семье по наследству. В уголках глаз заметны морщинки, должно быть, следствие многолетней привычки щуриться на ветру. Все это Ральф различал в ярком солнечном свете, проникавшем в помещение сквозь окно и придававшем кремовым стенам желтоватый оттенок сливочного масла.
— У нас возникла проблема с Джулианом. Э… не то чтобы серьезная проблема, но…
— Проблема, которая не проблема? — Миссис Гласс хмыкнула. — Понимаю.
— Мы с Анной подумали… Анна — это моя жена… Подумали, что он, возможно, откровенничал с вами. С нами он отмалчивается…
— Сами как думаете, почему?
— Полагаю, конкретной причины нет. Просто у него такой характер.
— Что ж, — миссис Гласс посмотрела Ральфу в глаза, — если дело в характере, значит, переживать смысла нет.
Ральф подался вперед, как бы подчеркивая важность того, что собирался сказать.
— Джулиан никогда не отличался разговорчивостью. Со стороны всегда казалось, что он где-то витает мыслями. Мы считаем, что давить на него ни к чему, что нужно позволить ему прийти к тому или иному выводу самостоятельно. Так у нас в семье повелось с тех пор, как он был маленьким.
— Сандра из того же теста, — сказала миссис Гласс. — Отвергает любое принуждение. Хотя, конечно, я толком и не пыталась ее заставлять.
— Ну да… В общем, мы с Анной решили разузнать, не говорил ли он, часом, с вами о своих планах.
— Планах? — повторила миссис Гласс с таким видом, будто это слово было для нее в новинку. — Нет, ни о чем таком он не упоминал. Он у нас не столько говорит, сколько делает. Руками. Я его не прошу, он сам берется. Ему не откажешь в умении, кстати. Тратит время с пользой.
— Да, но к чему это в конце концов приведет? — жалобно спросил Ральф. — Признаться, я беспокоюсь за него.
Хозяйка промолчала. Пламя в очаге побледнело, словно выцвело, как если бы свет солнца выпил из него всю яркость красок. Лишь крохотные язычки дерзали алеть. Часы негромко, будто крадучись, отбили четверть часа. Звук, казалось, растекся по воздуху. Ральф удивленно покосился на каминную полку. Миссис Гласс засмеялась.
— Можете забрать, если они вам так нравятся.
Ральф помотал головой.
— Спасибо, вы очень добры. Но я не стану. Полагаю, в глубине души я разделяю чувства своей матери.
— Ваш отец был из Норфолка?
— О, да! Он родом из Суоффема, в Норидж мы перебрались, когда я был еще мальчишкой.
— Городской мальчик, значит. — Миссис Гласс повела плечом. — А вот я почти всю жизнь просидела на одном месте.
— Этот дом построен вашими предками?
— Вовсе нет. — Она озадаченно усмехнулась. — Ничего подобного.
— Милый дом. Такой тихий, спокойный. Я не удивлен, что Джулиана сюда тянет как магнитом. Он говорил, что маслодельня…
— Кстати! Пойдемте, я вам все покажу!
Ральф стал было из вежливости отказываться, но хозяйка уже вскочила со стула и поставила свою кружку с чаем на каминную полку рядом с часами. Пришлось идти на кухню, где, как выяснилось, мать с дочерью в основном и проводили свободное время на стульях возле плиты. Из кухни пошли в маслодельню с массивными стенами, где было жутко холодно. На потрескавшихся настенных керамических плитках повторялась одна и та же картина, навеки застывшая под глазурью: синие коровы, неспешно бредущие по полям синей травы, топчущие синие цветы.