На следующий день к полковнику ее не отвели, зато надзирательница, поделившаяся с Анной яблоком, принесла подушку, наволочку и пару простыней. Значит, впереди как минимум еще одна ночевка в тюрьме, подумала Анна.
— Вы съели свой завтрак? — спросила надзирательница.
— Нет, не смогла.
— Надо было себя заставить.
— А вы не могли бы принести мне еще яблоко? Предыдущее было таким вкусным…
— Еще бы. — Женщина неопределенно повела рукой. — Посмотрим.
— Как по-вашему, мне позволят читать, если я попрошу.
— Это полковник решать будет. Никак не я.
— А не согласится кто-нибудь съездить ко мне домой и привезти мне свежую одежду?
Задавая этот вопрос, Анна заранее знала ответ: решать полковнику. Но такова, должно быть, тюремная жизнь, подумалось ей: бесконечная череда просьб, больших и малых, повторяемых из раза в раз — пока однажды вопреки всем ожиданиям одна из этих просьб, не важно, какая именно, не будет удовлетворена. Можно мне отправить весточку моему мужу? Можно принести горячей воды, чтобы наконец отмыть следы чернил с пальцев? Можно получить газету, можно получить зеркало? Можете ли вы подтвердить, что Господь любит меня, что я — по-прежнему Его возлюбленное чадо?
На следующий день, после маисовой каши, но перед похлебкой, в камеру вошла другая надзирательница.
— Миссис Элдред, хотите причесаться? Полковник ожидает вас в своем кабинете.
Анна спрыгнула с койки.
— Идемте. Плевать мне на прическу.
Надзирательница посторонилась, пропуская Анну в коридор. К немалому удивлению Анны, снаружи ждали еще две женщины в форме; стоило ей выйти, они встали у нее за спиной. «Со мною обращаются так, словно я опасная преступница, — подумала она. — Быть может, так и есть».
Коротко остриженные волосы полковника, мужчины лет пятидесяти, имели оттенок перца с солью. Солидный животик выпирал из-под уставного ремня, но в остальном полковник выглядел подтянуто и сурово. Он жестом пригласил Анну сесть. Над его головой медленно, со скрипом, кружились лопасти вентилятора. Анна подставила лицо под поток воздуха. Духоту вентилятор не разгонял, но после камеры и это дуновение было облегчением.
— Приношу извинения, что не смог увидеться с вами ранее, миссис Элдред. Произошли некоторые прискорбные инциденты на мужской половине, пришлось сперва разобраться с ними.
— Какого рода инциденты?
— Поверьте, вам это знать ни к чему.
— Мой муж тоже там, на мужской половине?
— Вы очень скоро узнаете все, что хотите, о мистере Элдреде. Точнее, встретитесь с ним. Но сначала нам хотелось бы с вами побеседовать. — Полковник сел на стул напротив Анны. — Миссис Элдред, вы когда-нибудь ходили на политические собрания?
— Нет! Никогда!
— А как насчет собраний, где обсуждались всякие протесты? Скажем, бойкот автобусов?
— На таких бывала.
— Разве протесты и политика — не одно и то же?
— Тогда я так не думала.
— Мы располагаем вашими фото с этих собраний. И нам известно, что в вашем доме проходили политические встречи.
— О чем вы?
— Вас навещали люди из АНК. Агитаторы.
— Разве закон запрещает принимать гостей?
— Поясните, пожалуйста, миссис Элдред, что вы делали, если, как уверяете, политических собраний не проводили. Просто пили чай с печеньем? Или читали вместе Библию?
Анна промолчала.
— Нам известны имена всех, кто вас навещал.
— Сэр, я не сомневаюсь, что ваши шпионы повсюду.
— Разумная предосторожность, — сказал полковник. — Поверьте, миссис Элдред, мы делаем что необходимо, чтобы контролировать ситуацию.
Анна откинула волосы со лба, пригладила ладонью. На ощупь волосы казались липкими и грязными: к середине дня камера превращалась в настоящую душегубку, а воды приносили слишком мало, чтобы устраивать помывку.
— Могу я задать вопрос, полковник? Всего один? Я лишь хочу знать, состоит ли кто-то из работников миссии у вас на жалованье. Среди нас имеется ваш информатор?
— Будь вы невиновны, миссис Элдред, вы не стали бы об этом спрашивать.
— О, я ни в чем не виновата, сэр, уверяю вас. — Анна ощутила, как разгораются щеки. Ей не было страшно. С тех пор, как ее доставили в тюрьму, она ощущала какие угодно эмоции, но только не страх. — Повторяю, я ни в чем не виновата, как и мой муж. Нисколько не сомневаюсь, что миссионерское общество, которое нас сюда направило, уже уведомили о случившемся, и наши коллеги уже обратились к вашему правительству от нашего имени.
— Целиком с вами согласен, — ответил полковник. — Более того, я, со своей стороны, не сомневаюсь, что их обращение будет встречено с должным вниманием. — Он провел пальцами по «ежику» на голове. — Но вы должны понять, миссис Элдред, что мое правительство делает исключения для людей вроде вас. Для людей, которые приезжают учить нас управлять нашей страной. Прибывают под видом миссионеров, но начинают заниматься политикой и вмешиваются в то, в чем совершенно не разбираются.
— Понятно. — Анна пожала плечами. — Можете не стараться, этим доводом вы меня не убедите. Я ведь видела все собственными глазами.
— При всем уважении, миссис Элдред, вы на самом деле ничего не видели и ничего не знаете. Вот проживете тут двадцать или тридцать лет, тогда и поговорим. — Полковник посмотрел на потолок, будто самообладание снисходило на него именно оттуда. Когда он продолжил, тон его снова сделался ровным и приобрел былую бессмысленную любезность. — Хотите сигарету, миссис Элдред?
— Нет, благодарю вас.
— Но не будете возражать, если я закурю?
— Курите, пожалуйста.
— У вас есть какие-либо жалобы?
Анна изумленно поглядела на него.
— Если я начну перечислять…
— Я имел в виду, касательно условий содержания.
— Хотелось бы на свежий воздух выходить.
— Боюсь, у нас нет места для прогулок.
— Но я слышала женские голоса снаружи. Значит, кого-то вы все-таки выпускаете?
Не только голоса. Смех. Песни.
— Это, наверное, со двора. Чернокожие ходят туда стирать белье.
— Полагаю, мне тоже не обойтись без стирки.
— О вас позаботятся, миссис Элдред.
— Еще хотелось бы получить сменную одежду из дома и несколько книг. Это возможно?
— Я пошлю кого-нибудь за вашей одеждой.
Анна испытала несказанное облегчение; прежде подобная мысль не приходила ей в голову, но тут вдруг она осознала, что тюремщики могли вынудить ее носить робу заключенной.
— А книги?
— Можете читать Библию. Устроит?
— Да, спасибо.
Полковник наклонил голову.
— Вы очень вежливая дама, миссис Элдред. Желаю, чтобы и впредь ваша выдержка вам не изменяла.
— Я постараюсь, полковник. — Что бы ты ни сказал, подумалось ей, я все равно оставлю последнее слово за собой. — А нельзя ли гасить свет попозже, чтобы я могла читать? Прошлой ночью я вообще не спала. Привыкла, знаете ли, не засыпать раньше полуночи.
Полковник поразмыслил.
— Разве что на час, не больше. Свет у вас будет гореть до девяти вечера.
Анна утвердительно кивнула. Пусть малая, но победа.
— Часы вы мне не вернете?
— Вернем, разумеется. Не знаю, почему их у вас забрали.
— А это ведро, так называемое санитарное ведро… Это же просто отвратительно! Когда меня вели к вам, я видела в коридоре несколько ведер с крышкой. Можно и мне такое же?
Полковник как будто растерялся. Потом вскочил со стула и заговорил с надзирательницей — короткими, рублеными фразами на африкаанс. Та пожала плечами, затем вытянулась по стойке «смирно».
— Миссис Элдред, — произнес полковник, повернувшись к Анне, — приношу свои глубочайшие извинения. Понятия не имею, как подобное могло произойти. Вам выдали ведро для аборигенов. Хотя у нас есть твердое правило: всем цветным, не неграм, и всем белым заключенным сразу же предоставляются ведра с крышками. Ваше ведро заменят незамедлительно.
Анна словно утратила дар речи. Вот так и вышло, что последнее слово в итоге осталось за полковником.
Той ночью у нее заболели ноги. Спала она поэтому плохо, однако перед рассветом впала в забытье без сновидений. Когда очнулась, поняла, что вся дрожит, а голова раскалывается от боли. Дышать внезапно сделалось трудно, еда не лезла в горло. Анна поплотнее закуталась в одеяло, но это не помогло.
За нею пришли в девять.
— Снова к полковнику?
— Так точно, миссис Элдред. Видно, вы ему в сердце запали.
Полковник расхаживал по своему кабинету, но остановился, когда Анну привели.
— Доброе утро, миссис Элдред. Прошу, садитесь. — Он пристально поглядел на Анну. — Решили объявить голодовку?
— Ни в коем случае. Просто предпочитаю не есть.
— Вам не нравится наша еда?
— А кому она может понравиться? Думаю, даже свиньи бы побрезговали.
— Значит, если предложить вам что-то другое, вы начнете есть?
Анна не ответила. Не хотелось соглашаться с полковником хоть в чем-то, не хотелось поддаваться искушению. С того первого раза яблок ей больше не перепадало. Кожа на ладонях казалась посеревшей, как будто цвет крови в ее жилах изменился.
— Ну же, миссис Элдред, — сказал полковник. — Чего бы вы хотели? Быть может, фруктов?
Анна продолжала молчать. Головная боль отступила, остался лишь призрак этой боли, зато онемела шея.
— Я хочу домой, — негромко произнесла она наконец. — Хочу увидеть своего мужа. Хочу узнать, почему вы меня тут держите.
— Всему свое время, — ответил полковник. — Вы должны понять, что тюремные рационы — не наша прихоть, а правило внутреннего распорядка. Всех кормят одинаково.
Анна кивнула — и чуть не вскрикнула от боли в онемевшей шее. Полковник, судя по всему, решил, что она вопреки ее собственным словам все-таки затеяла голодовку. Ладно, пусть думает что хочет. Он в своем праве. А та чернокожая женщина со шваброй в коридоре — ей тоже предложат фрукты? Анна представила свое тело, вообразила, как постепенно увядает, становится худее, тощает, тощает… И впервые за время заключения испытала приступ страха. Она к такому не готова, подумалось ей. Вот Эмма бы справилась, почти наверняка. Справилась бы? Да она бы гордилась собой. Как ни удивительно, страх Анна встретила едва ли не с облегчением. Выходит, она нормальная женщина, нормальный человек. Если бы она не ощущала страха, будучи в тюрьме, как, думалось ей, она прожила бы остаток своих дней? Как она смогла бы позволить себе роскошь пугаться обыденных, повседневных страхов, если бы не устраши