лась в тюремной камере?
— Полковник, прошу вас, скажите, что с моим мужем. Мне вполне достаточно вашего слова, что он в безопасности.
— Полагаю, ничто не препятствует вашей с ним встрече.
— Я увижу Ральфа? Когда? Сегодня?
Полковник тяжело вздохнул.
— Имейте терпение, миссис Элдред. — Анна читала по его лицу: полковнику явно хотелось сорвать на ней свое раздражение. — Послушайте, миссис Элдред. Мне жаль, если с вами обращаются дурно, однако дело в том, что такие заключенные, как вы, для нас в новинку. До сих пор под мою ответственность светские, так сказать, дамы не поступали, вы первая. И для моего персонала — тоже. Вот почему мы допустили эту оплошность с ведрами и сделали, допускаю, ряд других ошибок. Поверьте, никто не собирается удерживать вас здесь дольше необходимого.
— Но почему меня вообще арестовали? Никто ничего не спрашивает, запихнули в камеру — и все…
— Миссис Элдред, никто не желает вам зла. О причинах же ареста позвольте не распространяться — вы и сами знаете, что натворили.
— Моего мужа вы допрашивали?
Полковник покачал головой.
— Нет, миссис Элдред — не в том смысле, какой вы вкладываете в это слово. Откуда вообще такие мысли? Неужели кто-то из моих подчиненных был с вами груб?
— Нет.
— Вот видите. И вашему мужу тоже никто не причинил вреда.
— Я вам не верю.
— Как мне вас разубедить? Быть может, вы поверите, если я скажу, что здесь вы находитесь ради вашей собственной безопасности?
— Безопасности от кого?
Полковник устало усмехнулся.
— От вас самой.
— Вы не выдвинули никаких обвинений. Мне почему-то кажется, что никаких обвинений и не будет. Почему вы меня не отпускаете?
— Боюсь, на данный момент у меня нет такой возможности.
— Почему?
Продолжай задавать вопросы, не останавливайся; глядишь, хоть на один ответ да получишь.
— Я не располагаю соответствующими полномочиями, миссис Элдред.
— Неужели, полковник? Ждете, пока с вами заговорит ваш Бог?
— Нет. — Полковник позволил себе подобие улыбки. — Жду телефонного звонка из Претории. На большее не претендую.
— И когда вам должны позвонить?
Полковник поерзал на стуле, затушил сигарету в пепельнице.
— Не знаю, миссис Элдред. Я научился терпению. Могу вам посоветовать то же самое.
Анна посмотрела ему в лицо.
— Знаете, полковник, не исключено, что мы с вами оба состаримся в этих стенах.
Вечером, совершенно неожиданно, принесли бак с горячей водой и чистое и сухое полотенце. До этого мгновения Анне разрешали умываться всего лишь раз в сутки. Еще принесли фрукты и плитку шоколада.
— Не ешьте все сразу, иначе можете отравиться, — сквозь зубы посоветовала надзирательница. По ее лицу было видно, что она не одобряет особого отношения начальства к этой заключенной.
Анна развернула обертку, вдохнула аромат шоколадки, этот насыщенный запах дешевой сладости: сахар, масло… Она презирала себя. Полковник видит ее насквозь, думала она, знает, что она слаба. Сладость скользнула по ее языку, проникая в кровоток. Сердце забилось чаще. Она села на койку, подобрала ноги. «Я всегда буду ненавидеть себя, — подумала Анна, — никогда не прощу себя за эту уступку, буду терзаться муками совести, пока живу». Она провела языком по зубам, как бы собирая остатки вкуса, точно кошка, облизывающая усы. Замерила пульс, прижав большой палец к нежной коже запястья. Частота пульса ее встревожила. Зато она жива, сказала она себе.
Хотя, возможно, это всего лишь уловка. Завтра, того и гляди, снова принесут кашу, ложку с засохшими следами чужой пищи и ведро для аборигенов. Вынести подобное унижение повторно будет непросто.
На следующий день сообщили, что к ней пришел посетитель.
— Черномазая, — пояснила надзирательница, брезгливо скривившись. — Полковник разрешил.
Люси Мойо дожидалась в том самом помещении, где у Анны брали отпечатки пальцев. Сумочка покоилась на ее могучих коленках. В тюрьму Люси пришла в одном из своих привычных нарядов — платье оттенка спелой сливы и розовая шляпка в тон. Носовой платок, аккуратно сложенный, был засунут под ремешок наручных часов. Пахло от Люси ландышами.
Анна бросилась к гостье, раскрывая объятия, однако Люси взяла ее за плечи железной хваткой и отодвинула от себя.
— Держитесь, держитесь, миссис Элдред, — горячо прошептала она. — Не позволяйте этим людям видеть, как вы плачете.
По щекам Анны потекли слезы. Люси отпустила ее плечи, извлекла свой носовой платок из-под ремешка. Одной рукой снова взяла Анну за плечо, а другой принялась вытирать ей лицо платком, словно утешала маленькую девочку — или отмывала неряху, что ухитрилась испачкать лицо в пыли. Слезы текли не переставая, и Люси вытирала их и вытирала, не прекращая говорить тем же самым тоном, строго, наставительно и деловито, как если бы догадывалась, что сочувствие и участие сломят дух Анны.
— Миссис Элдред, послушайте. Все сделано, не беспокойтесь, всем, кому нужно, уже сообщили. Мы телеграфировали в Лондон, отец Альфред позаботился; этот человек далеко не такой глупец, каким порою выставляет себя. Комиссар[34] обещал прислать кого-нибудь из Кейптауна. Все молятся за вас, миссис Элдред. Слышите, что я говорю?
— Да, да, Люси, слышу. Вы не видели моего мужа? От него есть хоть какие-то новости?
— Его видел отец Альфред. Он здоров и в хорошем настроении; велел нам не тревожиться. В миссии тоже все здоровы, никто не бездельничает, счета за месяц закрыты, жалованье выплачено. Не волнуйтесь, у нас все в порядке.
— Пять минут, — объявила надзирательница, на лице которой застыла гримаса отвращения. Вытянула руку, показала на часы, будто думала, что Люси не понимает английского.
Люси окинула женщину суровым взором.
— Вы же христианка, — укорила она, выпуская плечо Анны, и та оперлась о стол, испугавшись, что подломятся ставшие вдруг ватными ноги. Люси раскрыла сумочку. — Они сказали, что разрешат одну книжку, не больше. Я принесла вам вот это. Знаю, книжка вам особенно дорога, раз вы привезли ее из своего дома в Англии. И я запомнила, как вы однажды сказали, что эту книгу вам подарила мама.
Люси вложила в вялую ладонь Анны экземпляр «Выжженного солнцем вельда». Расцеловала заключенную в обе щеки, стряхнула со своего плеча руку надзирательницы и величаво выплыла из помещения; сумочка болталась у нее на запястье. Остался лишь густой аромат ландышей.
Вернувшись в камеру, Анна уселась на койку с книгой на коленях. Словно наяву услышала голос матери: «Анна, это книжка из целой серии «Окно в мир». Перелистала страницы. «Нет плода более освежающего, чем пау-пау, или папайя, с его золотистой мякотью… Туземцы обычно выказывают почтение предкам… Сегодня те, кто разводит страусов, с тоской вспоминают те дни, когда мода благоприятствовала их занятию». Закрыла книгу, уставилась на лилово-синие горы на обложке. Небесные крыжи, подумалось ей. А в углах камеры уже вновь сгущались ночные тени.
Появление Люси Анна восприняла как доброе предвестье, как знак скорого освобождения. «Не питай иллюзий, подруга», — убеждала она себя, но все равно разволновалась настолько, что едва сомкнула глаза.
Утром она даже не попыталась ничего съесть. Теплая, застоялая вода в металлическом кувшине вызывала отвращение, но она влила эту воду в себя — запрокинула голову, сделала над собой усилие, проглотила. Ее постоянно мучила жажда, а нервы были напряжены до предела, и оттого Анну снова начала бить дрожь.
Хотелось отрешиться от собственных неспокойных мыслей, от этой жестокой одержимости размышлениями о свободе. Она внезапно сообразила, что еще ни разу, очутившись в тюрьме, не молилась. Ей попросту не приходило в голову воззвать к Господу. В шестое утро своего заключения она заглянула себе в сердце — и обнаружила пустоту там, где полагалось быть вере.
В десять дверь камеры отворилась и вошел полковник.
— Как себя чувствуете сегодня, миссис Элдред?
— Хочу вымыться в ванне, — ответила она без раздумий. — Хочу узнать, что с моим мужем. Хочу, чтобы вы меня отпустили.
Полковник вскинул руку, как бы призывая к терпению.
— Миссис Элдред, ваш муж здесь. Я пришел проводить вас в свой кабинет, где ожидают мистер Элдред и представитель Верховного комиссара. Что бы вы хотели сделать прямой сейчас?
Ральф вскочил со стула, едва завидев жену. Его лицо выражало сильнейшую тревогу.
— Анна! Господи боже, что случилось?
На мгновение ей почудилось, что она лишится сознания. Лицо Ральфа опухло и было покрыто синяками, губа рассечена. К горлу подкатил ком, тело сотряслось в этаком спазме физического и душевного отвращения, и Анна чуть не закричала. Ощущение было такое, словно с нее заживо содрали кожу. Она этого не выдержит, мысленно простонала она. Она любила своего мужа, любила так, как мать любит дитя, и одной мысли о том, что Ральфа били, что эти свиньи над ним издевались, было достаточно, чтобы впасть в оголтелую ярость… Комната поплыла перед глазами. Вентилятор под потолком продолжал вращаться. Полковник осторожно подхватил Анну под локоть, а незнакомец, притаившийся в углу кабинета, привстал со стула и представился:
— Купер. Из Кейптауна.
Анна поняла, что сидит. Пожала влажную от пота протянутую руку Купера, почти не отдавая себе отчета в том, что делает.
— Она вела себя глупо, — пояснил полковник. — Отказывалась от еды.
— И вы ей позволили? — возмутился Ральф.
— А вы бы как предпочли поступить, мистер Элдред? По-вашему, я должен был кормить ее насильно?
— Мистер Элдред, рекомендую вам присесть, — вмешался Купер из Кейптауна, — и мы обсудим случившееся, как подобает вежливым, цивилизованным людям.
— Вы ошиблись страной, дружище, — проворчал Ральф, однако сел. Взял Анну за руку, на миг прильнул к ее сухим губам своими.
— Позволите начать? — Купер выглядел слишком молодо для своего ранга, безуспешно притворялся прожженным типом, обильно потел в своем деловом костюме. Он откашлялся. — Честно говоря, происходящее превращается в досадную помеху для всех…