п. 3 ст. 388 ГК РФ. Если считать, что идея оставить в силе уступку денежного требования, совершенную в нарушение договорного запрета, ради упрощения оборота денежных требований и повышения их ликвидности правильна по своей сути с политико-правовой точки зрения, то открывается путь для расширительного толкования закона и блокирования любых попыток закрепить в договоре или реализовать механизмы, нацеленные на устрашение цессионария и предотвращение случаев приобретения третьими лицами денежных требований вопреки договорному запрету. Все варианты той самой «отравленной пилюли» должны быть запрещены, как направленные на обход закона (за счет расширительного телеологического толкования комментируемой нормы или применения запрета на обход закона по смыслу п. 1 ст. 10 ГК РФ). Если же исходить из критического отношения к данной новелле, то логично воздерживаться от расширительного толкования или применения доктрины обхода закона и спокойно относиться ко всем подобным вариантам защиты должника (включая возможность согласования права отказа от договора, способного прекратить перешедшее к цессионарию требование, или отменительного условия о снижении размера долга при уступке, а также право предъявления своих требований о взыскании неустойки или убытков в связи с нарушением запрета на цессию к зачету против требования цессионария и т.п.).3.4. Действие договорного запрета на уступку в отношении требований, вытекающих из расторжения договора
Определение СКЭС ВС РФ от 13 декабря 2018 г. № 305-ЭС18-14111 закрепляет идею о том, что договорный запрет уступки денежных требований распространяется и на требования, проистекающие из расторжения договора (например, о возврате остатка денег на банковском счете после расторжения договора). Когда требование изначально входило в программу договорных правоотношений, а расторжение лишь приводит к досрочному созреванию долга, этот вывод бесспорен. Но, видимо, тот же подход логично распространять и на требования, которые при отсутствии расторжения не возникали бы (например, о возврате предоплаты при расторжении), если иное не следует из толкования договорного запрета. Данный тезис можно объяснить, прибегая к концепции ликвидационной стадии договорных правоотношений, согласно которой реверсивные обязательства по возврату полученного при расторжении носят договорную, а не кондикционную природу, а применение к ним в силу п. 4 ст. 453 ГК РФ норм гл. 60 ГК РФ представляет лишь юридико-технический прием легализации аналогии закона, а не доказательство внедоговорной природы таких требований (подробнее о данной проблеме см. комментарий к п. 4 ст. 453 ГК РФ в рамках другого тома серии #Глосса68).
Соответственно, если в договоре был согласован запрет на уступку денежного требования, он был расторгнут и далее требование по реверсивному обязательству было уступлено, эта уступка будет подпадать под действие договорного запрета и влечь ответственность цедента перед должником, а в некоторых случаях при наличии признаков не простого нарушения договора, а причинения явного ущерба интересам должника – недействительность уступки.3.5. Действие договорного запрета на уступку в отношении принудительной цессии в результате продажи с торгов и перехода требований в силу закона
Итак, договорный запрет на уступку денежного требования влечет возможность привлечения первоначального кредитора к ответственности в случае цессии, а в ряде исключительных случаев и недействительности уступки на основании норм ст. 10 и ст. 168 ГК РФ. Касается ли этот режим принудительной уступки и перехода требований в силу закона?3.5.1. Принудительная уступка
Этот запрет касается и принудительного перевода обязательственного права судом во исполнение обязательства цедента таким правом распорядиться: цедент будет привлечен к ответственности, а в некоторых случаях сам переход права, совершенный в судебном порядке, может быть заблокирован по правилам ст. 10 и ст. 168 ГК РФ (причем, вероятнее всего, суд просто откажет в иске о переводе права на истца и не будет вводить в действие оспоримую распорядительную сделку). Иное прочтение приводило бы к абсурду: получалось бы, что кредитору стоит заключить соглашение, по которому он обязуется уступить требование, а далее оперативно и без особого сопротивления проиграть спор по иску цессионария о переводе права, чтобы избежать ответственности за нарушение договорного запрета на уступку.
Требует внимания вопрос о возможности привлечения цедента к договорной ответственности перед цессионарием за нарушение договорного запрета на уступку денежного требования и о возможности оспаривания цессии при наличии признаков явного злоупотребления правом с причинением явного ущерба должнику в сюжете с обращением взыскания на денежное требование. В силу прямого указания в п. 2 ст. 382 ГК РФ договорные запреты на уступку не препятствуют продаже требования с публичных торгов в ходе исполнительного производства или банкротных торгов. Видимо, из этого следует вывод о том, что такое право может быть продано с торгов даже в тех случаях, когда добровольно совершенная цессия могла бы быть оспорена из-за отсутствия согласия должника. Как минимум когда речь идет о банкротстве, интерес конкурсных кредиторов может начать перевешивать проявленный в соответствующем договорном запрете интерес должника в сохранении персональной связи с исходным кредитором.
Но означает ли такая продажа, что договорный запрет нарушен? Видимо, да: запрет на уступку нарушен, и это объективный факт. То, что это произошло невольно, может обсуждаться в контексте применения оснований для освобождения от ответственности (п. 1–3 ст. 401 ГК РФ), но в большинстве случаев здесь будет сложно говорить об отсутствии вины, если кредитор, не исполняя свои обязательства перед бюджетом или третьими лицами, создал условия для обращения взыскания на его имущество.3.5.2. Переход требования в силу закона
Что, если требование действительно переходит к новому кредитору в силу закона?
На основании п. 2 ст. 387 ГК РФ правила о цессии могут применяться к переходу требования на основании закона, если иное не вытекает из существа отношений. Касается ли это и правил, установленных в отношении последствий нарушения договорного запрета на уступку денежного требования?
Безусловно, должник и кредитор могут договориться о том, что кредитор обязуется не заключать с третьими лицами договоры, способные стать основанием для суброгации прав из данного договора (например, поручительство, кумулятивный перевод долга), или производить реорганизацию. В таком случае при нарушении этой обязанности кредитор обязан возместить должнику возникшие у того убытки. Также они могут согласовать, что при интервенции третьего лица, решившего погасить долг должника и «перехватить» требование на основании правил п. 2 и п. 5 ст. 313 ГК РФ, исходный кредитор возместит должнику все имущественные потери, вызванные суброгацией (ст. 406.1 ГК РФ). Не исключено и согласование в договоре, что наследник кредитора обязан возместить должнику имущественные потери в случае наследственного преемства.
Но если договор содержит лишь запрет на цессию, можно ли толковать данный запрет расширительно и привлекать кредитора к ответственности в случае перехода права по иным основаниям (например, в сюжете с суброгацией или реорганизацией)? Безусловно, это вопрос толкования.
Очевидно, что подобные договорные запреты и ограничения по умолчанию не работают в случае перехода денежных требований по наследству, так как здесь ни о каком неправомерном поведении кредитора речь не идет, и первоначального кредитора, которого можно было бы привлечь к ответственности за нарушение договора, просто не остается.
Сомнения могут возникать в случае с реорганизацией в форме выделения, когда по передаточному акту соответствующее требование было передано выделяемой организации. Эта ситуация сущностно мало чем отличается от выделения организации без перевода соответствующего права по передаточному акту с немедленной последующей уступкой права вновь созданной путем выделения организации. Было бы странно, что в первом случае ответственность не наступает, а во втором наступает. Ведь в обоих случаях переход права есть результат сделочного волеизъявления исходного кредитора, причем самостоятельно определяющего, что именно данное требование перейдет или не перейдет к правопреемнику. По сути, речь идет о ситуации, практически идентичной сингулярному преемству в конкретном требовании на основании сделки цессии. Возможно, есть основания толковать договорный запрет на уступку таким образом, что он будет охватывать и подобный случай преемства.
Случай с реорганизацией кредитора в форме разделения, слияния или присоединения к другой организации может оказаться более спорным. Сходство с цессией здесь меньше, чем в сценарии с выделением (особенно в контексте слияния и присоединения), но несложно заметить, что переход требования происходит также в результате сделок, направленных на реорганизацию (т.е. по воле исходного кредитора), а в случае с разделением и личность правопреемника произвольно определяется по воле кредитора, выраженного в передаточном акте. Может быть выдвинут тезис о том, что правопреемник в сценарии присоединения или слияния, а в случае с разделением – все организации, образовавшиеся в результате реорганизации, будут отвечать перед должником за нарушение запрета. Этот вывод может быть обоснован восполнением на основании п. 3 ст. 1 и п. 3 ст. 307 ГК РФ программы договорных правоотношений, содержащей прямо выраженный запрет на цессию, еще и подразумеваемым запретом на переход требований по таким основаниям. Впрочем, вопрос спорный и в практике не вполне проясненный.
В ситуации перехода требования в результате суброгации по причине исполнения обязательства должника посторонним третьим лицом при интервенции по п. 2 и п. 5 ст. 313 ГК РФ применять ответственность за нарушение запрета на уступку нельзя, так как здесь нет никакого сделочного или иного волеизъявления исходного кредитора, которое приводило бы к переходу права. Стороны могут согласовать, что исходный кредитор возместит должнику потери, возникшие в результате самочинной интервенции третьего лица путем исполнения долга должника и суброгации (ст. 406.1 ГК РФ). Но вряд ли без прямого регулирования в договоре данного вопроса мы можем обосновать ответственность первоначального кредитора путем расширительной интерпретации оговорки о запрете уступки. Исключением могут быть случаи, когда будет установлено, что модель интервенции была использована в целях недобросовестного обхода запрета на цессию и что на самом деле третье лицо осуществило интервенцию по согласованию с исходным кредитором, а выбор в пользу интервенции вместо стандартной цессии был осуществлен именно в целях уйти от ответственности за нарушение запрета уступки.