Впрочем, следует напомнить, что сама идея оспоримости сделки, совершенной без необходимого в силу закона согласия третьего лица, крайне неудачное решение с учетом действующего в Российской Федерации судебного порядка оспаривания. Более корректным было бы признание того, что цессия просто не происходит, пока согласие должника не получено. Такое решение можно примирить со ст. 173.1 ГК РФ, поскольку в норме указано на то, что из закона могут следовать и иные последствия совершения сделки без требуемого в силу закона согласия третьего лица (а значит, и из телеологического толкования соответствующей нормы). Но пока данный вывод в судебной практике не закреплен. В то же время следует обратить внимание на п. 15 Постановления Пленума ВС РФ от 21 декабря 2017 г. № 54, согласно которому «[в] случае, когда осуществленная без согласия должника уступка требования неденежного исполнения… делает для должника исполнение его обязательства значительно более обременительным, должник вправе исполнить обязательство цеденту (пункт 3 статьи 384, пункт 4 статьи 388 ГК РФ)». По сути, ВС РФ дает должнику право игнорировать переход права и добровольно исполнять в адрес цедента даже без оспаривания самой сделки цессии. Впрочем, данное право должника проигнорировать уведомление о переходе права, видимо, не означает, что цессионарий не сможет принудить должника к исполнению, если тот не осуществит исполнение ни в адрес цедента, ни цессионарию (подробнее см. комментарий к п. 2 ст. 388 ГК РФ).4.1.2. Применимость к иным основаниям перехода права
О возможности применения комментируемого ограничения к иным основаниям перехода права см. комментарий к п. 2 ст. 388 ГК РФ.4.2. Договорный запрет на уступку неденежного требования и последствия его нарушения
Согласно п. 4 комментируемой статьи уступка неденежного требования может быть запрещена договором, как и уступка требования денежного, но последствия принципиально отличаются. Если при нарушении договорного запрета на уступку денежного требования по общему правилу должник не может оспорить уступку и может лишь привлечь к договорной ответственности цедента, то при нарушении договорного запрета цессии неденежного требования, во-первых, никто не отменял ответственность цедента за нарушение договорного запрета, но, во-вторых, сама цессия может быть оспорена и будет признана недействительной при доказанной субъективной недобросовестности цессионария.
Договорный запрет цессии неденежного требования по умолчанию распространяется на требования, вытекающие из данного договора. Логично распространять этот запрет и на реверсивные обязательства по возврату имущества на случай расторжения договора по смыслу п. 4 ст. 453 ГК РФ (если иное не следует из толкования запрета).
В силу п. 2 ст. 382 ГК РФ договорный запрет на уступку неденежного требования не сможет заблокировать уступку требования путем его продажи с публичных торгов в исполнительном производстве или с банкротных торгов. Иначе говоря, договорный запрет может привести к аннулированию цессии, только если речь идет о добровольном распоряжении цедентом своим правом, и не касается случаев, когда квалификации требования в качестве имущества, вовлечения в оборот и извлечения из него продажной стоимости требуют кредиторы цедента.
Договор может как просто запрещать уступку неденежного требования, так и требовать получения согласия должника на такую уступку. Но в любом случае наличие согласия должника исключает недействительность цессии и возможность привлечь цедента к ответственности за нарушение.
Цель нормы состоит, во-первых, в обеспечении повышенной защиты должника от не согласованного с ним изменения субъектного состава обязательственных отношений, а во-вторых, в противодействии недобросовестному поведению потенциального цессионария и лишении его стимулов побуждать кредитора к нарушению условий его договора с должником. Если не согласованная с должником цессия может быть оспорена, то это de facto дает должнику право вето на отчуждение кредитором прав по договору (с учетом того, что в большинстве случаев знание цессионария о наличии в договоре таких ограничений на уступку доказать будет достаточно легко).
Решение российского законодателя установить режим оспоримости нарушающей договорный запрет уступки неденежного требования нельзя назвать бесспорным. Проблема связана с тем, что в российском праве оспаривание осуществляется в судебном порядке. Получается, что цедент может уступать право в нарушение запрета хоть каждый день, а должник вынужден будет постоянно инициировать судебные иски об оспаривании, неся сопряженные с этим издержки. Если закон выбрал вариант с недействительностью уступки неденежного требования в нарушение договорного запрета, то при доказанной недобросовестности цессионария и отсутствии согласия должника такую уступку разумно было бы de lege ferenda признавать не порождающей распорядительный эффект до получения согласия должника. Так, согласно Принципам УНИДРУА уступка неденежного требования не имеет силы, если в момент уступки цессионарий знал или должен был знать о договорном запрете (ст. 9.1.9). Другая альтернативная опция, которую можно было бы рассмотреть de lege ferenda, состоит в том, чтобы предоставить должнику право на внесудебное оспаривание цессии путем направления одностороннего волеизъявления.
При этом, как и в случае с оспариванием уступки, для которой в силу п. 2 и абзац первый п. 4 настоящей статьи согласие требовалось в силу закона, при совершении сделки цессии неденежного требования в нарушение договорного запрета аннулируется отдельная распорядительная сделка цессии, если таковая представляет собой отдельное волеизъявление, совершаемое во исполнение соответствующего обязательственного договора, либо распорядительный эффект договора, на основании которого осуществлялась уступка. Комментируемая норма говорит об оспаривании соглашения об уступке (т.е. распорядительной сделки), а не договора, на основании которого происходит уступка.
Наконец, остается заметить, что в случае нарушения договорного запрета на уступку должник должен иметь право добровольно исполнить обязательство цеденту, проигнорировав уведомление о переходе права, но не оспаривая саму уступку. Эта идея, напомним, отражена в п. 15 Постановления Пленума ВС РФ от 21 декабря 2017 г. № 54 в отношении случая, когда уступка требования совершается без согласия должника, необходимого в силу того, что переход требования делает исполнение для должника существенно более обременительным. Но право игнорировать уведомление и исполнять исходному кредитору должно быть доступно должнику и в том случае, когда уступка неденежного требования нарушает договорный запрет. Схожая модель отражена в ст. III.–5:108 Модельных правил европейского частного права.
Иначе говоря, должник может выбрать между оспариванием цессии, совершенной в нарушение договорного запрета на уступку, и правом игнорировать уведомление и исполнять в адрес исходного кредитора, который должен будет передать полученное от должника исходному кредитору. Естественно, должник может воспользоваться последним правом, если он осуществляет исполнение добровольно. Если он впадает в просрочку, привлекать его к ответственности и требовать принудительного исполнения будет уже новый кредитор. И если должник не заявит встречный иск об оспаривании и при этом не осуществит предоставление в пользу цедента, суд удовлетворит иск цессионария (Определение СКГД ВС РФ от 8 июня 2021 г. № 11-КГ21-12-К6).
Впрочем, следует признать, что вопрос о пределах применения упомянутого разъяснения ВС РФ о праве должника игнорировать уведомление и учинить исполнение в адрес исходного кредитора пока в российском праве плохо проработан.4.2.1. Критерий субъективной недобросовестности цессионария
И в комментируемой норме, и в п. 16 Постановления Пленума ВС РФ от 21 декабря 2017 г. № 54, к сожалению, повторяется неточность: здесь говорится, что условием для аннулирования уступки неденежного требования, совершенной в нарушение договорного запрета на уступку, является доказанное реальное или вмененное знание цессионария об этом запрете. Но дело в том, что нередко цессионарий может знать о наличии запрета, но быть субъективно добросовестным, поскольку мог разумно верить, что должник такое согласие давал. Например, представим, что цессионарий, увидев запрет на уступку без согласия должника в договоре должника и цедента, запросил данное согласие, получил его и, положившись на это, совершил сделку цессии с цедентом, но потом выяснилось, что подпись должника на согласии была подделана или сделка выдачи такого согласия недействительна. В подобной ситуации цессионарий субъективно добросовестен, хотя и знал о запрете. Иначе говоря, корректнее говорить о доказанном реальном или вменяемом знании цессионария о нарушении договорного запрета на уступку.
В описываемой ситуации мы имеем оспаривание, основанное не на нарушении законодательного запрета, а на частном случае интервенции в чужие договорные отношения. Потому может показаться логичным вменяемое знание цессионария о нарушении договорного запрета определять не по стандарту должной осмотрительности (в рамках которого простой неосторожности цессионария будет достаточно для обоснования оспаривания), а по более высокому стандарту «знал точно или со всей очевидностью не мог не знать», как это принято применительно к иным ситуациям оспаривания сделок с недобросовестным интервентом. Но могут быть выдвинуты аргументы и в пользу вменения стандарта должной осмотрительности с учетом того, что данный случай интервенции поименован в законе не случайно, а все-таки сущностно несколько отличается от ряда иных подобных ситуаций (интервенция цессионария не просто провоцирует цедента на нарушение договора, но влечет навязывание должнику изменения программы обязательства в виде замены фигуры кредитора помимо прямо выраженной должником воли). Аргументы в пользу последнего подхода кажутся убедительными.