Иногда должник принимает осознанное решение нарушить обязательство, имея возможность исполнения, но делает это вынужденно, дабы избежать серьезных негативных для себя, других третьих лиц или общества в целом последствий. И нередко в такой ситуации говорить о крайней степени предосудительности или даже вовсе об упречности поведения должника также нельзя. Например, если должник был вынужден осознанно нарушить обязательство, действуя под влиянием угроз, сложно говорить об умысле. То же и в тех случаях, когда, осознанно нарушая обязательство, должник пытался предотвратить преступление или иное посягательство на права третьих лиц. Так, если продавец узнал, что вещь, которую он должен по обязательству передать покупателю, должна, согласно плану покупателя, использоваться им как орудие преступления, поведение продавца, уклонившегося от исполнения такого обязательства, не должно квалифицироваться как умышленное по смыслу ст. 401 ГК РФ. Другой пример: если у должника ребенок попал в реанимацию, и он, выбирая между исполнением своих обязательств по участию в вечернем стендап-шоу и заботой о ребенке, выбрал последнее, должник совершает осознанное нарушение обязательства, но назвать его поведение предосудительным никак нельзя: так бы поступил, вероятнее всего, любой родитель.
Также вряд ли стоит говорить об умысле в ситуации, когда должник не осуществил вовремя очередной платеж по кредиту, имея на счете необходимую сумму, но осознавая, что на следующий день наступает срок выплаты заработной платы работникам, а после выплаты по кредиту у него просто не останется денег. В подобной ситуации, если должник решил оттянуть выплату по кредиту, первоочередным образом выплатить заработную плату, а далее попытаться перекредитоваться в другом банке или продать тот или иной актив для пополнения оборотных средств, можно говорить об осознанном, но вынужденном выборе, который трудно назвать предосудительным.
Иначе говоря, при выделении квалифицирующих признаков умысла как формы вины мало наличия таких признаков, как осознанность принятого решения нарушить созревшее обязательство и отсутствие временной невозможности исполнения. Требуется еще и отсутствие моральных оправданий для такого шага.
Но выявление наличия таких возможных оправданий – вопрос крайне непростой. Так, речь выше шла о ситуации, когда исполнению воспрепятствовало некое преодолимое – при условии приложения тех или иных значимых усилий – препятствие, и как было выше показано, в ряде случаев осознанный отказ нести существенные затраты для преодоления препятствия не позволяет говорить об умысле на нарушение, несмотря на то, что должник вполне понимал, к чему приведет такой отказ. Но если должник решил осознанно нарушить обязательство по той причине, что открыл для себя более выгодный альтернативный способ использовать свои ресурсы, время, активы и средства (например, решил продать недвижимость не покупателю, а появившемуся позднее другому претенденту, предложившему бо́льшую цену), налицо циничное и предосудительное умышленное нарушение. Должник не может оправдывать свое решение нарушить обязательство тем, что к этому его подтолкнуло желание заработать дополнительный доход. К такой дифференциации подталкивает неодинаковая моральная оценка поведения должника: эта оценка будет разной в ситуации, когда он нарушил обязательство, осознанно не став преодолевать значимые препятствия и нести связанные с этим дополнительные затраты, с одной стороны, и в ситуации, когда он нарушил обязательство, дабы не упустить некий неожиданно открывшийся шанс извлечь выгоду, с другой. Но нельзя не признать, что на сухом языке экономики эти ситуации идентичны, просто в первом случае должник, принимая решение нарушить обязательства, пытался избежать прямых издержек, а во втором – альтернативных.
Тонкость проведения понятия умысла в реальной судебной практике хорошо демонстрирует Определение СКЭС ВС РФ от 31 марта 2022 г. № 305-ЭС21-24306. В данном деле рассматривался спор о взыскании неустойки и убытков с покупателя за отказ от выборки указанного в договоре объема товаров в соответствующий период. Установленная в договоре неустойка носила исключительный характер, и поэтому, когда покупатель сослался на отсутствие у продавца права на взыскание убытков, перед судом встал вопрос об умышленном характере нарушения. Нижестоящий суд признал, что покупатель, нарушивший договор, не смог доказать отсутствие умысла, но СКЭС ВС РФ посчитала необходимым оценить представленные в деле доказательства иначе. Коллегия посчитала, что умысла в нарушении не было по той причине, что покупатель заранее вступил в переговоры с покупателем и просил снизить цену на фоне существенных изменений обстоятельств (резкое и непредсказуемое снижение рыночной стоимости товара), в своем исходном запросе переговоров покупатель прямо указал на то, что, если они не увенчаются успехом, он уплатит согласованную цену, и при этом это предложение покупателя не было отвергнуто продавцом сразу и такие переговоры между сторонами в спорный период активно велись, а следовательно, покупатель имел основания надеяться на то, что переговоры закончатся успехом. Коллегия посчитала, что, хотя покупатель вполне осознанно задержал исполнение обязательства на согласованных в договоре условиях, в свете таких обстоятельств его нарушение нельзя признать умышленным.
Подытоживая, заметим, что выявление наличия или отсутствия умысла – отнюдь не тривиальная задача. Впрочем, эти сложности не стоит преувеличивать. В ряде ситуаций никаких сомнений в умышленном характере нарушения нет. Например, если крупная компания, не испытывающая дефицита ликвидности, цинично пропускает срок платежа и оттягивает погашение долга до предела, обычно нет никаких сомнений в умышленном характере нарушения.1.5.3. Доказательственные проблемы
С учетом сложностей в определении умысла ключевое значение приобретает вопрос о доказательственной презумпции и бремени доказывания.
ВС РФ в п. 7 Постановления Пленума от 24 марта 2016 г. № 7 указал на то, что в ситуации, когда установлено нарушение и встает вопрос о форме вины, умышленный характер предполагается, пока должником не доказано иное. Иначе говоря, из презумпции вины вытекает презумпция самой тяжелой формы вины, и именно должник должен опровергать данную презумпцию.
Это решение может показаться необычным и в контексте права некоторых иных стран, в которых эффективно работают механизмы раскрытия или истребования доказательств и действует презумпция неосторожности, а не умысла. Но в российских реалиях, когда сторона не только не обязана раскрывать доказательства, свидетельствующие против себя, но и может практически безнаказанно предоставлять ложные объяснения по факту спора, а механизмы истребования доказательств у процессуального оппонента работают крайне плохо, возложение бремени доказывания умысла на кредитора приводило бы практически во всех случаях если не к невозможности доказать умысел, то к очень серьезным затруднениям. Поэтому возложение бремени доказывания отсутствия умысла на должника как на сторону, которая находится ближе к соответствующим доказательствам, способным пролить свет на причины нарушения, представляется логичным шагом. Даже если бы мы возлагали бремя доказывания умысла на кредитора, судам пришлось бы применять здесь пониженный стандарт доказывания prima facie, дабы не лишить смысла те нормы, которые привязывают к умышленному характеру нарушения те или иные негативные для должника последствия (прежде всего норму п. 4 ст. 401 ГК РФ).
Один из возможных способов опровергнуть презумпцию умысла – это представить доказательства, которые будут свидетельствовать, что должник пытался исполнить обязательство, прилагал те или иные усилия, пусть и не вполне достаточные для исполнения. ВС РФ в п. 7 Постановления Пленума от 24 марта 2016 г. № 7 разъяснил, что отсутствие умысла может подтверждаться в том числе тем, что должник проявил хотя бы минимальную степень заботливости и осмотрительности при исполнении обязательства.
Другой способ опровергнуть презумпцию умысла – доказать, что возникло некое внешнее препятствие или затруднение, которые не позволяли исполнить обязательство или существенно затрудняли исполнение (например, отсутствие денег). Даже если возникновение этого препятствия может быть вменено должнику в вину (например, должник не заплатил вовремя, так как его счета были арестованы) или данное препятствие можно было преодолеть, приложив те или иные значимые усилия, которые должник решил не предпринимать, презумпция умысла на нарушение в такой ситуации будет опровергнута.
Также должник может попытаться опровергнуть презумпцию умысла, представив доказательства соответствующих уникальных обстоятельств, на фоне которых его осознанное решение нарушить обязательства не представляется предосудительным и аморальным.
Если должник не представил доказательства, которые могли бы свидетельствовать в пользу гипотезы о том, что нарушение было вовсе не виновным или совершено в силу неосторожности, суд должен исходить из презумпции того, что нарушение было умышленным.
О возможности согласования инверсии бремени доказывания в отношении умысла в нарушении обязательства см. комментарий к п. 2 настоящей статьи.1.5.4. Отграничение умысла и грубой неосторожности
Из тезиса о том, что для опровержения гипотезы умышленного характера нарушения должник должен доказать, что он предпринял хотя бы минимальные меры заботливости и осмотрительности или ему помешало исполнить обязательство некое препятствие, нередко делается вывод, что фактически граница между умыслом и грубой неосторожностью размывается.
Ведь если должник докажет, что а) он проявил минимальную, пусть и не вполне достаточную, степень заботливости и осмотрительности при исполнении, либо б) возникло то или иное существенное препятствие на пути исполнения, которое он не смог или не захотел преодолевать, оценив значимый уровень затрат или усилий на их преодоление, либо в) он не знал точно о созревании своего долга, так как имел основания сомневаться в этом обстоятельстве, либо г) возникли серьезные моральные резоны не исполнять обязательство в целях избегания большего зла, вреда третьим лицам или публичным интересам, он докажет отсутствие умысла как некой самой предосудительной формы вины, но одновременно он тем самым докажет, что в его поведении не было признаков и грубой неосторожности,