Представим, что поставщик просрочил поставку торговому посреднику некоего товара, а через день после начала просрочки государство жестко запретило оборот такого товара, включая обращение на внутреннем рынке и экспорт. Если бы поставщик поставил товар вовремя, данный запрет вероятнее причинил бы посреднику убытки, размер которых как минимум не меньше тех, которые у него возникли в свете просрочки должника. Если будет установлено, что, в случае поставки товара в срок, на руках посредника оказался бы товар, который ему пришлось бы просто утилизировать, вряд ли справедливо возлагать весь риск невозможности исполнения на должника, пусть его просрочка наступила ранее возникновения соответствующих препятствий. Иначе говоря, для перенесения на должника такого риска следует определить, что просрочка находится в достаточной причинной связи с убытками кредитора, возникшими в результате наступления невозможности исполнения, и такие убытки не возникли бы, если бы должник исполнил свое обязательство вовремя (классический тест на наличие объективной причинной связи condiсio sine qua non).
Во-вторых, кажется не вполне нормальным игнорирование вопроса о том, отвечает ли должник за саму просрочку. Выше мы показали, что просрочка как вид нарушения обязательства может наступить, даже если должник освобождается от ответственности за просрочку в силу правил ст. 401 ГК РФ. Если читать комментируемую норму о перенесении риска на этом фоне буквально, может показаться, что должник отвечает за возникновение после его впадения в просрочку невозможности исполнения, независимо от того, что послужило причиной самой просрочки. Но это попросту несправедливо. В разных контекстах закон может под просрочкой иметь в виду как объективный факт нарушения обязательства, так и только такую просрочку, за которую должник отвечает. В данном конкретном случае речь идет именно о последнем варианте.
Представим, что гражданин не смог вовремя передать покупателю автомобиль по причине помещения его в СИЗО по необоснованному обвинению, впоследствии опровергнутому в рамках уголовного дела. При этом в период нахождения продавца в СИЗО автомобиль был украден со стоянки, на которой продавец парковал автомобиль, третьими лицами и впоследствии найден разбитым без возможности восстановления. Да, продавец допустил просрочку, и да, если бы он передал автомобиль вовремя, кража, скорее всего, не произошла бы (причинная связь налицо). Но справедливо ли возлагать на продавца риск наступления невозможности исполнения и взыскивать с него договорные убытки за срыв договорной программы в ситуации, когда сама просрочка возникла по обстоятельствам, за которые продавец не отвечает? Кажется, что нет.
Впрочем, следует признать, что на уровне практики высших судов оба вышеуказанных исключения пока не звучали.2. Право на отказ от договора в ответ на просрочку
Положения п. 2 ст. 405 ГК РФ устанавливают право кредитора, утратившего интерес в получении исполнения в связи с просрочкой должника, отказаться от принятия исполнения и требовать возмещения убытков.2.1. Правовая природа права на отказ от принятия просроченного исполнения
Упомянутое право на отказ от принятия исполнения в связи с утратой кредитором интереса в таком исполнении представляет собой секундарное (преобразовательное) право своим внесудебным односторонним заявлением прекратить обязательство, трансформировав его – при отсутствии оснований освобождения от ответственности – в охранительное обязательство понести ответственность вместо реального исполнения. В силу п. 3 ст. 396 ГК РФ отказ от принятия просроченного исполнения на основании п. 2 ст. 405 ГК РФ освобождает должника от исполнения обязательства, т.е. влечет прекращение обязательства.
Если просроченное обязательство должника имеет внедоговорный характер и при этом его предмет состоит в уплате денег, в такой трансформации нет смысла, трансформировать регулятивное денежное обязательство в охранительное денежное обязательство абсурдно.
Если просроченное внедоговорное обязательство имеет неденежный предмет, отказ кредитора от принятия исполнения на фоне затянувшейся просрочки влечет прекращение такого регулятивного обязательства и порождает вместо него обязательство по возмещению денежного эквивалента.
Но в подавляющем большинстве случаев применения п. 2 ст. 405 ГК РФ речь идет о нарушении договорного обязательства, причем в контексте договорного обязательства смысл в применении п. 2 ст. 405 ГК РФ открывается в сценарии просрочки в исполнении как неденежного, так и денежного обязательства. Последнее связано с тем, что у кредитора может быть интерес не только в прекращении денежного долга должника, но и в прекращении своего встречного обязательства или получения основания для возврата ранее осуществленного им встречного предоставления.
Отказ от принятия исполнения просроченного договорного обязательства есть не что иное, как внесудебный отказ от нарушенного договора в целом или в соответствующей части. Восприятие п. 2 ст. 405 ГК РФ в контексте договорных правоотношений в качестве нормы, устанавливающей право на отказ от договора, достаточно давно устоялось и поддерживается в судебной практике высших судов. Этот подход последовательно озвучивается в практике ВС РФ (см. п. 7 Постановления Пленума ВС РФ от 26 июня 2018 г. № 26, п. 9 Постановления Пленума ВС РФ от 24 марта 2016 г. № 7, п. 21 Постановления Пленума ВС РФ от 25 декабря 2018 г. № 49, а также ответы на вопросы № 5 и 7 Обзора по отдельным вопросам судебной практики, связанным с применением законодательства и мер по противодействию распространению на территории Российской Федерации новой коронавирусной инфекции (COVID-19) № 1 (утв. Президиумом ВС РФ 21 апреля 2020 г.)). Ранее этот же подход в течение многих лет применялся в практике ВАС РФ (см.: п. 8 Постановления Пленума ВАС РФ от 19 апреля 1999 г. № 5, п. 1 Постановления Пленума ВАС РФ от 6 июня 2014 г. № 35; постановления Президиума ВАС РФ от 29 марта 2011 г. № 14344/10 и от 17 декабря 2013 г. № 9223/13).
По сути, здесь мы имеем тот случай, когда в силу прямого указания закона в отступление от общего неудачного правила п. 2 ст. 450 ГК РФ, устанавливающего судебный порядок расторжения нарушенного договора, допускается внесудебный односторонний отказ от договора (подробнее см. комментарий к п. 2 ст. 450 ГК РФ и ст. 450.1 ГК РФ в рамках другого тома серии #Глосса171).
Применительно к ситуации, когда по двустороннему договору встречное исполнение еще не осуществлено, право кредитора, столкнувшегося с просрочкой, в ответ на это нарушение отказаться от договора подтверждается также в п. 2 ст. 328 ГК РФ, где говорится о праве контрагента отказаться от своего встречного исполнения (см. комментарий к п. 2 ст. 328 ГК РФ). Отказ от принятия просроченного исполнения и отказ от своего встречного исполнения в контексте двусторонних договоров, по которому встречное исполнение еще не осуществлено, по сути, означают одно и то же – внесудебный отказ от договора.
С учетом положений п. 2 ст. 405 ГК РФ в сочетании с п. 2 ст. 328 ГК РФ общее правило о судебном порядке расторжения нарушенного договора в значительной степени дезавуируется. В реальности общим правилом расторжения договора в связи с его нарушением в российском праве становится односторонний внесудебный отказ. Судебное же расторжение оказывается единственной опцией в основном только для тех ситуаций, в которых специальные нормы закона воспроизводят требование соблюдения судебной процедуры расторжения (например, ст. 619 ГК РФ) либо стороны договора недвусмысленно выбрали судебный формат расторжения, закрепив его в контракте. Иначе говоря, реальная картина российского права оказывается принципиально отличающейся от того, что может показаться при прочтении п. 2 ст. 450 ГК РФ.
Односторонний отказ от нарушенного договора сейчас допускается практически во всех известных странах (Франция, Германия, Италия, Нидерланды, Австрия, Швейцария и др.) и всех известных международных унификациях договорного права. В некоторых правопорядках в принципе не знают механизма судебного расторжения, и последнее всегда осуществляется в форме внесудебного волеизъявления; в других пострадавшей стороне дается право либо обратиться в суд с иском о расторжении, либо заявить о внесудебном отказе. Но право на внесудебный отказ от нарушенного договора есть практически во всех известных развитых правопорядках и во всех известных актах международной унификации частного права. С учетом положений п. 2 ст. 405 и п. 2 ст. 328 ГК РФ – в сочетании с множеством норм части второй ГК РФ, также закрепляющих право на внесудебный отказ от нарушенного договора, – российское право приближается по своему реальному содержанию к этим общепринятым стандартам регулирования. Но очевидно, что российскому законодателю стоило бы назвать вещи своими именами и осуществить инверсию, как мы видим, скорее, виртуального общего правила п. 2 ст. 450 ГК РФ, закрепив в нем возможность одностороннего отказа от существенным образом нарушенного договора. В таком случае потребность в положении п. 2 ст. 328 ГК РФ о праве отказаться от своего встречного исполнения отпадет, а норма п. 2 ст. 405 ГК РФ, если ее в принципе сохранить в Кодексе, окажется применимой только к редким случаям просрочки в осуществлении внедоговорного неденежного обязательства.
До тех пор же пока инверсия общего правила о судебном порядке расторжения не произошла, положения этих норм п. 2 ст. 405 и п. 2 ст. 328 ГК РФ выполняют важную практическую задачу, предельно редуцируя de lege lata сферу действия не вполне адекватного общего правила о судебном порядке расторжения.2.2. Утрата интереса и существенность нарушения
Пункт 2 ст. 405 ГК РФ говорит о праве на отказ от принятия просроченного исполнения при утрате интереса в исполнении договора. Возникает очевидный вопрос: следует ли утрату интереса понимать как произвольную оценку пострадавшего кредитора, или необходимо оценивать утрату интереса объективно, подставляя на место кредитора разумное лицо?