ровольного медицинского страхования, страхование выезжающего за рубеж), и некомпенсационное по своей природе «страхование сумм», предполагающее выплату страхователю или выгодоприобретателю фиксированной и не покрывающей какие-то либо потери суммы при наступлении того или иного события (например, дожития до определенного возраста, смерти страхователя, несчастного случая, потери трудоспособности).
Если речь идет о такой форме личного страхования, как «страхование сумм» (например, страхование жизни, в рамках которого при смерти страхователя указанному в страховке выгодоприобретателю подлежит выплате строго определенная сумма), о суброгации речь действительно идти не может. Даже если смерть наступила в связи с деликтом, страховая выплата не направлена на погашение тех же убытков, которые должен погасить потерпевшему причинитель вреда. Если же речь идет о личном страховании убытков (например, полис ДМС и иные подобные) и выплате страхового возмещения в счет покрытия понесенных затрат на эвакуацию, лечение, приобретение лекарств, протезирование, реабилитацию и иных уже понесенных в связи с вредом здоровью затрат, обременяющих имущественную массу потерпевшего, то получение потерпевшим выплаты от страховой компании направлено на компенсацию потерь, носит компенсационный характер и должно влечь суброгацию к страховой компании данного компенсационного требования потерпевшего к причинителю вреда. Иначе получается абсурдная ситуация: либо потерпевший получит двойное возмещение убытков (от страховой компании и от причинителя), либо причинитель уйдет от деликтной ответственности (если применить концепцию compensatio lucri cum damno и вычесть полученное страховое возмещение из суммы взыскиваемых с причинителя убытков, дабы не допустить двойное возмещение и несправедливое обогащение потерпевшего). Суброгация традиционно позволяет найти разумное решение этой дилеммы. И его надо использовать при любом страховании убытков.
Например, любитель горных лыж приобрел полис добровольного медицинского страхования перед поездкой на склоны одного из горнолыжных курортов и в результате халатности в организации работы оператора горнолыжной трассы получил тяжелую травму. На эвакуацию вертолетом и лечение в зарубежной клинике потерпевшим были потрачены значительные средства, которые были компенсированы страховой компанией. Неужели в такой ситуации эти потраченные страховой компанией средства она не может предъявить к возмещению оператору трассы? Ответ кажется очевидным, а любые возможные возражения неубедительны. И то, что до сегодняшнего дня вывод о доступности суброгации в такого рода ситуациях не пробил себе дорогу в судебной практике, объясняется, видимо, просто слабым развитием добровольного медицинского страхования в России.
Иначе говоря, по личному страхованию суброгация должна признаваться, если речь идет о личном компенсационном страховании (страхование убытков). Такое решение закреплено во многих правопорядках на уровне закона или судебной практики (в Германии, Швейцарии и др.).
В этом плане стоит обратить внимание на то, что в ст. 387 ГК РФ указано, что переход права в силу закона происходит «при суброгации страховщику прав кредитора к должнику, ответственному за наступление страхового случая». Никакого упоминания только лишь имущественного страхования здесь нет. Это подтверждает, что упоминание в ст. 965 ГК РФ правил суброгации по договорам имущественного страхования не означает исключение суброгации и в контексте личного страхования, направленного на покрытие убытков, а не выплату фиксированных сумм.
Впрочем, пока ясной практики ВС РФ в подтверждение вышеизложенных тезисов о допустимости суброгации при возмещении вреда жизни и здоровью страховой компанией на основе полиса страхования убытков нет.
Остается только отметить, что речь выше шла о личном страховании на случай возникновения у страхователя (застрахованного лица) убытков в связи с посягательством на его жизнь или здоровье, а не о социальном или обязательном медицинском страховании. В случае социального страхования происходит не суброгация, а возникает регрессное притязание (подп. 8 п. 1 ст. 11 Федерального закона от 16 июля 1999 г. № 165-ФЗ «Об основах обязательного социального страхования», Постановление Президиума ВАС РФ от 15 сентября 2009 г. № 5162/09), и то же в отношении обязательного медицинского страхования (ст. 31 Федерального закона от 29 ноября 2010 г. № 326-ФЗ «Об обязательном медицинском страховании в Российской Федерации»).6. Моральный вред6.1. Наследственное преемство
Более спорным является вопрос о неразрывной связи с личностью кредитора требования о возмещении морального вреда.
Иногда считается, что в случае смерти потерпевшего функция самого возмещения морального вреда исчезает, так как восстановить эмоциональный баланс, нарушенный в результате нарушения прав, за счет денег на фоне смерти потерпевшего уже не получится. Данный аргумент кажется сомнительным и справедливо отвергается в российской судебной практике. Судебная практика сейчас исходит из того, что требование о возмещении морального вреда перестает быть неразрывно связанным с личностью потерпевшего и может быть объектом преемства в силу наследования и даже в силу цессии (а значит, и в результате суброгации) после того, как такое требование было подтверждено решением суда о взыскании морального вреда (п. 71 Постановления Пленума ВС РФ от 26 декабря 2017 г. № 58, п. 2 Обзора судебной практики ВС РФ «Некоторые вопросы судебной практики Верховного Суда Российской Федерации по гражданским делам», опубликованного в № 6 «Бюллетеня Верховного Суда Российской Федерации» за 2003 г.). Иначе говоря, тезис о том, что требование о возмещении морального вреда не может переходить третьим лицам в силу того, что удовлетворение требования неразрывно связано с личностью потерпевшего, должно предоставить удовлетворение только ему и никому иному, российское право отвергает. После того как суд присудил возмещение, мы имеем обычное денежное обязательство с имущественным содержанием, и оно способно к обороту, как и любое иное подобное обязательство. Если бы аргумент о строго целевом характере возмещения морального вреда убеждал российские суды, то они бы вовсе блокировали наследственное преемство в таком требовании или цессию без исключений.
Видимо, суды в развитие уже закрепленной правовой позиции готовы допустить наследственное преемство и тогда, когда к моменту смерти потерпевшего между ним и причинителем вреда было заключено соглашение о выплате возмещения морального вреда.
Но в силу такого подхода, если потерпевший подал иск о возмещении морального вреда, но скончался до положительного исхода спора, его смерть блокирует возможность присуждения, и к наследникам потерпевшего данная возможность не переходит. При данном подходе получается, что иск о возмещении морального вреда является не иском о присуждении к исполнению уже возникшего долга, а иском, соединяющим в себе черты преобразовательного иска, направленного на порождение долга, и иска о присуждении. В итоге, если истец скончался до окончания процесса, в наследственную массу не попадает право требования о возмещении морального вреда.
Это решение кажется догматически небесспорным и однозначно несправедливым.
С догматической точки зрения логичнее исходить из того, что долг по возмещению возникает объективно в силу самого факта нарушения права, а не в силу решения суда. А если так, то право требования о возмещении морального вреда может быть объектом наследственного преемства и до вынесения судебного решения.
Что же касается аргумента о справедливости, следует заметить следующее. Запрет на наследственное преемство в ситуации смерти кредитора до вынесения решения суда означает, что, если потерпевший не дожил до вынесения судом решения, это будет препятствовать наследственному преемству. Но ведь очевидно, что попросту несправедливо освобождать причинителя вреда от ответственности на основании абсолютно случайного обстоятельства – даты вынесения решения. Иначе получается, что в случае преклонного возраста или тяжелого состояния здоровья пострадавшего в результате деликта истца предельное затягивание процесса оказывается удачной процессуальной стратегией для ответчика. Более абсурдной ситуации трудно себе представить.
Наконец, запрет на наследственное преемство требований о возмещении морального вреда противоречит тому решению, которое доминирует в большинстве развитых правопорядков.
В принципе, есть две достойные обсуждения альтернативы.
Первая – допустить свободный переход требований о возмещении морального вреда по наследству как обычного имущественного притязания с момента самого нарушения права, в связи с которым моральный вред подлежит возмещению, т.е. в таком же режиме, как переходят в составе наследства требования о возмещении обычных убытков. Данное решение принято во многих странах (включая Германию) и закреплено в актах международной унификации частного права (ст. VI.–6:106 Модельных правил европейского частного права). Даже если наследодатель не предъявил до своей смерти претензию причинителю морального вреда, это впоследствии могут сделать его наследники. Последние смогут потребовать выплаты компенсации моральных страданий наследодателя в свою пользу (не стоит путать эту опцию с доступной по российскому праву возможностью для близких умершего в результате деликта предъявить к причинителю смерти самостоятельный иск о возмещении морального вреда в связи с собственными нравственными страданиями, вызванными смертью близкого человека). В российской науке есть сторонники такой точки зрения.
Вторая альтернатива – допущение наследственного преемства по требованиям о возмещении морального вреда в ситуации, когда исходный кредитор успел подать к причинителю требование о возмещении морального вреда до своей смерти. Такое решение принято в ряде стран, причем в некоторых требуется, чтобы наследодатель успел заявить иск, а в других достаточно досудебной претензии или иного выражения намерения потребовать возмещения. Если потерпевший принял решение о «конвертации» своих нравственных страданий в денежный эквивалент и заявил требование ответчику (в форме иска и, возможно, даже в форме досудебной претензии), обязательство возместить моральный вред окончательно возникает или созревает, и после этого требование о возмещении становится способным к наследственному преемству. При таком подходе решение о том, что нравственные страдания были, имели ту или иную силу, могут быть оценены в деньгах и заслуживают оценки в ту или иную сумму, – это исключительное право самого потерпевшего. В рамках данного подхода, если к моменту смерти наследодатель не предъявлял причинителю вреда претензий по поводу возмещения морального вреда в связи с тем или иным имевшим место в прошлом правонарушением, наследники не могут потребовать выплаты возмещения морального вреда наследодателя в свою пользу.