Логика применения данной доктрины в контексте обсуждаемой здесь ситуации предполагает, что должник, исполнивший указанному в уведомлении лицу, считается исполнившим свое обязательство надлежащим образом, если уведомление было ему представлено первоначальным кредитором. Эта мысль специально подчеркнута в п. 20 Постановления Пленума ВС РФ от 21 декабря 2017 г. № 54.
Пленум ВС РФ в п. 20 Постановления от 21 декабря 2017 г. № 54 объясняет данный феномен применительно к описанной в комментируемом пункте ситуации тем, что если право на самом деле не переходило указанному в уведомлении лицу, то такое сообщение рассматривается по правилам ст. 312 ГК РФ как наделение кредитором указанного в уведомлении третьего лица правомочием на принятие исполнения на имя данного кредитора. Если в реальности перехода права не было, требовать от лица, получившего предоставление, передачи полученного в пользу истинного кредитора будет именно последний (в том числе на основании правил гл. 60 ГК РФ о неосновательном обогащении, правил о реституции по недействительной сделке или даже на основании договора, если в программу связывающих кредитора и третье лицо договора входит обязательство вернуть полученное от должника). Требовать же повторного исполнения от должника истинный кредитор не вправе.
Так как должник, осуществивший исполнение согласно полученному от исходного кредитора уведомлению, считается надлежащим образом исполнившим свое обязательство, у него нет оснований требовать возврата предоставленного от мнимого нового кредитора (Определение СКГД ВС РФ от 9 апреля 2019 г. № 44-КГ19-1). То же и в случае, когда мнимый новый кредитор взыскал с должника долг прежде, чем переход к нему требования был признан недействительным. Пересмотр решения суда со ссылкой на то, что в свете открывшихся обстоятельств выясняется ошибочность присуждения исполнения в пользу истца, не обладающего активной легитимацией на иск, не имеет в такой ситуации смысла, поскольку возвращать исполненное должнику не нужно.
То же касается и ситуации, когда уведомление должнику представил новый кредитор, но прежний кредитор подтвердил переход права или иным образом дал должнику основания добросовестно и разумно полагать, что право действительно перешло (п. 3 ст. III.–5:119 Модельных правил европейского частного права).
Может возникнуть вопрос динамики вещного права, если предмет обязательства состоял в передаче кредитору некоей индивидуально-определенной вещи. Кто становится собственником движимой вещи, которую продавец передал указанному в уведомлении мнимому цессионарию? Как представляется, это должен быть истинный кредитор. Этот аспект может оказаться важным в контексте сюжета со впадением мнимого нового кредитора в банкротство до передачи данной вещи истинному кредитору или в случае, когда мнимый кредитор отчуждает вещь третьему лицу. Описанное решение теоретически открывает в случае банкротства мнимого нового кредитора путь к изъятию вещи из его конкурсной массы, а в случае отчуждения – путь к виндикации вещи у приобретателя с учетом условий, указанных в ст. 302 ГК РФ.
Но ситуация может осложниться, если речь идет о недвижимости или ином имуществе, подлежащем правоустанавливающей регистрации, и право собственности зарегистрировано за мнимым новым кредитором. Представим, что по цепочке цессий право на получение квартиры по итогам долевого строительства от исходного покупателя перешло к конечному цессионарию, и застройщик на основании последовательных уведомлений о переходе прав и данных ЕГРН о зарегистрированных уступках передал квартиру в собственность последнего цессионария, но далее первая цессия в цепочке признается недействительной, скажем, по банкротным основаниям, и оказывается, что последний цессионарий на самом деле правом требования не обладал. В контексте отсутствия в российском праве правила защиты добросовестного цессионария или абстрактности распорядительной сделки (подробнее см. комментарий к ст. 389.1 ГК РФ) получается, что вещь передана лицу, не имеющему права на ее получение. Застройщик защищен вышеуказанным правилом, поскольку он полагался на последовательную цепочку уведомлений и видимость принадлежности права последнему из цессионариев. Но станет ли неуправомоченное лицо, получившее квартиру, ее собственником? Если так, то к нему истинным кредитором должен заявляться кондикционный иск о переводе права собственности на квартиру и ее истребовании в натуре? Или собственником стал истинный кредитор, который единственный и обладал правом на ее получение, несмотря на регистрацию квартиры на имя мнимого цессионария, и реестр в такой ситуации недостоверен? В этом случае к мнимому цессионарию будет заявляться иск о виндикации.
Как и в случае с движимой вещью, в вышеуказанном примере с регистрируемым правом собственности указанный момент может стать принципиальным, если мнимый цессионарий произведет отчуждение соответствующего имущества третьему лицу или впадет в банкротство, и встанет вопрос о том, попадет ли имущество в его конкурсную массу. Вопрос этот пока в полной мере не прояснен.
Защита доверия должника к видимости права обеспечивается не только в сценарии платежа или иного исполнения в адрес указанного в уведомлении нового кредитора, но и в тех ситуациях, когда должник заключил с таким мнимым новым кредитором те или иные соглашения (например, об отсрочке, прощении долга и т.п.), совершил в адрес него сделочные односторонние волеизъявления (например, выбор в альтернативном обязательстве) или получил от него подобные волеизъявления (например, о зачете). Все подобные соглашения и односторонние сделки будут связывать исходного кредитора, несмотря на то что соответствующие волеизъявления совершались третьим лицом или в отношении него, а не истинного кредитора. Последний должен претерпевать эти последствия, так как создал соответствующую видимость наличия у третьего лица статуса кредитора, направив должнику уведомление о переходе права.
То же касается, видимо, и процессуальных последствий поведения нового кредитора или должника в период после получения уведомления. Если, скажем, новый кредитор вступил в процесс и отказался от иска или заключил с должником мировое соглашение в этот период и такой отказ или соглашение были утверждены судом, исходный кредитор не сможет оспорить процессуальный и материальный эффект названных действий, впоследствии добившись признания цессии недействительной. Видимость принадлежности права новому кредитору должна защищаться.
Более спорным является вопрос о том, может ли сам должник впоследствии оспаривать те соглашения, которые заключались им с мнимым новым кредитором (или односторонние сделки, которые совершались мнимым новым кредитором или даже должником в адрес такого «кредитора»). Когда должник узнает, что, скажем, заявление об акселерации кредитного долга ему направило лицо, которое на самом деле цессионарием так и не стало, может ли должник впоследствии оспорить эффект акселерации, несмотря на то что в момент получения волеизъявления должник верил в то, что акселерацию производит тот, кто является его кредитором, и узнал о том, что это не так, позднее? Стоит ли позволять должнику оспаривать соглашения и сделки, заключенные с мнимым новым кредитором (или совершенные от имени или в отношении такого мнимого правопреемника исходного кредитора), несмотря на утрату последним к этому моменту права, если в момент их заключения или совершения должник был уверен, что данные соглашения и односторонние сделки возымели правовой эффект, смирился с ним, но впоследствии, узнав, что переход прав не состоялся, решил воспользоваться шансом «отыграть назад» и оспорить такие сделки? Вопрос требует дополнительного анализа.
Спорным здесь может быть также вопрос о том, должна ли защищаться видимость права в ситуации, когда уведомление или подтверждение хотя и было направлено исходным кредитором, но воля кредитора была деформирована (например, уведомление было направлено под угрозой насилия). В похожем примере защиты видимости права, который мы наблюдаем в контексте института добросовестного приобретения права собственности по ст. 302 ГК РФ, данный фактор формирования видимости по обстоятельствам, не зависящим от воли собственника и не вменяемым ему в вину, может иметь значение: наличие данного фактора блокирует защиту видимости. Тот же фактор приобретает значение и в контексте защиты доверия достоверности данным ЕГРЮЛ по п. 2 ст. 51 ГК РФ. Но в контексте сюжета с уведомлением о переходе права этот фактор ни в законе, ни в разъяснениях ВС РФ пока не выведен. Как представляется, именно в данном случае его выведение не является уместным. Иначе мы создадим для должника серьезные риски. Было бы справедливо риск неправомерных «атак» со стороны третьих лиц на кредитора возлагать именно на кредитора.
В равной степени вряд ли должно иметь значение то обстоятельство, что мнимый новый кредитор простил должнику долг и доверие должника не подкрепляется фактом ущерба, который будет причинен должнику, если мы откажемся признавать правовой эффект волеизъявления мнимого кредитора. При защите видимости права по правилам ст. 302 ГК РФ данный фактор имеет значение (защищается только возмездный приобретатель вещи), но в сюжете с защитой доверия должника есть основания защищать доверие видимости более интенсивно и – так же как и в случае фактора «по воле или помимо воли» – в этом аспекте не воспроизводить дословно матрицу условий защиты видимости, отраженную в ст. 302 ГК РФ.1.12. Вправе ли должник отказаться от исполнения в адрес указанного в уведомлении лица со ссылкой на недействительность перехода права?
Из указанных норм и разъяснений следует, что должник вправе исполнить в адрес указанного в уведомлении о переходе права третьего лица, даже если переход права не состоялся, но следует ли из этого, что он обязан осуществить исполнение такому лицу? Либо он может на свой риск осуществить исполнение исходному кредитору и отклонить притязание мнимого нового кредитора, ссылаясь на недействительность перехода к нему права?