— Хорошо, дробь мелкая, — не отрываясь от работы, отозвалась Зайка, — и расстояние большое. Не кучно легла. Но все равно в больницу надо. Я бы и сама справилась, но инструментов нет.
— Ты «лепилка», что ли? — удивился Коля.
— Сам ты лепилка! Недоучилась немного на фельдшера, — рассердилась Зайка и скомандовала Кишке с Лешим: — Все, несите…
Разбуженный среди ночи Ланцов, всклокоченный и красный, как бычья тряпка с корриды, бегал в пижаме по спальне, до боли сжимая трубку мозолистой рукой.
— Вы понимаете, бараны, какую он нам теперь проверку устроит?! Понимаете?! Быстро его в больницу, в люксовый номер!
Ох, все нужно делать самому! Никому ничего доверить нельзя! От предчувствия возможных неприятностей, от осознания безвыходности положения купидон Ланцов почувствовал, как сдавило сердце. Нужно жену разбудить, пусть капель накапает сердечных. Но тут же вспомнил, что жена у него новая, молодая. Это старую можно было будить среди ночи, заставлять за каплями бегать. А эта не пойдет. Этой вообще не стоило говорить, что ее бурундучок здоровьем слаб. Не поймет. Да — и здесь придется все самому…
От осознания полного, абсолютного отсутствия поддержки с любой из сторон Иван Михайлович еще больше рассвирепел:
— Я вас языком заставлю ему задницу вылизывать! Каждую дробинку! Кретины! Мигом в больницу! Да, и еду ему обеспечьте там приличную! И все остальное чтобы было!
Теперь же надо как-то начальству докладывать о происшествии. По всему выходило, что Ланцов завалил доверенный ему участок работы. На текущий момент — очень важный.
Больница в Великозельске выглядела так, что жить в ней совсем не хотелось, а умирать было страшно.
Золотова занесли в приемный покой, напоминавший прокаженного, с которого слезает последняя кожа, уложили на допотопную каталку, зато накрыли чистой простынкой.
Кишка отправился на переговоры с дежурным врачом.
— Куда я его положу? — отнекивался тот. — У нас всего две коммерческие палаты, обе заняты. В них люди, за которых сам Марусов просил. Куда я их дену? На улицу выставлю?
Кишка открыл дверь в первую попавшуюся палату. Там, вплотную друг к другу, стояли пять коек, застеленных ветхим серым бельем. Все они были заняты. Пахло нестиранными носками и еще чем-то до боли знакомым и неприятным. Брезгливо поморщился и поспешил закрыть дверь.
— Это обычная, — без тени смущения просветил врач.
— Их можно куда-нибудь переселить?
— Ну если только уплотнить с соседней. Или кого-то в коридор.
— Уплотняйте, — распорядился помощник Ланцова, плохо представляя, как это можно реализовать. Только если вторым ярусом. Как на зоне.
Он достал из кармана телефон, набрал номер:
— Акбар, поднимай скоренько своих рукодельников. Надо ремонт забацать. Срочный, до утра. Можно без дизайна. Двойной тариф. Давай!
— Антон Романыча до утра из приемного не привозите, — напутствовал он дежурного врача.
— Ладно, снотворное ему вколем, поспит пока, — со вздохом отозвался доктор, не смея возражать.
Кишка набрал в легкие побольше воздуха и смело шагнул в палату. Включил свет:
— Подъем, граждане! Воздушная тревога! Срочная эвакуация!
Плетнев с соседом Константином взирали по телевизору на сериал. Точней, смотрел сосед, а Плетнев привычно и равнодушно пялился в потолок. Сериал был геройский, про суровые будни правоохранительных органов.
— Ахинея. Не бывает так у ментов, — вдруг ни с того ни с сего авторитетным тоном заметил Антон Романович.
— Что? Вспомнил?
— Не знаю. Мне почему-то так кажется.
— Слушай-ка, ты ведь не мент, это точно. Иначе нашли б уже. Но в теме. Какой вывод?
— Какой? — попугаем переспросил Плетнев. Никакого вывода ему лично сделать не удавалось.
— Сидел ты. А по башке на разборке получил.
— Где сидел?
— Где и все. В дружном мужском коллективе.
Константину чрезвычайно хотелось, чтобы эту часть биографии попутчик вспомнил. Было бы тогда о чем поговорить. Но Плетнев, похоже, шевелить мозгами не спешил. Тогда сосед зашел с другой стороны:
— И жена у тебя классная. Совсем ее не помнишь?
— Хоть убей.
— Погоди-ка… — При слове «убей» опытный Константин насторожился: — А может, тебя кинуть хотят?
Плетнев взглянул на соседа. Куда еще кинуть? Вроде один раз уже кинули. Головой об асфальт.
— Хату отобрать, — растолковал грамотный в подобных делах сосед, — ты ж без памяти. Сейчас перепишут на себя твою квартиру, а тебя обколят и в дурку. Хотя, откуда они знают, где ты живешь? Тогда другой вариант. На органы продадут. Запросто! Знаешь, сколько на черном рынке печень стоит? А почки? У тебя анализы взяли, проверили. Годен. Сейчас под видом мужа вывезут — и на распродажу. Поэтому симпатичную и прислали…
Дверь в палату в эту самую минуту раскрылась, и на пороге возникла та самая. Снежная королева. Как бы жена. Плетнев чуть было не закричал, что на органы не хочет. Они у него все больные, табаком и алкоголем отравленные.
Снежная королева спокойно подошла к кровати, наклонилась, улыбнулась и снова нежно поцеловала холодными губами.
— Привет, родной, как ты себя чувствуешь?
— Хорошо, — вяло ответил Плетнев.
— Смотри, это тебе, — она достала из сумки фотографию в рамке и поставила на тумбочку. С фотографии на пораженного Плетнева смотрел он сам в обнимку с этой самой женой. Голова к голове. Фон — океан и пальмы.
— Я тебе вещи принесла, нам погулять разрешили, — она достала из сумки мужскую одежду, положила на одеяло, — одевайся.
Принесенные ею вещи оказались впору. Тютелька в тютельку.
Золотов лежал в кровати на животе — по-другому был не способен — издержки охоты — и рассуждал о положении российского здравоохранения.
Выходило, что в Великозельске вопрос со здравоохранением решен. Окончательно и бесповоротно. На зависть многим регионам. Достаточно посмотреть на местную больницу. И полежать в ней.
Просторная отдельная палата, куда поместили московского гостя, оборудована была по последнему слову науки и техники. Имелись даже плазменная панель и кондиционер, не говоря о вполне приличной мебели и отдельном санузле. В санузле — стопочка полотенец, как в приличном отеле, и махровый халат. Матрас удобный, не пролежанный, белье свежее. Пижаму, ту вообще с бирками дали и по размеру.
Немного попахивало краской, но это лишний раз подтверждало догадку, что на здравоохранение средств здесь не жалеют. Вот ремонт делают. Должно быть, скоро и до приемного отделения доберутся, а то оно явно по ремонту соскучилось.
Непонятно было только, для чего Антона Романыча Плетнева сюда с инспекцией сослали, если у них даже обычная больничная палата фору даст иному пятизвездному отелю. Коммунизм, одним словом.
Размышления больного прервала медсестричка в коротком халатике, грациозно вкатившая тележку с едой. Девушка словно сошла с обложки известного журнала для мужчин.
— Ваш завтрак, — с ослепительной улыбкой пояснила она, снимая с тележки салфетку. Таким жестом, словно следующим готова была снять с себя униформу.
Ассортимент опять же не хуже, чем в пятизвездочном турецком отеле, а то и лучше. Там черную икру и свежие устрицы на шведском столе не подают.
— Пожалуйста, здесь гаспаччо, блинчики с икрой, устрицы, — расшифровала сестра, — кофе заварной.
В прошлом году Золотову довелось навещать сослуживца в одной из передовых московских больниц, но там до такого лечить и лечить.
— А овсянка есть?
— Есть, — не моргнув глазом, отрапортовала сестричка, — но свежие устрицы гораздо полезней.
— Но… у меня с собой денег нет, — растерялся Вячеслав Андреевич — прикинул, что все-таки в бюджет устрицы вряд ли вписываются.
Но переживал он напрасно.
— Не волнуйтесь, все за счет города, — заверила медсестра. — У нас так полагается.
— Да? Хм! Круто.
Эх, вот что значит небольшой городок! Все можно отлично организовать, если есть желание. А выделенных средств даже больным на икру хватает. Это тебе не Москва с ее масштабами, захочешь — а за всем не углядеть! И что на местах жалуются, что денег мало выделяют? Воровать не надо!
— Если что-то нужно будет, вы, пожалуйста, звоните, — сестричка кивнула на телефон, стоящий на тумбочке, пожелала приятного аппетита и, одарив пациента ласковым взглядом, удалилась.
С ума сойти! А золотовский сослуживец, когда в московской больнице лежал, жаловался, что никого из персонала дозваться невозможно.
Вячеслав Андреевич, кряхтя, поднялся и, морщась, присел на кровать. Боль пониже спины любого способна была лишить аппетита. Пришлось ложиться обратно и исхитряться есть, лежа на животе.
Отведать блинчиков он не успел — дверь деликатно, с робким стуком открылась, и в палате появился Ланцов с огромным букетом цветов и бутылкой элитного коньяка.
Следом за ним вплыл дородный незнакомец, прижимавший к солидному животу пакет с экзотическими фруктами.
— Антон Романович, не отрываем? — Иван Михайлович с умильной улыбкой — прям отец родной — заботливо разглядывал жующего проверяющего.
— Нет, ничего, — Золотов искренне пожалел, что блины остынут. Но завтракать в их присутствии посчитал невежливым.
— Приятного аппетита! Вы кушайте, кушайте! — Чиновник почтительно представил спутника: — Знакомьтесь, Марусов Виталий Иванович, наш мэр. Лично заехал проведать.
Мэр в два шага подлетел к кровати, схватил руку Золотова, перепачканную маслом с блинчиков, принялся энергично трясти и при этом лучезарно улыбаться.
— Очень рад познакомиться. Очень. Очень. Я сразу к делу. Вас все устраивает? Может, что-то подвезти?
Золотов заверил, что все хорошо, и только собирался выразить мэру свое восхищение состоянием вверенного ему лечебного учреждения, но тот перебил:
— Как самочувствие? Какие прогнозы?
— Вроде нормально. Там дробь под кожей буквально. Все достали, обработали. Завтра выпишут.