– Сами напросились, – любезно отозвался Генеральный, по-прежнему улыбаясь. При личном общении Саблин производил куда более приятное впечатление, чем во время телевизионных встреч с журналистами. Птичка трижды права: затрахали.
Я внимательно поглядел на Генерального. Он – на меня. Как-то незаметно кружок Гоши Черника сместился куда-то правее. Возможно, его увел сам Черник: он всегда любил, когда его друзья и приятели между собой тоже знакомились получше, к обоюдной пользе. Не забывая, естественно, о том, что своей встречей они все-таки обязаны знаменитому беллетристу Г.Ч. Я мельком подумал, что хитрый Гоша и пригласил меня сегодня на презентацию именно с такой целью. Писателем Черник всегда был средненьким, зато он был настоящим гением общения. Противиться его натиску не мог почти никто, и он таким вот образом умел все устраивать. Пожелай вдруг Гоша познакомить меня поближе не с Саблиным, а, допустим, с кинозвездой Белоусовой – он бы и для этого создал все условия.
– Я в самом деле о вас наслышан, Яков Семенович, – проговорил Саблин. – В МУРе по-прежнему жалеют, что вы их покинули.
– Каждому – свое, – ответил я. – Кому-то надо заниматься и частным сыском… – О том, ЧЕМ я в эти дни занимаюсь, я предпочел не думать. В этом смысле в МУРе было, конечно, проще. Ночью взламывать сейфы работникам МУРа не приходилось… Ладно, оборвал я сам себя. Не будем о грустном.
Симфонический оркестр за нашими спинами заиграл нечто странное и сугубо неклассическое. Очевидно, музыканты вместе с бородатым дирижером вполне разогрелись и тоже дошли до нужной кондиции. Краем глаза я заметил, что Черник пригласил на танец златовласку Белоусову, а недоакадемик Валерьян Валерьяныч стал протискиваться к новой порции коньяка с шампанским.
– Вы смелый человек, господин прокурор, – задумчиво сказал я. – Но Иринархова вы упекли напрасно. Он все равно выйдет на свободу, а вы останетесь, извините, в дураках.
Саблин посерьезнел.
– Не будет такого, – строго ответил он. – Иринархов преступник и будет сидеть в тюрьме. Его компания – сплошное надувательство. Обман народа. Жульничество в особо крупных размерах.
– Понимаю, – кивнул я. – Но ведь предъявили вы ему не жульничество, а несчастную лимонку, которую без запала и оружием-то считать трудно… И он обязательно выйдет. И будет депутатом. А потом – спикером…
– Никогда, – проговорил Генеральный, упрямо выпятив свой подбородок. – Я пока что еще прокурор. Только через мой труп.
Я огляделся. Несколько крепких тренированных парней с короткой стрижкой стояли совсем неподалеку от нас. Генерального охраняли. Хотелось бы надеяться, что парни из прокурорской охраны знают свое дело.
– Вы очень смелый человек, – мягко сказал я. – Но вы совершаете большую ошибку. Вы уже сделали из Иринархова мученика. Теперь вы готовы рисковать жизнью, чтобы удержать его в тюрьме…
– Я ничем не рискую, – все сильнее хмурясь, перебил меня Генеральный. В его голосе послышалось ожесточение. Кажется, он жалел уже, что вообще затеял со мной надоевший разговор.
– И все же, – еще более мягко произнес я. – Генеральной прокуратуре, на мой взгляд, следует сменить тактику. Прежде чем арестовывать Иринархова, следовало бы собрать против него компромат посерьезнее. Если суд его оправдает, прокуратура окажется в глубокой… гм-гм… в глубоком провале.
– Какой еще суд?! – с неожиданным отчаянием воскликнул Саблин едва ли не на весь зал. Я заметил, что и танцоры, и те, кто подъедал остатки фуршета, стали на нас оглядываться. Только будущий академик Трезоров, прислонившись к колонне, задумчиво изучал содержимое своего бокала. Судя по цвету, он влил туда, кроме коньяка с шампанским, еще фирменной рябиновой настойки.
Ребята с короткой стрижкой профессионально-быстро кинулись на прокурорский возглас, и, если бы Саблин не отмахнулся раздраженно от верной охраны, я был бы уже в наручниках. Или коротко стриженные ребята – в нокауте. Кому бы больше повезло.
– Какой, к черту, суд? – сказал Генеральный уже тише. – Как вы не понимаете! Стоит ему позволить стать депутатом – и все! Прокуратура бессильна. Дума никогда не отдаст своего, даже если мы соберем тысячи доказательств, что «ИВА» – афера из афер… Да хрен с ней, с «ИВОЙ», в конце концов! Если мы соберем данные, что Иринархов зарезал дюжину человек, – все равно нам его не отдадут. А президент не станет распускать Думу из-за одного мерзавца. Скорее он меня пошлет в отставку…
– Но у вас ведь нет никаких доказательств, что Иринархов – еще и убийца, – возразил я, хотя уже и понимал всю бесполезность спора с Генеральным. Такие люди предпочитают стоять на своем и идти до конца. – Только подозрения, которые к делу не подошьешь. Я не исключаю, что он и есть Джек-Потрошитель, вроде Чикатило. Однако то давнее дело закрыто по причине отсутствия улик. И вряд ли будет теперь возобновлено. Срок давности, наверное, уже истек.
Саблин поглядел на меня исподлобья.
– Вы много знаете, господин Штерн, – сурово сказал он. – Это похвально. Вы случайно сами не разрабатывали «ИВУ»? Какой-нибудь там частный заказ… нет?
Я отрицательно покачал головой, проклиная свой длинный язык. Конечно, в том, что мне сообщил Властик Родин, не было особого секрета. Но ход мыслей Генерального меня несколько испугал. Следующим ходом Саблина стало бы тактичное предложение Якову Семеновичу Штерну поработать на пару с Генпрокуратурой, изобличая злодейства «ИВЫ» и ее руководителя. Я представил на мгновение, как мы вместе с Саблиным потрошим очередной сейф на улице Щусева – и мне чуть не стало дурно. Хотя, в отличие от профессора Трезорова, я еще ничего не успел выпить… Про себя я обозвал себя трижды кретином. Решил, понимаете, блеснуть своей осведомленностью. Штирлиц подумал, не сболтнул ли он чего лишнего… Тьфу!
На мое счастье, вопрос Саблина оказался риторическим.
– Вы много знаете, – повторил Генеральный с мрачной задумчивостью. – Но даже вы не знаете всего. Есть вещи, по сравнению с которыми даже Джек-Потрошитель кажется простым уличным хулиганом. Вчера, например, я узнал факт, настолько странный…
На этом самом месте прокурорской фразы между нами неожиданно влез Гоша Черник. Он был очень веселый, уже на хорошем взводе. Обычное, между прочим, для Гоши состояние. Он мне сам поведал однажды, что без двух рюмок водки и соленого рыжика вообще свой творческий день не начинает. К тому же здесь явно пахло отнюдь не двумя рюмками. Казалось, даже его выходной пиджак блестел больше обычного.
– Прошу прощения, – сказал писатель довольно бодро. – Через пять минут начинаем… как ее… торжественную часть. Пока все здесь еще на ро… то бишь на ногах.
– Подожди, Гошка, – недовольно проговорил Саблин. – Ты меня перебил. Так о чем это я говорил?
– О странном факте, – напомнил я, искренне надеясь, что речь пойдет не о таинственном обстреле из гранатомета квартиры Девочки-Нади. Однако Генерального понесло совсем в другую область,
– Вы можете себе представить, Яков Семенович, – сказал он, болезненно морщась, – чтобы человек за день забыл английский язык, которым владел чуть ли не с детства?
– Я могу представить! – немедленно встрял Черник. – Если его звездануть каменюгой по башке, он тебе не только английский – папу с мамой забудет. Вот в моем последнем романе…
– Да я не об этом! – сердито помотал головой Саблин.
– Я пока что-то не улавливаю, – медленно проговорил я. Я действительно не понимал, что Саблин хочет сказать.
– Хорошо… – сказал Генеральный с не понятным мне угрюмым ожесточением. – Вы Достоевского читали?
– Преступление и наказание? – удивленно переспросил я, совсем некстати вспомнив, как сегодня по ТВ Саблин, отругиваясь от журналистов, раздраженно приписал этот роман своему приятелю Чернику.
– Вовсе нет! – воскликнул с досадой Генеральный, опять невольно повышая на меня голос. Охрана опять недвусмысленно приняла боевую стойку. – Вы же умный человек, господин Штерн! Книжки, наверное, в школе читали не только по программе?
– Разные читал, – ответил я с обидой. Я вдруг обратил внимание, как быстро Саблин перешел в разговоре с задушевного Яков Семенович на официальное господин Штерн. Хорошо еще, что не гражданин Штерн! Видимо, я его уже здорово вывел из себя.
Наш разговор о Достоевском неожиданно обозлил поддатого Черника.
– Все-все! – оскорбленно заявил он, глядя на часы. – Мое терпение лопнуло! Никаких сегодня разговоров о чужих книгах, только о моих. Тебе, между прочим, – обратился он к Генеральному, – сейчас речь обо мне произносить. Сначала я сам выступлю, потом профессор, а потом ты. Речь написал?
– Набросали мне тут кое-что референты, – пожал плечами Саблин. – Надо, кстати, проглядеть.
– Раз надо, то прогляди, – командирским голосом проговорил Гоша. – А потом я еще сам посмотрю. Чтобы вы ничего не напутали с вашими референтами.
Генеральный покорно вытащил из кармана сложенный лист бумаги, хотел что-то мне сказать, но, как видно, передумал.
– Пойду… – только и произнес он, водрузив на нос очки, и, заглядывая в шпаргалку, направился из фойе в театральный зал. Охрана потрусила за ним, бдительно оглядывая все вокруг.
Когда прокурор скрылся из виду, Гоша спросил меня с подозрением:
– О чем это вы разговаривали с Саблиным? Мне его только-только удалось развеселить, а теперь он опять чернее ночи…
Я ответил кратко:
– О делах разговаривали. О текущих.
Черник скривился:
– Об этом кренделе, который в Лефортово сидит, что ли, толковали?
– И о нем тоже, – не стал лукавить я.
– Вот идиот! – сердито обозвал меня Гоша. – Я ведь его специально сюда выманил, чтобы он отдохнул хоть на час от этого дебилизма. Думал, хоть ты поймешь… Просто потреплешься с ним на посторонние темы. Ты ведь мастер разговорного жанра.
– Интересно, о чем бы я стал трепаться с Генеральным? – полюбопытствовал я. – О погоде?
– Мало ли прекрасных тем? – гнул свое Черник – Погода, девочки, смешные случаи из практики. Мог бы рассказать, как тебе гранату бросили в лифт.