— Можете привести сюда мистера Эндри, и я повторю вам все слово в слово.
— Хорошо, — сказал Мигуэль, — а пока ты убедишься, что и я держу слово.
Эй, Хосе, — обратился он к своему подручному, — возьми мистера Томпсона и приведи его в порядок, а то от него прет, как от сортира, прежде чем оставить его с такой доньей… — и Мигуэль отвесил шутовской поклон в сторону Мерседес. — Я надеюсь, что вы прекрасно проведете время, пока Раймундо вернется с документами. Потом я отпущу вас, Томпсон, куда угодно…
— С этими словами он вышел.
— Ну, — подошел ко мне Хосе, — руки за спину…
Я видел, как он достал из кармана платок, а потом, подойдя, завязал мне глаза.
— Идем, — сказал он, беря меня за руку.
Он повел меня по коридору, потом мы поднялись по лестнице, потом снова прошли, и, наконец, он ввел меня в какую–то дверь. Здесь он снял платок с моих глаз, и я увидел, что нахожусь в душевой комнате.
— Садись, — сказал он, пододвигая ногой табурет.
Я сел. Хосе взял мыло и бритву и подошел ко мне. У меня даже мелькнула мысль сбить его с ног и бежать, но я тут же подумал о Мерседес.
— Напрасно ты злишься, Томпсон, на мистера Мигуэля, — проговорил Хосе, брея мне лицо. — Он еще хороший человек… Ты заметил, что он сдерживает слово, которое дает? Он всегда поступает так. А приказ убрать тебя после операции поступил непосредственно от шефа организации. Вот поэтому–то Раймундо и не выдержал… — Он осторожно брил мое лицо, как бы чувствуя разбитые места. — А мистер Мигуэль еще взял всю вину за срыв операции на себя, выгородив Раймундо…
Он закончил брить мое лицо, протянул полотенце и кивнул головой:
— Иди мойся, а я подожду.
Стоя под упругими струями, я не мог припомнить большего наслаждения, чем сейчас, ощущая хлесткие удары воды. Я менял силу удара и его направление, меняя воду — то горячую, то холодную — растирая ушибленные места тела.
Растираясь полотенцем, я взглянул на себя в зеркало. Если бы не следы недавней работы Фреда, то выглядел бы я вполне сносно. Хосе дал мне чистое белье, легкие серые брюки, куртку и мягкие мокасины.
— Ну вот теперь ты выглядишь отлично, — сказал он, когда я оделся.
Он снова завязал мне глаза и приготовился вести обратно.
— Послушай, Хосе, — спросил я, — а кто шеф, который поручил тогда убрать меня?
— Ну, ты многого захотел, — в его голосе слышалось откровенное удивление.
— Я и сам точно этого не знаю… Но может быть на этот раз Мигуэлю удастся отстоять тебя, — закончил он не вполне уверенно.
Однако я понял, что ему этого не удастся. Просто они ждали возвращения Раймундо с документами, чтобы решить вопрос со мной.
Когда я вернулся назад, то не узнал места своего заточения. Помещение было убрано, недалеко от моего стоял еще один топчан, покрытый голубым легким одеялом, а в углу стоял стол с едой, на середине которого даже красовалась бутылка виски.
Мерседес сидела на вновь принесенном топчане, опустив голову.
— Ну, желаю приятно провести время, — сказал с ухмылкой Хосе, закрывая за собой дверь.
Я тихо подошел к Мерседес и положил руку ей на плечо, но она даже не пошевельнулась от моего прикосновения.
— Что с тобой случилось? — с тревогой спросил я. — Кто тебя обидел?
— Ты сделал большую глупость, милый, — тихо проговорила она.
— Что ты имеешь в виду? — удивленно спросил я.
— То, что ты попросил оставить меня с тобой… Теперь мы лишены возможности бежать. А когда вернется Раймундо, то… — она сделала паузу, еще больше наклонив голову. — То нам будет совсем плохо.
Она подняла на меня свои прекрасные глаза:
— Ведь бумаг–то там нет… — закончила она не то вопросительно, не то утвердительно.
Внутренне я весь сжался, поняв, что она права, но мне почему–то захотелось развеять ее плохое настроение.
— Они там, — сказал я твердо бодрым тоном. — Но если ты не надеешься на мистера Мигуэля, то нам, пожалуй, лучше подумать о побеге… А сейчас выше голову, моя красавица!
Она улыбнулась.
— Ну, тогда давай поедим, — сказала она своим мягким певучим голосом.
Мы передвинули столик к топчану и принялись за еду. Хоть мне и было еще больно жевать пищу, но только теперь я почувствовал насколько проголодался.
Виски приятно обжигало рот и желудок. Тепло разлилось по всему моему телу.
Но, несмотря на чувство голода, я быстро насытился, а потом с удовольствием закурил обнаруженные на столике сигареты.
— Это похоже на последнее желание приговоренного к смерти, — усмехнулся я, выпуская дым. — Виски, вкусная еда и самая прекрасная в мире женщина.
На щеках Мерседес заиграл румянец.
— Возможно, ты в чем–то и прав, — вдруг произнесла она, закуривая, — но не приговоренного, а приговоренных… Я чувствую, что меня тоже не оставят, как живого свидетеля.
— Мерседес, милая, может быть все еще и будет хорошо, — проговорил я, нежно обнимая ее за плечи. — Мне так хотелось бы верить в это…
— Мне тоже… — тихо произнесла она. — Слишком многое мне пришлось пережить.
Мне стало жаль ее, и я принялся рассказывать ей о своей неудавшейся жизни. Она очень внимательно слушала меня, изредка вставляя реплики сочувствия в мой адрес, и к вечеру знала обо мне почти все. Правда, я опустил часть повествования, когда я скрывался от Мигуэля и его банды.
— Да, не слишком веселая история, — тихо проговорила она, когда я закончил свой рассказ.
— Послушай, — вдруг сказал я, — а если я оглушу охранника, когда выйду по естественной нужде, возьму ключи, открою дверь, чтобы выпустить тебя, и мы убежим?
— Куда? — мягко улыбнулась она. — Ты хоть имеешь представление, где мы сейчас находимся?
— Нет, — честно признался я, и мой пыл сразу угас.
— Для того, чтобы бежать отсюда нужна хотя бы машина, — спокойно проговорила она. — Да и убив часового, ты еще не решишь всей задачи. Ты не сможешь справиться со всеми. Ты просто погибнешь и… погубишь и меня, тихо закончила она.
Я понял, что она права, но не хотел так просто сдаваться.
— Но какой–то выход есть? — спросил я.
— Я тоже думаю об этом, милый, с тех пор, как увидела тебя здесь так варварски избитого…
— Да, а ты не знаешь кто босс этой организации? — вдруг спросил я.
— Да этого, по–моему, здесь никто не знает. Возможно, что знает сеньор Мигуэль, — ответила она. — А зачем тебе это?
— Мне бы только встретиться с этим шефом, — твердо произнес я.
— И что тогда?.. — вдруг улыбнулась она.
— Я бы убедил его не трогать нас, или… или убил бы его…
— О, как бы он испугался, узнав твои намерения! — усмехнулась Мерседес.
— Нет, не испугался бы, а может быть отпустил. Ведь убивать меня не имеет никакого смысла.
— А твоего приятеля Макса был смысл убивать? — спросила она.
Я не мог ответить на ее вопрос; действительно, это убийство не имело никакого смысла, но мне очень хотелось, чтобы все кончилось хорошо, а поэтому я сказал:
— Нет, мне бы только увидеть его…
— Я хочу спать. Отвернись, я разденусь, — просто сказала она.
Я слышал шелест ее одежды, и какое–то неведомое еще чувство нежности поднималось во мне. Я не был новичком в любовных делах, но такое испытывал впервые. Повернув голову, я увидел, что она лежит под голубым одеялом. Ее прекрасные волосы разметались по подушке. Даже в тусклом свете лампочки под потолком, освещавшей место моего заточения, она была прекрасна. Я не мог сдержаться, подошел к ней и нежно погладил ее волосы.
— Мерседес, ты прекрасна, — тихо сказал я. — Я… я люблю тебя…
Она приоткрыла глаза, нежно погладила меня по руке и тихо сказала своим певучим голосом:
— Ты, действительно, милый мальчик… Ведь я южанка, и мне скоро будет двадцать пять лет, что соответствует где–то тридцати–тридцати пяти годам американок… Я, к моему глубокому сожалению, стара для тебя, милый…
— Это не имеет никакого значения, — с жаром возразил я.
— К сожалению, имеет. У тебя это сейчас просто от одиночества… К тому же, ты ведь ничего не знаешь обо мне. А свое прошлое я не в силах отбросить… Оно было и навсегда останется се мной.
— Мерседес, я знаю, что говорю: я люблю тебя… Для меня никакого значения не имеет и не будет иметь твое прошлое. Я даже ничего не хочу знать о нем его не было…
Я наклонился, чтобы поцеловать ее.
— Прошу, только не сейчас и не здесь, — тихо сказала она, уклоняясь от моих губ. — Если когда–нибудь у нас будет еще такая возможность, а у тебя все еще будет желание, то я с радостью отвечу на твой поцелуй, но… в другом месте.
— Да, пожалуй, ты права, — сказал я и вернулся на свой топчан.
Я долго ворочался, не в силах уснуть, вспоминая ее ласковый голос, ее нежные губы, когда она случайно, после толчка Фреда, прикоснулась к моему лицу, ее прекрасные шелковистые волосы, ее дивную грациозную походку…
На третий день вечером, когда Мерседес вернулась в подвал после кратковременной отлучки, я не узнал ее. Лицо ее казалось бледной маской.
— Мы пропали, — тихо, но как–то обреченно прошептала она.
— Что случилось, дорогая? — спросил я с тревогой.
— Проходя мимо комнаты сеньора Мигуэля, я слышала отрывок разговора. Как я понял, вернулся Раймундо, но без бумаг… Мигуэль вне себя от ярости… Мы пропали…
Не успела она договорить, как дверь распахнулась, и в сопровождении трех парней ворвался с пистолетом в руке мистер Мигуэль.
— Ты что, жалкий ублюдок, решил шутить со мной? — взревел он.
— Что случилось, мистер Мигуэль? — спросил я удивленно, хотя отлично знал в чем дело.
— И он еще спрашивает?! Раймундо разыскал твоего мистера Эндри, продолжал греметь Мигуэль, расхаживая по комнатушке и размахивая пистолетом.
— Но у него, конечно, не оказалось никаких бумаг… Что это значит, Томпсон, а?
— Просто невероятно, — снова удивился я. — Вероятно, мистер Эндри просто хотел поторговаться…
— Что?! — взревел мистер Мигуэль, останавливаясь передо мной и испепеляя меня взглядом. — Ты за кого меня принимаешь, щенок? Он, твой мистер Эндри, действительно ничего не знал о них. А когда при угрозах со стороны Раймундо, он попытался дотянуться до пистолета, то Раймундо был вынужден пристрелить его… Что ты еще хочешь, а?