— А ты, — сказала я, желая отвлечь ее и неожиданно сама заинтересовавшись этим вопросом, — а ты не собираешься замуж?
Кто, интересно, из удельных князей рискнет жениться на властительнице? Или, может быть, это уроженец одной из крепостей? Бледные щеки ее вдруг окрасились нежным румянцем, мягкой улыбкой расцвело хмурое озабоченное лицо. Ольса опустила голову, пряча эту улыбку и неожиданный румянец. Огонек свечи, отраженный в зеркале, и тот, что был реальным, дрогнул и снова стал ровным. Словно призрак прошел мимо.
— Ну? — сказала я весело, глядя на Ольсу с той улыбкой, с какой обычно смотрят на счастливых невест или просто влюбленных. В этой улыбке нет ни капли искренности, но она обязательна, как камзол на приемах или использование вилки за обедом, в приличном обществе без нее нельзя.
А Ольса улыбалась сама себе нежной и победной улыбкой. Видно было, что она счастлива и уверена в своем счастье.
— Ольса-а, — сказала я.
Улыбка ее стала шире.
— Лорд Итен сделал мне предложение в прошлом месяце. Свадьба будет в марте…. Ах, дорогая, я хотела бы, чтобы и ты была здесь! — воскликнула она.
— Подожди, — сказала я, ошеломленная, — Лорд Итен? Лорд Южного Удела?
— Да-да-да! — сказала счастливая Ольса, улыбаясь и глядя на меня сияющими глазами.
— Лорд Южного Удела?!
— Да-да! — говорила она.
— Боги, да где ж вы познакомились?
Лорд Южного Удела! Было отчего удивиться, ведь Южный Удел — это уже Граница, триста лиг отделяют его от крепости Ласточки…. Да почему же она выходит замуж именно за человека, которого я хорошо знаю?! Вот так совпадение. Лорд Итен.
— В прошлом году, — говорила между тем Ольса, — Итен приезжал сюда, на Север, к князю Андраилу, они дальняя родня. И я тоже была на приеме. И знаешь? Я сразу влюбилась в него! Если бы ты его видела, — говорила она, явно забывая о том, где находятся владения ее будущего мужа, — Ах, Эсса, если бы ты его видела! Я больше никогда и нигде не видела таких мужчин! А этой осенью он приехал сюда, в крепость, и просил моей руки…
"Боги, — думала я, слушая ее, — Верно говорят, что любовь слепа. Если б я его видела!.. Он конопатый как черт, да и вообще неприятный. В детстве он был получше, но власть ему испортила не только характер. Любой сонг в сто раз красивее его. И захочет ли он поселиться здесь, под женским началом, ведь, судя по ее улыбке, это не политический брак".
Как все-таки тесен мир. Почему именно за него должна выйти Ольса, почему именно за человека, которого я знаю, с которым однажды — так бесконечно давно — я, двенадцатилетняя девочка, целовалась за восточной казармой в тени тополей? Итен, сын лорда Марлона, рыжий нескладный мальчишка пятнадцати лет в голубом камзоле с продранными локтями. Дальновидный и умный политик, умевший дружить с Охотниками и предоставивший свой замок для собраний Совета хэррингов. В его замке я стала тцалем, но тогда он раскланивался со мной вежливо и холодно, как с посторонней, — высокий рыжий мужчина с худым конопатым лицом. Мой бесшабашный приятель, с которым я сбегала на ярмарки, с которым я дружила четыре года — до тех пор, пока не стала мердом и не ушла из детских казарм в отряд того, кто заменил мне всех детских друзей и весь мир. А Итен стал лордом. И вот, после смерти моего мужа меня вызвали в замок лорда Южного Удела на заседание Совета хэррингов — ибо отряд нельзя было оставить без тцаля, и мою кандидатуру сочли самой подходящей. Лорд Итен узнал меня, но был так холодно-вежлив, словно бы и не узнал. Впрочем, и я его почти не узнавала. Все меняется. Только детские воспоминания остаются чистыми и светлыми. Как хорошо было тогда: ярко светило солнце, ветер путался в листве, по колено в цветущей душице я стояла, прислонившись к бревенчатой стене казармы, и рыжий мальчишка, вдруг нагнувшись, стал целовать меня. Жужжали шмели, пахло потом и душицей, а потом из-за угла казармы вышли лорд Марлон и хэрринг западного участка. Итена отлупили, меня хэрринг тоже обещал наказать, но, оставшись со мной наедине, вдруг расхохотался и хохотал очень долго — высокий седой старик в белых одеждах.
— А ты? — вдруг спросила Ольса, заглядывая мне в лицо.
— Что — «я»?
— Ты замужем?
О, как смешно. Словно мы были подружками, которые делятся сердечными секретами перед сном. Неужели она и вправду думает, что я буду рассказывать ей что-то? Замужем ли я…. И была ли я замужем? В сущности, ведь нет, никакие клятвы не освещали наш союз, никакие документы не свидетельствовали о нем. Мы просто жили — вместе, долго-долго, пока нас не разлучила смерть в образе вороньего патруля, появившегося не вовремя. Пять лет. А я совсем не изменилась, ведь я не в том возрасте, когда пять лет могут значить что-то существенное для внешности. Отросли волосы — раньше я их стригла коротко. И этого шрама на виске тоже раньше не было. А в остальном…. Немного похудела, манеры стали резче, да из голоса исчезла былая мягкость. Я просто повзрослела — совсем немного, впрочем, скорее телом, а не душой. Я почти не изменилась, а он уже пять лет как мертв, и тело его давно разодрано волками, от которых не отбиться по ночам в степи, а я… живу и не так уж часто вспоминаю о нем.
— Так что?
— У Охотников не бывает семьи, Ольса, — сказала я, наконец.
— Но ведь Граница — не монастырь…
Она вздернула свои светлые брови и смотрела на меня, выжидая, что я скажу. Ее и правда интересовало, была ли я замужем, хотя, казалось бы, какое ей до меня дело. Смешная она, ей-богу.
— Да, — сказала я весело и вместе с тем печально, — Не монастырь. Если тебе интересно, у меня был постоянный мужчина, но он умер лет пять назад.
— А с тех пор? — спросила она. Глаза ее расширились от любопытства.
— Постоянных не было, — сказала я с короткой усмешкой.
Ольса заметила эту усмешку и растерялась. Ей, которую воспитывали как властительницу и которой с детства внушали мысль об ответственности за свои действия, трудно было понять такое легкомыслие, а уж тем более согласиться с ним. К тому же она была влюблена и оттого серьезно относилась к подобным вещам. И вряд ли она была когда-нибудь близка с мужчиной — при ее-то воспитании и под присмотром бабки…. И она уж тем более не могла даже догадаться, что моим первым мужчиной был тот, кто нынче стал ее женихом и властителем Южного Удела.
— Беспорядочные связи, — заметила она тихо, — Вряд ли это так уж хорошо.
— Это тебе нужно хранить чистоту семейной крови. Мне ничего хранить не нужно.
— И много у тебя было мужчин? — быстро спросила она и тут же смешалась и покраснела, — Ох, прости, это не мое дело, конечно.
— Не много, — сказала я с непередаваемой улыбкой.
— Но ты любила? Ты когда-нибудь любила? — спрашивала она, глядя на меня огромными глазами.
— Да, — сказала я тихо, — Я любила. Я прожила с ним четыре года, и если бы он не погиб…
— А после него?
Я молчала. И думала о дарсае. Но рассказать об этой смеси жалости и влечения было невозможно. Как и вообще о любви, впрочем.
Глава 7 О северных войнах.
В тронный зал Ласточкиной крепости можно было попасть через парадные двери по обе стороны от центральной лестницы и прямо со двора. Так и я, отворив небольшую дверцу, оказалась в древнем зале, озаренном солнечным светом.
Зал был огромен. По-видимому, он занимал весь первый этаж крепости. Две стены изобиловали окнами, третья — из скальной породы — была глухой.
Народу здесь было полным-полно, лишь проход к возвышению в центре зала был свободен. На возвышении, в каменном кресле с зелеными подушками сидела Ольса — в кружевном белом платье, волосы собраны в аккуратный узел на затылке.
Ей-богу, в зале этом прямо-таки витал дух прошедших столетий; в этом кресле сидела и покойная мать Ольсы, и ее бабка, и прабабка, и все поколения властительниц из семьи Эресундов. Здесь они принимали решения, влиявшие на судьбу Севера, — сотни лет, год за годом. И души их словно до сих пор присутствовали здесь, не желая покидать свою крепость.
Я ничего не могла разобрать в шумной разноголосице, просто стояла и смотрела. Ольса казалась расстроенной. Перед ней стояли две женщины. Одна, суровая на вид старуха, поддерживала вторую, совсем молодую женщину с округлым заплаканным лицом. Молодуха клонилась книзу, словно не в силах была держаться на ногах, и стояла, только повинуясь воле суровой старухи.
Ольса как-то странно смотрелась в древнем кресле — как ребенок, выбравший себе стул не по росту. Что здесь происходило, мне и вовсе было непонятно.
Из всех людей, находившихся в зале, я узнала только тетку Ольсы, младшую сестру ее матери, Лайсу Эресунд, высокую сухощавую женщину. До сих пор я ее не встречала, но слышала о ней немало, да и спутать госпожу Лайсу с кем-то было невозможно. Льняные кудри женщины, уже тронутые сединой, были подстрижены очень коротко. Она была в черных брюках и зеленом камзоле, подобном тем, которые носили стражники. По-моему, я ни разу еще не видела женщину из благородного семейства в подобной одежде. Если бы не тонкость и изящество черт, ее можно было принять и за мужчину, может быть, излишне стройного и хрупкого, но в этой прямой тонкой фигуре чувствовалась стальная сила. Какая странная женщина. На поясе ее висел меч, и одну руку она держала на рукояти. Госпожа Лайса стояла совсем неподалеку от Ольсы и холодным взглядом неожиданно темно-серых глаз обводила зал.
Никого больше я в толпе не узнавала. Стояли крестьянки в пестрых широких юбках, маленькие дети в полушубках и вязаных шапках, высокие крестьяне в лохматых серых шубах. Стояли стражники в зеленых камзолах — как огоньки зеленого пламени в пестрой разнородной толпе.
— Прячетесь? — раздался позади меня ироничный голос.
Я оглянулась. Рядом со мной стоял высокий сухопарый мужчина в зеленом камзоле. Иссиня-черная прядь жестких волос свешивалась на лоб. Глаза, насмешливо смотревшие на меня, были ярко-голубые, такие, какое бывает небо в жаркие июльские дни. Я уже видела этого офицера, он каждый день принимал отчет у ночной смены караула и назначал состав дневной смены. Он стоял передо мной, слегка отклонившись назад, стройный, невероятно элегантный в своем зеленом камзоле с форменными нашивками на рукавах. Его тонкое, смуглое, совершенно южное лицо дышало иронией.