— Альбина Фёдоровна, вы посмотрите, кто к нам пришёл! — патетически восклицает Яна.
Присмотревшись, хозяйка тоже «узнаёт» меня.
— А, вы из рекламы! Да, видела вас часто. Волосы у вас просто шикарные, почему вы вдруг решили подстричься?
— Потому что так надо, я так хочу! — говорю я, теряя терпение. — Я тороплюсь! А меня не хотят обслуживать.
Хозяйка хмурится.
— Так, это что ещё за новости? Клиент к нам пришёл за услугой, а мы её не хотим оказывать? — Она обращается ко мне: — Вы к какому мастеру?
— Вот к ней. — Я показываю на Яну.
— Так, Яна, обслуживай, — сурово приказывает хозяйка. — Обслуживай, а то уволю!
Яна покрывает меня накидкой и дрожащей рукой берётся за ножницы. Хозяйка снова заглядывает.
— Кстати, а вы не хотели бы продать ваши волосы? Мы принимаем их по высокой цене.
— Отчего же, берите, если хотите, — соглашаюсь я.
Яна печально срезает с моей головы пряди и аккуратно складывает на полотенце, которое держит хозяйка. Хозяйка уносит мою шевелюру, а Яна уныло спрашивает:
— Как будем стричь?
— Виски и затылок коротко, косая чёлка до бровей, небольшая филировка. Мне ещё покрасить. Только побыстрее, а то я очень спешу.
Яна стрижёт по-прежнему виртуозно, с фантастической скоростью. Потом спрашивает:
— В какой оттенок красим?
— Тёмно-русый.
Она приносит мне карту оттенков, и я выбираю цвет, наиболее близкий к моему прежнему оттенку. Двадцать минут — и я больше не блондинка.
— Сколько с меня? — спрашиваю я.
— Вы нам нисколько не должны, — говорит хозяйка. — Цена ваших волос покрыла стоимость стрижки с покраской и сушкой.
— Замечательно, — говорю я, вставая. — Спасибо, Яночка.
— Всегда пожалуйста, приходите ещё, — вздыхает она.
Я очень тороплюсь: уже без десяти два. Но как я ни спешу, я всё-таки опаздываю на десять минут и нахожу моих детей слоняющимися вдоль школьной ограды. Я выхожу из машины.
— Простите, милые, я опоздала. Дело в том, что в парикмахерской меня приняли за какую-то звезду рекламы, и произошла заминка. Если бы не это, я бы успела вовремя. Простите, что заставила вас ждать.
Они смотрят на меня. Я присаживаюсь на корточки перед Машей, провожу рукой по волосам.
— Маша, как тебе?
Она смотрит на меня и молчит, а потом идёт к машине и садится на своё обычное место. Я спрашиваю у Вани:
— Что, плохо?
Он пожимает плечами.
— Да нет… Нормально.
Чтобы он не опоздал на тренировку, опять надо спешить. Только бы не пробка!
Пробка. Я бью рукой по рулю:
— Чёрт!
Так, надо что-то делать. Сзади уже подъезжают, секунда — и нас зажмёт. За долю мгновения я принимаю решение сделать запрещённый манёвр и, пока нас не зажала подъезжающая сзади машина, я выворачиваю на тротуар, сигналя разбегающимся прохожим. Десять метров до ближайшего поворота по тротуару — и мы объезжаем пробку. Мы едем в объезд, другим маршрутом, и в итоге прибываем на место точно в 14.30.
— Сумасшедшая, — говорит Ваня. — Так же нельзя!
— Да, сынок, так делать нельзя, — киваю я. — Когда ты вырастешь, и у тебя будет своя машина, никогда так не делай, потому что это опасно и неправильно. Но мы успели. Беги скорее, а то опоздаешь.
Раньше я так не сделала бы. Я бы покорно стояла в пробке, и в итоге мы бы никуда не успели. Если бы мы попались в лапы инспектору, меня бы лишили прав за такое вождение, но каким-то чудом нас никто не задержал. Видно, кто-то свыше был на нашей стороне.
Мы едем домой, Маша молчит. Я спрашиваю:
— Машенька, тебе не нравится, как я подстриглась?
Она молчит. До самого дома она не произносит ни слова.
И вот мы дома, я кормлю Машу обедом. Я ставлю перед ней голубцы, шарлотку, мусс. Она молча ест, а я сижу и смотрю на неё.
— Машенька, любимая, скажи мне хоть что-нибудь.
Она так ничего и не говорит. Я отвожу её к соседке, а сама еду в тир: я учусь стрелять из винтовки и пистолета.
Потом я еду за Ваней и захожу к соседке забрать Машу.
— Машенька, домой! — зову я.
Она выбегает в открытую дверь и прыгает в машину. Соседка, сочувственно глядя ей вслед, роняет:
— Бедный ребёнок… Так рано потерять мать.
Она думает, что я — мачеха Маши. Я не знаю, как мне убедить её в том, что я — Натэлла Горчакова и мама Маши, и я не берусь ей что-то объяснять. Я говорю:
— Спасибо, что побыли с ней.
Она вежливо улыбается:
— Ладно, чего там. Мне не трудно.
К 17.50 мне нужно на тренировку по айкидо, а Маша с Ваней остаются дома одни. Ваня уже сознательный мальчик, не по годам серьёзный, и я не боюсь оставлять с ним младшую сестру. В последнее время он её не задирает, не щиплет и не щёлкает, их отношения изменились. Ваня как будто повзрослел, и в его отношении к Маше появилась братская опека. Признаюсь, меня радует их сближение.
— Ребята, не шалить. Я буду дома через два часа. Если захотите есть — еда на кухне, возьмёте сами.
— С огнём не играть, в розетки ничего не совать, — заканчивает Ваня. — Я знаю.
— Умница, — говорю я.
Зачем мне айкидо? Во-первых, любая борьба укрепляет тело и дух, а во-вторых, она небесполезна и для того, чтобы постоять за себя и за близких. Может, это и не понадобится, и слава Богу, если не понадобится, но владение приёмами я считаю нелишним.
Я звоню домой из машины.
— Ваня, я уже возвращаюсь. Если вы нашалили, торопитесь наводить порядок.
— Мы не шалили, — отвечает мой сын. — Мы смотрим телевизор. И папа уже дома, ужинает.
— Прекрасно, — говорю я. — Я скоро буду.
Чудесный, жаркий летний вечер, полный расплавленного золота косых солнечных лучей. Я дышу полной грудью, я вижу небо и солнце, я ступаю по траве, и это прекрасно. Прощай, синдром Кларка — Райнера, ты в прошлом.
Они сидят втроём на диване и смотрят телевизор: отец посередине, дети по бокам. Я захожу.
— Привет, а вот и я.
Дети уже видели мою стрижку, а Эдик видит в первый раз. Он смотрит на меня в молчаливом потрясении, и у него такое лицо, что я не могу удержаться от смеха.
— Что ты на меня так уставился? Ну да, я подстриглась. Мне так удобнее.
На вечер у меня запланирована стирка, вещи уже приготовлены и лежат в корзине. Я кладу их в стиральную машину, сыплю порошок и смягчитель, лью кондиционер. Пока я вожусь с машиной, Эдик стоит в дверях ванной и смотрит на меня. Я не выдерживаю.
— Ну, что?
Он говорит:
— Перед тем как стричься, надо было спросить меня.
— Эдик, ну, не делай из этого трагедию, — смеюсь я. — Что тут такого? Длинные волосы мне мешают, кроме того, ты не представляешь, сколько с ними возни! Сколько на них уходит шампуня, ополаскивателя и времени!
— А может, мне как раз нравились твои длинные волосы? — говорит Эдик. — А ты их взяла и остригла, не спросив меня.
— Эдик, ну, прости. — Я включаю программу стирки, обнимаю Эдика за шею и тянусь к нему губами. — Не расстраивайся так.
Я целую его, но он не очень реагирует. Спрашивает:
— И зачем ты выкрасилась в этот цвет?
— А что тебе не нравится? По-моему, хороший, естественный цвет. Это же мой цвет, Эдик!
Он смотрит на мои волосы, как на что-то странное и незнакомое.
— Вроде бы твой. И как будто больше не твой.
— Эдик. — Я закрываю дверь ванной на задвижку, берусь за его ремень. — Ну, накажи меня. Пусть наказание будет суровым.
У него вздрагивают ноздри.
Раньше у нас это было размеренно и неторопливо, слегка лениво и только в постели. Теперь Эдику нравится заниматься этим в других местах: в гараже, в машине, в подвале, на чердаке и даже в гостинице. Сейчас — в ванной, стоя сзади меня. Недолго, но жёстко и яростно, рядом с работающей стиральной машиной.
Потом я ему рассказываю:
— Представляешь, сегодняшний визит в парикмахерскую обошёлся мне даром. Я ничего не платила.
— Это как? — удивляется он.
— Они купили мои волосы. Думаю, из них получится неплохой парик или шиньон.
Эдик качает головой:
— Ну, ты даёшь…
Потом я гоню детей мыться. Ваня моется сам — быстро принимает душ, а для Маши я набираю ванну с пышной пеной: она любит долго нежиться и играть в воде. Она играет со своей Барби-русалкой, крокодильчиком, утятами, делает из пены сугробы, пока вода почти совсем не остывает.
Потом я сушу и расчёсываю ей волосы.
— Какая ты у меня красавица, Машенька.
Она не разговаривает со мной, и это очень печально и больно. Но я не теряю надежды, что когда-нибудь всё-таки достучусь до её сердечка и верну её любовь. Прошло ещё слишком мало времени, поэтому ей, да и вообще нам всем нужно привыкнуть.
Перед сном я читаю. Чтобы не мешать светом Эдику, я устраиваюсь с книгой в гостиной. Я так увлекаюсь, что забываю о времени и читаю, пока не приходит заспанный Эдик.
— Ты знаешь, сколько времени? — говорит он.
— Нет, а сколько?
— Уже час. Иди спать.
Я говорю:
— Сейчас, уже иду. Только дочитаю вот эту страничку.
Он подходит, заглядывает на обложку.
— Очередной роман про любовь? Кто тут кого подло обманывает?
— Нет, — отвечаю я. — Это философское произведение. Точнее, философско-историческое.
— Ух ты, куда тебя занесло-то, — усмехается Эдик.
Психолог «Феникса» Роберт Даниилович откидывается в кресле, соединив кончики своих длинных пальцев.
— Расскажите всё подробно, что именно вас беспокоит, раздражает, может быть, пугает.
Эдик косится на меня. Он сидит в кресле перед психологом, а я — немного в стороне, в углу кабинета.
— Прямо при ней говорить?
— Разумеется, — кивает Роберт Даниилович. — Ваша жена должна знать, в чём причина вашего недовольства и дискомфорта. Вы не предъявляете ей обвинений, а просто ищете выход из сложившейся ситуации. А чтобы его найти, нужно знать, где камень преткновения. Она будет вас слушать, но перебивать не будет. А потом мы дадим слово ей, и настанет ваш черёд слушать. Прошу вас.