— С вашего позволения, я приму моё лекарство и вздремну. Надо привести себя в порядок перед работой.
Эльвира Павловна отвлекается от экрана.
— А не рано ли тебе выходить на работу, сынок?
— В самый раз, — отвечает Эдик. — Где я могу расположиться, мама?
— Где тебе удобно, Эдик.
— Ну, в таком случае, я займу диван в гостиной.
За окнами по-прежнему бесшумно кишит муравьиная жизнь, не прекращающаяся ни днём, ни ночью. Эльвира Павловна уходит в гости к соседке, Маша делает уроки, а на виске Эдика тихо бьётся голубая жилка. Его закрытые веки подрагивают во сне, губы приоткрыты, из расстёгнутого ворота чёрной рубашки видна дрябловатая шея. Из кроватки подаёт голос Леночка, и Эдик открывает глаза. Сев на диване, он разминает затёкшую шею, поворачивая голову в стороны, потом встаёт и идёт к кроватке.
— Ну что, сладкая? — спрашивает он тихим и хрипловатым после сна голосом. — Что такое? Кушать хочешь? Сейчас будем кушать.
Он моет руки, подогревает детскую смесь и садится с Леночкой в кресло. Девочка сосёт бутылочку, причмокивая, а Эдик широко зевает и жмурится. За этим занятием его и застаёт вернувшийся с тренировки Ваня. Бросив краткий настороженный взгляд на отца, он сразу идёт в ванную мыть руки, а потом устраивается на кухне с кофе, кексами и газетой. Покормив Лену, Эдик с полотенцем на плече носит её на руках, ласково похлопывая по спинке. Заглянув на кухню, он останавливается за спиной у Вани, жующего кекс и читающего газету.
— Привет, — говорит он после некоторого молчания.
— Угу, — отзывается Ваня, запив кекс глотком кофе.
— Ты не против, если я поживу здесь, с вами? — спрашивает Эдик.
Ваня отрицательно мычит, не отрываясь от чтения. Эдик, постояв ещё несколько мгновений, наклоняется и целует его в затылок.
Горячие спагетти аппетитно дымятся в тарелке Эдика, политые томатным соусом и посыпанные тёртым сыром, но он мешкает есть, вертит вилку в пальцах, а взгляд у него опять неподвижный, мёртвый. Именно в этот момент Маша подходит и садится к столу, сцепив перед собой пальцы замком. Она собирается с духом и говорит:
— Папа, я хочу кое-что сказать.
Видимо, это — результат её задумчивости за кофе с кексами: она наконец решилась озвучить свою мысль. Эдик, поворачивая вилку, всё ещё не притрагивается к спагетти. Маша начинает:
— Я плохо себя вела с Ларисой, перед тем как она…
Запнувшись, она умолкает и сглатывает. Эдик устремляет на неё потухший мёртвый взгляд и перестаёт вертеть вилку.
— Я отказалась есть кашу, а она меня ткнула лицом в тарелку. Мы поцапались. Она надавала мне пощёчин. А потом, когда она пошла в душ, я налила ей в бальзам для волос клей. У неё склеились волосы. А ещё… А ещё я хотела ей смерти. Потом я подумала, что это плохо, но… — Губы Маши начинают подрагивать, и она с трудом заканчивает: — Потом случился пожар. Я подумала… Я подумала, что это потому что я пожелала ей смерти. Это я виновата, папа.
Маша роняет голову на руки и вздрагивает. Высказав то, что её мучит, она беззвучно плачет, уткнувшись в сложенные на столе руки. Эдик, моргнув, кладёт вилку и протягивает к ней руку.
— Пуговка, иди ко мне.
Он ставит Машу между своих колен и заглядывает ей в глаза, но она ничего не видит от слёз.
— Маша, посмотри на меня.
Она всхлипывает, поникнув головой, и он поднимает её лицо за подбородок, берёт его в свои ладони и ласково приказывает:
— Маша, не плачь, открой глазки и посмотри на меня.
Она открывает полные слёз глаза. Эдик, смахнув ей слёзы со щёк, говорит:
— Пуговка, ты ни в чём не виновата. Я люблю тебя. Успокойся, обними меня.
Маша, обхватив его за шею, всхлипывает. Эдик усаживает её к себе на колени и крепко обнимает. Между его бровей лежит складка, веки полуопущены.
— Всё хорошо, Машенька. Ты не должна себя ни в чём винить. Никто не виноват.
— Папа, я плохая, — горько шепчет Маша. — Я насылаю зло… Из-за меня ушла мама, а стоило мне на секундочку захотеть, чтобы Ларисы не стало…
— Маша, нет. — Эдик, подхватив её на руки, встаёт из-за стола. — Ты не насылаешь никакое зло, что за глупости.
Он стоит с ней на руках у окна, расставив ноги. На его затылке справа — круглое родимое пятнышко, которого раньше не было видно под волосами. Маша, всхлипнув, спрашивает:
— Папа… Ты опять женишься?
Эдик, помолчав, отвечает тихо:
— Не знаю, пуговка… Наверно, теперь уже вряд ли.
— Ты наймёшь няню для Лены?
— Нет, больше никаких нянь. Бабушка поможет.
За окнами — ночной город-муравейник, вечно не спящий и живущий своей муравьиной жизнью. Завтра утром я возвращаюсь к Вадиму и Лизе, а пока передо мной раскинулся мерцающий океан городских огней: я стою на балконе, вдыхая веющею мне в лицо ночную прохладу. Ваня и Маша спят, Эльвира Павловна досматривает последний вечерний сериал, Эдик только что покормил Леночку и укладывает её спать. В небе над городом стоит полная луна.
Балконная дверь открывается у меня за спиной, в проёме — круглоголовая худощавая фигура.
— Извини, не знал, что ты здесь. Не буду тебе мешать.
Я отвечаю:
— Ты мне не помешаешь. Как там Лена?
Эдик выходит на балкон и встаёт рядом со мной, поднимает лицо к луне.
— Уснула… Луна-то какая!
Мы стоим молча. Эдик, опираясь на перила, смотрит на мерцающий океан огней. На его голове лежит тусклый лунный блик.
— Да, из нашего дома такого вида нельзя было наблюдать, — говорит он задумчиво.
Я поёживаюсь от прохлады. На плечи мне опускается пиджак Эдика, согретый его теплом, его рука проскальзывает в мою, но сжать не решается, просто тихонько держит.
— Я всё-таки благодарен тебе, Натэлла.
— Не стоит.
Его лицо в полумраке приближается, и я во второй раз чувствую поцелуй вдовца. Сухие твёрдые губы, горячий рот, отдалённый тёплый привкус детской смеси: видимо, он её пробовал, прежде чем дать ребёнку.
— Эдик, уже ничего не изменить.
Он выпускает мою руку.
— Я знаю… Извини, не удержался. Это было лишнее. Наверно, луна виновата. Я сейчас вдруг понял, что в последние несколько лет вообще не обращал на неё внимания. А тут — разглядел…
Я говорю:
— Мы часто порой не всматриваемся в то, что находится постоянно рядом с нами.
Он усмехается, снова поворачивается к огням и опирается на перила.
— Да, это верно подмечено. Привычные вещи ускользают от взгляда. Вот так не присматриваешься к ним, а потом вдруг посмотришь и подумаешь: а ведь эта штука совсем не такая, какой я её себе представлял в последнее время. — Помолчав секунду, он тихо добавляет: — Бывает так и с людьми.
— Да, бывает. — Я снимаю его пиджак и накидываю ему на плечи. — Спасибо… Я, пожалуй, пойду. Завтра рано вставать.
Он кивает.
— Я ещё постою.
Дом достроен, я еду проверить, как идут отделочные работы. Я заказала точно такую же мебель и даже обои, чтобы Лиза чувствовала себя здесь как дома. Чердак, как я и обещала, оборудуется под жилую комнату для Вани, а для девочек готовится своя комната. Она будет поделена пополам лёгкой раздвижной ширмой, чтобы у Лизы и Маши было своё личное пространство.
В квартире слышится громкий детский голосок: это лепечет подросшая Леночка. В прихожей я натыкаюсь на собственный портрет, но не фотографический, а рисованный. Он висит на стене в рамке, и его сходство со мной такое чёткое, что я останавливаюсь в изумлении, будто встретившись со своим отражением там, где нет зеркала.
— Она нас всех нарисовала, — говорит Эльвира Павловна. — Но это, по-моему, самая лучшая её работа.
В сентябре Маша поступила в школу искусств с семилетним обучением, и по результатам вступительного экзамена её приняли сразу в четвёртый класс.
— Представляешь, сама разузнала, где эта школа искусств, сама туда пошла и записалась на экзамен, — рассказывает Эльвира Павловна. — А мы об этом узнали только тогда, когда её уже зачислили. Эдику, мне кажется, это не очень понравилось, но деваться было уже некуда. Он даже сказал, что у неё твой характер.
— Думаю, у неё свой характер, — отвечаю я.
Леночка звонко смеётся, сидя на ковре: Эдик забавляет её, бодая головой воздушный шарик.
— Сегодня вроде бы пятница, — говорю я. — Разве у тебя сегодня не рабочий день?
— У меня теперь три выходных, — отвечает Эдик, подбрасывая шарик. — И домой я прихожу не в восемь, как раньше, а в шесть. Так я больше времени провожу с Леной.
Шарик приземляется на его гладкую макушку и упруго отскакивает, и Леночка заливисто хохочет.
— Я заехала за детьми, чтобы показать им дом, — говорю я. — Он уже почти готов, там заканчиваются отделочные работы.
Шарик падает на ковёр. Эдик берёт Леночку на руки и поднимается.
— Я бы тоже хотел взглянуть, если ты не возражаешь. Просто хотелось бы посмотреть, куда переедут дети.
— Я не возражаю, — говорю я. — Если хочешь, поехали с нами.
Он зовёт:
— Ваня, Маша! Мама приехала.
Маша торопливо сушит волосы феном, Ваня доедает пирожок. Они одеваются, а Эдик укладывает Леночку. Перед тем как выходить, он, уже в пальто, склоняется над кроваткой.
— Не скучай, сладкая, папа скоро вернётся.
Но Леночка вдруг разражается громким плачем. Эдик успокаивает её, берёт на руки и носит по комнате, и плач вроде бы стихает, но стоит ему снова уложить Лену в кроватку, как она тут же опять начинает безутешно плакать. Подключается бабушка, но Лена не хочет успокаиваться. Эдик снова берёт её на руки.
— Доченька, да что с тобой такое? Папа ведь ненадолго уходит.
Но Лена не желает расставаться с ним ни на минуту. Эдик тоже не в силах уйти от плачущей дочки, и единственный выход — взять её с собой.
Нас встречает Марина — дизайнер, руководящий внутренней отделкой дома.
— Всё идёт по плану, Натэлла Юрьевна. Качество вы можете проконтролировать сами. Пройдёмте, я всё покажу.
Она показывает и рассказывает. Насколько я могу судить на глаз, работа выполняется качественно, на совесть, и я про себя с удовлетворением отмечаю, что не ошиблась в выборе фирмы. Дети под впечатлением от размеров дома; Ваня потрясён площадью чердака, которому предстоит стать его комнатой. Чтобы туда попасть, не нужно карабкаться через люк: туда ведёт винтовая лестница с перилами. Чердак снабжён четырьмя полукруглыми окнами и двумя круглыми, а часть крыши прозрачная.