-- Ничего... -- сказала Юсман и помолчавши немного, неожиданно, для мечтательно расслабившегося в это время профессора, активизировалась, -надо делать дело! -- подвижно и решительно заявила она. -- Идем, Василий Федорович.
-- Скажи, Виктория, ты довольна своим по-ложением? -- не обращая внимания на активизацию Юсман, холодно проговорил Аршиинкин-Мертвяк. Оставаясь теперь сидеть неподвижным и даже еще спокойнее в голосе, он будто придержал своим вопросом подвижность Виктории.
-- Ты... имеешь ввиду... -- призадумалась она, -- мое женское положение?
-- Да.
-- Я всегда к этому стремилась. Мое приобретение -- это всегда была и есть я сама.
-- Счастливая ты.
-- А разве ты не имеешь, то, что хотел?
-- Кажется, уже не имею.
-- Не понимаю тебя. Сожалеешь?
-- Сейчас... Да. Но не о том, что получил возможность, а о том, что не могу возвратить ее.
-- Удивительно. Стремился и стал. Зачем же терять?
-- Да. Я стремился. Да. Приобрел. Ну, почему же такая клейкость человеческой судьбы!? Нет, я не хочу и не принимаю такое!
-- Мне тебя жаль. Ты как ребенок: поигрался, познал и хочешь отдать. Но это настоящие игры, Василий Федорович, с болью и кровью, среди людей не принято иначе.
-- Знаю. И это меня мучает. Как много и бы-стро мы могли бы узнать и познать и покаяться и идти дальше, если бы...
-- Можно было бы играться и отдавать? -- уточнила Юсман.
-- Да. Играться! Именно так! С детским во-сторгом отдаваться соблазну желания и отходить от него, отпускать для другого.
Я чувствую, я понимаю, что не может больше так продолжаться на Земле: человека поглощает желание или множество таковых, и он -- не успевает, не может освоить из них, хотя бы те, которые видит и хочет иметь...
Почему, почему, ему, человеку, постоянно приходится исподволь коситься на желаемое, страдать о близости с ним, но иметь его, в лучшем случае, частично, не полностью, по крошкам, а в худшем... не иметь никогда, а еще хуже того -- получить желаемое и не мочь возвратить его по-другому, нежели как ценою собственной жизни.
Я не хочу так.
Я протестую против такого. Так слишком долго идти и невозможно собрать воедино весь опыт.
Ну, почему же лишь смерть избавляет ото всего!? Да. Я поигрался, но я осознал это.
-- И ты хочешь играться в другое, -- будто продолжила, подсказала мысль профессору Юсман.
-- Не понимаю, что в этом плохого? -- озадачился Василий Федорович.
-- Я могу лишь только напомнить сказанное: с кровью и болью они, эти игры, понимаешь?
-- Значит..., все-таки смерть все решает?
-- Смерть лишь возможность, решаем только мы, Василий Федорович. Мы выбираем смерть, а не она нас.
-- Плохой мир, несправедливый и медленный, он должен меняться, я в это верю.
-- Может и прав ты, Василий Федорович, но я, видимо, не совсем, не до конца..., не так понимаю тебя, как ты бы хотел этого. Прости, -- сказала Юсман.
Некоторое время они сидели молча в машине.
-- Все, -- решительно сказала Юсман, встряхнув головой, будто прогоняя одолевающий сон, -- Пора. Надо идти, Василий Федорович. Надо!
-- Постой, -- остановил ее профессор, тоже оживляясь. -- А как ты думаешь справиться с Ворбием?
-- Вот, -- сказала Юсман и достала из внутреннего кармана куртки небольшой пистолет, -- на этот случай имеется.
-- Газовый? -- уточнил профессор.
-- Настоящий, Василий Федорович, самый что ни на есть.
-- Огнестрельный?
-- Конечно.
-- Дай его мне, Виктория, -- попросил про-фессор.
-- Зачем? -- удивилась Юсман.
-- Я мужчина и в моих руках оружие будет прочнее работать. И потом, тебе все равно же необходимо выполнять какие-то манипуляции, известные тебе: генератор, капсула, архив. Давай мне пистолет. Я буду в качестве останавливающей силы, а ты в качестве производящей действия.
-- Слушай, почему я тебе его должна отдать?
-- Ну, перестань же, Виктория! Ты что, думаешь: и на мушке держать и дело делать?
-- Ну, хорошо. Убедил, -- согласилась Юсман и отдала пистолет профессору. -- Ты хоть стрелять умеешь? -- поинтересовалась она.
-- Обижаешь, Виктория. У меня разряд.
-- Ладно, верю... Пошли.
Юсман и Василий Федорович вышли из ав-томобиля и направились к зданию Интегральной Фирмы.
Они остановились у входной двери в здание фирмы и Виктория привычно нажала сигнальную кнопку, вмонтированную возле двери в стену.
-- Привела? -- раздался металлический голос, возникший за знакомой профессору селекторной решеткой.
-- Да, он со мной, -- ответила Юсман и профессор насторожился, подумав про себя: "Что значит "привела?".
Щелкнул металлический запор в двери.
-- Проходите, -- снова прозвучал голос.
Юсман предложила профессору пройти первым.
-- Проходите, Василий Федорович, -- сказала она холодно и равнодушно.
Вскоре, оба они оказались в кабинете Вор-бия.
В это время, Юля, разговаривая с профессором Порядковым, почувствовала, как ее сердце неожиданно сжалось и от этого родилось у нее в душе какое-то необъяснимое беспокойство, предчувствие.
-- Что-то... -- сказала она заметно волнитель-но, -- долго так нет Миши.
-- Насколько я знаю этого молодого человека, он обязателен и если сказал что-то, пообещал..., то -- несколько секунд поразмышлял Петр Алексеевич, -- ему... можно верить, -- договорил он.
-- А что вы будете решать с Мишей, когда он вернется? -- не удержавшись, поинтересовалась Юля.
-- Я же уже говорил вам, Юлия... У Миши имеются какие-то соображения на этот счет, а меня он пригласил как интеллект, мозг, так сказать, и, естественно, как близкого друга Василия Федоровича, вашего отца. Больше я ничего добавить по этому поводу не могу.
-- Не можете или не хотите? -- отчаянно не унималась Юля.
-- Ну, Юлия, извините, но вы как ребенок.
-- И вы меня извините, Петр Алексеевич, -- словно опомнилась Юлия. -- Я очень устала.
-- Усталость -- характерная черта любого поколения. Все устают, начиная от малого и кончая старым человеком. А вы не обращали внимания, Юлия, на то, что дети устают все же меньше чем взрослые?
-- Замечала, -- как-то особенно нежно и за-думчиво, заметил профессор, сказала девушка.
-- А не задавались вопросом, почему это так? -- снова спросил Порядков.
-- Я не думала, -- ответила Юля.
-- А вы подумайте, -- предложил профессор.
-- Возможно, оттого они устают меньше, что... Честное слово, не знаю, Петр Алексеевич. Отчего?
-- Все очень просто, -- определился Порядков. -- Есть только три возможности жить в мире.
Первая: видеть натуру, все как впервые, без какого-либо опыта на то, но это -- бессозна-тельное бытие.
Вторая возможность, здесь посложнее: видеть натуру, все что есть, но не как впервые, потому что уже есть опыт и он подсказывает -- как надо видеть, а значит, всякий раз, когда имеется возможность видеть очередную натуру, она уже не воспринимается как есть, как впервые, потому что воспринимается в свете уже существующего опыта, и таким образом, человек перестает видеть, можно сказать даже, если хотите, как бы перестает видеть новое, а видит лишь, собствен-но, блуждает в первичном опыте и только.
И в редкие моменты жизни, количество и ка-чество которых разнится у всех, ему, человеку, удается воспринять что-то новое, когда, вдруг какую-то из натур он воспримет без опыта, но, к сожалению, и тогда, после того, как ему удается такое -- опыт набрасывается -- осознавать вновь прибывшую натуру и опять же, искажает ее; другими словами, вторая возможность предполагает в общем -- ложное видение натуры.
И наконец, третья возможность жить в этом мире: это когда натура воспринимается постоянно вне опыта, но при этом присутствует и сознание.
-- Интересно, как это можно? -- спросила, внимательно слушающая Юля.
-- Это так просто! Давайте примем логическую модель, чтобы обозначить возможность правильно понимать. Я предлагаю такую модель: натура, она, как не крути и есть потому натура, что она всегда находится во вне опыта че-ловека, тогда, отсюда вытекает, что опыт находится относительно натуры всегда -- внутри че-ловека. Ну, а если это так, тогда можно коротко охарактеризовать первую возможность жить в этом мире, охарактеризовать, как бессознатель-ное видение натуры при полном отсутствии опыта, а вторую возможность, как видение человеком, его восприятие натуры, через опыт, точнее, как опыт видящий, получается -- ложную натуру, или человек, видящий сам себя, отсюда третья возможность жития в этом мире прозвучит следующим образом: восприятие, видение натуры как опыта во вне, при полном отсутствии опыта внутри, через осознанный и полный перенос внутреннего опыта во вне, последний и ста-новится натурой. Вот так-то, Юлия!
-- Но, все-таки, почему же дети устают меньше? -- озадачилась Юля, как бы задавая вопрос одновременно и себе и профессору.
-- Согласитесь, что это логично: если течет река сама по себе, то нельзя сказать в прямом смысле, разве что в переносном, о том, что река устала.
-- Нельзя, -- согласилась Юля.
-- Но если человек начнет работать с этой рекой, скажем: подгонять ее течение или наоборот -- притормаживать, то человек устанет. И чем больше он будет что-либо делать за реку, тем больше он будет уставать. Догадываетесь? -- лукаво прищурившись, спросил профессор.
-- Теперь... Кажется, да. Если я правильно поняла вас, то, в начале, дети, не имея опыта или мало позволяя ему проявлять себя, восприни-мают течение реки и мало вмешиваются в него, мало что делают за реку, а значит и меньше устают, чем тогда, когда, они же, подрастая и становясь взрослыми, начинают жить опытом -- делать все больше за реку, вместо нее, и чем не больше они это делают, тем больше и быстрей устают.
-- Абсолютно верно, Юлия. Только, предлагаю, слово "река" замените на фразу -- "энергия в движении" и, все сразу станет на свои, окончательно и достаточно понятные места.