— Что ж, не буду вам запрещать ваши занятия, хочу только напомнить о необходимости держать себя в руках. Полагаюсь на ваше здравомыслие, — ага, здравомыслие двух подростков. Хотя, как бы мало внимания ни уделялось в романе Ваньи — даже удивительно, насколько мало, первая любовь главного героя, как-никак — всё же этого хватало, чтобы сделать вывод: «занятия» парочки прошли без последствий. Вспомнить хотя бы эпизод, где Гусунь, уже став императором, поручает проверить всех женщин, с которыми у него когда-то был сексуальный контакт. Как раз на предмет, не оставил ли он им кого-нибудь на память и не пора ли забирать во дворец новоявленного принца или принцессу — вместе с матерью, естественно, благо гарем позволяет содержать хоть тысячу женщин.
Ваньи тогда в гарем не попала.
— Благодарю учителя! — просиявшая девушка тем временем низко поклонилась, возвращая Линьсюаня в день сегодняшний.
— Ладно, ладно… А ты, я не знаю… не ходи в одиночку, что ли. Ну, или, хотя бы, не давай себя заманить в такие места, где никого нет.
— Этот ученик благодарен наставнику Хэну за заботу, — поклон был выполнен по всем правилам, а вот скрыть сарказм в голосе И Гусунь даже не попытался. Ну да, учить осторожности мальчишку с такой бешеной гордостью — всё равно, что метать бисер перед свиньёй. Или, как здесь говорят, играть на цине перед буйволом.
Махнув рукой, Линьсюань отпустил обоих и вернулся к себе. В его доме уже ждала записка от Чжаньцюна — тот не отказался от идеи совместного чаепития, только предложил перенести его на вечер.
* * *
Чай был накрыт в беседке на склоне горы. Когда-то Андрей, читая, удивлялся — зачем нужно строить столько беседок и пагод с башнями, не несущих ни религиозного, ни практического смысла? Оказалось, затем, чтобы любоваться из них видами и проникаться чувством прекрасного. Что ж, кое-какой практический смысл в этом можно наскрести: предаваться медитации и возвышенным мыслям действительно приятнее и проще, глядя на что-то красивое. Не зря длительная медитация лицом к стене считается высшим пилотажем. Или видом наказания. Или подвижничества.
Чжаньцюн сам разливал чай, и Линьсюань невольно подумал, что в выверенности его движений и правда есть что-то от впадения в транс. Что ж, совершенствоваться можно разными путями. Казалось бы, какое отношение имеют чайные церемонии, поклоны или зубрёжка классиков к формированию золотого ядра и прочей внутренней алхимии? Но всё связано со всем, и любое занятие можно превратить в подобие медитации, позволяющее пережить то изменённое состояние сознания, которое и требуется для изменений ци внутри себя. А ещё — для контакта с иным, горним миром, в который уходят те, кто обретает бессмертие. Что, господа, вы правда думали, что бессмертие — это нестарение тела? Да, бывает и такое, но большинство ищущих бессмертия ставит себе цель поамбициозней. Чем становится земным бессмертным, куда привлекательней выглядит перспектива стать небесным бессмертным, сохранив все свои разумные души.
Да-да, разве вы не знаете, что у человека по меньшей мере три души? Говорят, что их даже больше: семь, десять, а то и двенадцать, но в любом случае, остальные — это животные страсти, их можно в расчёт не принимать. Но уж три-то разумные души есть у каждого: изначальная душа, земная душа и душа человеческая — та, что только у рождённых людьми. А изначальные и земные души есть так же у животных с растениями — разве вы никогда не слышали об оборотнях? Как те же лисы могли бы принимать человеческий облик, не будь они способны совершенствоваться и не обладай хотя бы зачатками разума?
Изначальная душа человека после смерти уходит в землю, иногда живёт в его могиле, и, если не заботиться о её последнем пристанище и не приносить жертв, может переродиться в голодного и злобного гуя. Земная душа попадает в ад-Диюй, а после, очистившись там от грехов, уходит на новое перерождение — или сразу уходит на перерождение, если человек вёл безгрешную жизнь. И лишь человеческая душа способна вознестись на Небеса и оттуда приглядывать за своими потомками, помогать или наказывать, если они сбились с истинного пути. Потому и ставят люди поминальные таблички, кланяются им и молятся перед ними, что знают — умершие не оставят нас.
В чём же тогда путь достижения бессмертия, спросите вы? А вот в чём: с помощью внешней алхимии путём принятия пилюль и снадобий бессмертия, или алхимии внутренней, выплавляя из своей ци сперва золотое ядро, а из ядра — бессмертный зародыш, сохранить все три свои души как единое целое и отправиться на Небеса, фактически оставшись той же личностью, какой был при жизни. Ну а человеческое тело, когда трансформация уже произойдёт, можно будет и сбросить, как цикада сбрасывает ненужную шкурку. Беда в том, что оба вида алхимии, что внешней, что внутренней, требуют полного сосредоточения и отречения от мирского — да и помощью свыше при этом тоже пренебрегать нельзя. Вот и уходят заклинатели отшельничать в дикие горы, туда, где обитают могущественные духи, не потревоженные людьми и той суетой, что они производят.
— О чём задумался, шиди? — спросил Чжаньцюн, передавая ему чашку.
— О достижении бессмертия, — честно сказал Линьсюань.
— Для этого нам надо воспитать хотя бы одно поколение преемников. Мы должны думать не только о себе, но и о будущем ордена.
— Безусловно, — согласился Линьсюань, делая глоток. Слова главы направили его мысли в другую сторону, напомнив о сегодняшнем инциденте и о мальчишке, которому предстоит диктовать будущее всей Поднебесной.
— Шисюн…
— Да?
— Сейчас наш орден живёт за счёт сбора податей и повинностей с подконтрольного нам населения. А как было во времена императоров?
— Во времена императоров мы, как и все государственные служащие, состояли на жаловании, — Чжаньцюн уже привык к тому, что шиди Хэн может задать вопрос на любую, самую неожиданную тему. — Орден Линшань, как любое учреждение, снабжался из столицы. Должен был снабжаться. Но…
— Но к этому времени столица довольно слабо контролировала области.
— Именно, шиди. Нельзя сказать, что не контролировала совсем, но упадок уже сказывался. Чтобы выжить и поддержать свой престиж, ордену приходилось не только взимать плату с людей за оказываемые услуги, но и брать под покровительство окрестные земли, не довольствуясь только теми, что были выделены нам императором.
— Поэтому, когда власть императоров пала, границы наших владений уже фактически сложились, я прав?
— Шиди прав. Конечно, не без того, чтобы повоевать с кланами Мэй и Чжун, но в целом нам достаточно легко удалось достичь соглашения.
— Говорят, что теперь Чжуны превратились в верных псов клана Мэй…
— Узы родства, — сдержанно сказал Чжаньцюн. — Неравенство сил. В тот год, когда пал император Чжэн Гуан, Бэйхэ сменила русло. Сильнее всего это ударило как раз по Чжунам. До этого мы, трое северо-западных владык, были практически равны, после клан Чжун стал слабее.
— Что ж, кому-то везёт, кому-то нет, — Линьсюань помедлил. — Скажи мне, шисюн… Это, конечно, чисто теоретические рассуждения, но, если бы власть императоров вдруг восстановилась во всей полноте — орден смог бы выжить?
— И мы бы лишились возможностей сбора податей, ты это имеешь в виду?
— Угу.
— Ну… Если императоры снова переведут нас на жалование… Либо пришлось бы брать деньги за каждого ходячего мертвеца, чего бы мне не хотелось. Продажа амулетов и талисманов, определение благоприятных дней и мест — тоже неплохой источник дохода. В конце концов, монастырь Шэнхуа, хоть и не обладает обширными владениями, вполне процветает на пожертвования и входит в десятку наиболее уважаемых школ совершенствования.
— Они буддисты и получают пожертвования не столько за ночные охоты, сколько за заботу о душах своей паствы.
— Верно, — согласился Чжаньцюн. — Зато и плата им — дело сугубо добровольное, твёрдых цен они не назначают. А почему ты вдруг спросил?
Линьсюань посмотрел на залитый закатным солнцем склон, на голубеющую долину внизу. Этот вид уже не заставлял его ахать от восторга, как в первый раз, став привычным, но всё равно был хорош. Вдруг нестерпимо захотелось встать и пройтись, словно он сидел тут не четверть часа, а по меньшей мере два, и Линьсюань не стал противиться неожиданно накатившему желанию.
— Может, тебя это удивит, шисюн, — по-прежнему не глядя на главу, произнёс он, — но мне появление нового императора вовсе не кажется чем-то невероятным. Не прямо сейчас, разумеется… но в обозримом будущем.
— Ты видишь какие-то предпосылки к этому? — помолчав, уточнил Чжаньцюн.
— Естественный ход вещей, — Линьсюань, заложив руки за спину, остановился у перил. — Большую часть своего существования Поднебесная была единым государством. Ещё с Яо и Шуня*… с Жёлтого императора и Фу Си**. Да, потом всё распалось на воюющие части, что стало бедствием для народа Поднебесной, но после вновь собралось в единое целое. Сейчас принято проклинать Чжэн Гуана как узурпатора, свергшего законную династию, но при этом как-то забывают, что основатель законной династии Цзюэ был точно таким же узурпатором, захватившим трон силой оружия. Просто ему больше повезло.
— То есть, ты считаешь, что единая империя под властью императора — естественный порядок вещей, который теперь нарушен?
— Именно. Это то, к чему стремятся люди. К отсутствию внутренних войн, единому порядку для всех, возможности пожаловаться на неправедную власть ещё более высокой власти. Чтоб можно было, хотя бы теоретически и через раз, но получить справедливость. Время династии Цзюэ вышло, всему на свете приходит конец… Но за концом всегда приходит начало. Рано или поздно появится новый Чжэн Гуан.
Повисла тишина. Чжаньцюн молчал, и по его лицу нельзя было прочесть, о чём он думает.
— Что ж, когда придёт вода, тогда и образуется русло, — сказал он наконец. — Едва ли сейчас есть смысл много размышлять над этим.
— Ты прав, — согласился Линьсюань, возвращаясь к столу. Внезапно проснулся аппетит, и он подхватил с блюда симпатично выглядящий пирожок — как оказалось, с курятиной.