Ну вот я и заболтался, совсем как малый ребёнок, а ведь я уже несколько десятилетий как вышел из детского возраста. Но уж с письмами всегда так: только распишешься, как чувствуешь, что вконец устал.
Не получится ли у Вас побывать в Австрии? Очень хочется Вас увидеть.
Как бы то ни было, я надеюсь теперь чаще с Вами общаться, на меня это действует благотворно. Самый сердечный поклон […] и Вашей жене. Также приветы от моей жены и дочери, теперь г-жи Гертруды Гряйссле (урожд. Шёнберг). Мой мальчишка сделался азартным футболистом и славит моё имя в широких кругах — я отец знаменитого футболиста Георга Ш.
Огромнейший и серд. привет,
N. B. Моё «Учение о гармонии» уже три года (в течение которых, с перерывами, работаю над новым изданием) как распродано, поэтому купить его Вы нигде не сможете. Как только оно выйдет, я Вам вышлю.
Шёнберг и Франсис Пуленк. Мёдлинг. 1922
1923
62. Кандинский — Шёнбергу15 апреля 1923 г
Веймар
Баухауз
Дорогой друг,
я очень порадовался Вашему письму, и только безумный темп теперешней жизни объясняет моё долгое молчание. Право, это как дурной сон: ты хочешь запрыгнуть на отходящий поезд, бежишь из последних сил, но ноги тебя не слушаются. Сначала я думал, что это чисто русский образ жизни, и надеялся начать здесь жить по-другому, более сосредоточенно. В Берлине я жил в необычайной спешке, полагая, что скоро это пройдёт, поскольку надеялся обрести в «тихом Веймаре» достаточно покоя. Но это оказалось иллюзией. Ни разу я не исполнил и половины того, что хотел сделать. И всё же здесь прекрасно: есть много возможностей и прежде всего — возможность создать некий центр, который далеко лучился бы во все стороны. Но для этого нужны другие силы, выходящие за пределы нашего ограниченного круга. Как часто я повторял себе: «Если бы здесь был Шёнберг!» И представить только, теперь есть вероятность, что он приедет, поскольку здесь образовался круг, имеющий известное влияние на нужные должности. Возможно, решение теперь зависит только от Вас. Говоря по секрету: здешней музыкальной школе нужен новый директор. Мы сразу же подумали о Вас. Напишите же как можно быстрее: согласны ли Вы в принципе. Если да, мы тут же возьмёмся за это дело.
Кандинский (сидит в центре) среди учеников Баухауза. 1920-е
Сердечный привет Вам и всей Вашей семье от меня и жены,
Ваше «Учение о гармонии» ещё не вышло? Русские музыканты ждут в нетерпении.
63. Шёнберг — Кандинскому19 апреля 1923 г
Мёдлинг, Вена
Бернхардгассе 6
Дорогой господин Кандинский,
если бы я получил Ваше письмо год назад, я бы отбросил все свои принципы, отступился бы от намерений заняться наконец композицией и очертя голову бросился бы в эту авантюру. Даже признаюсь: я и сегодня на секунду засомневался, столь велика моя любовь к преподаванию и так легко я загораюсь до сих пор. Но этому не бывать.
Ибо то, чему мне пришлось научиться в последние годы, я наконец хорошо усвоил и уже никогда не забуду. Именно то, что я не немец, не европеец, а возможно и не вполне человек (европейцы, во всяком случае, предпочитают мне наихудших представителей свой расы), а еврей.
А я тому и рад! Теперь я больше не хочу для себя никаких исключений и не имею ничего против, если меня валят в одну кучу с другими. Потому что я убедился, что на противной стороне (которая в моих глазах уже не выглядит образцовой) всё тоже смешалось в одну кучу. Я убедился, что тот, с кем я мнил себя наравне, находит себе сообщество в той самой куче. Я узнал, что и Кандинский в делах и поступках евреев видит лишь скверну, а в скверных поступках евреев — исключительно еврейскую сущность, и тогда я отказался от всякой надежды на понимание. Мы люди разных видов. И это окончательно!
Поэтому Вы поймёте, что я теперь занимаюсь лишь тем, что служит поддержанию жизни. Возможно, следующие поколения когда-нибудь снова обретут способность грезить. Я не желаю этого ни им, ни себе. Напротив, я бы многое дал за возможность привести их к отрезвлению.
Пускай же Кандинский из прошлого и Кандинский нынешний по справедливости разделят между собой мой сердечный привет, исполненный глубокого уважения.
[на машинописной копии письма, оставшейся у Шёнберга, подписи нет]
Шёнберг. Фотоателье Schlosser & Wenisch. Прага. 1924
64. Кандинский — Шёнбергу24 апреля 1923 г
Веймар
Баухауз
Дорогой господин Шёнберг, вчера получил я Ваше письмо, и оно до крайности меня потрясло и обидело73. Никогда я не мог предположить, что мы — именно мы с Вами — будем писать друг другу такое. Я не знаю, кто заинтересован в том, чтобы поколебать и, быть может, окончательно разрушить наши, я был уверен, столь прочные, чисто человеческие отношения. Вы пишете: «Это окончательно». Но кому от этого польза?
Я люблю Вас как художника и человека, лучше, наверно, сказать — как человека и художника. В таких случаях я меньше всего думаю о национальности, мне до неё нет ровно никакого дела. Среди моих годами испытанных друзей (само слово «друг» очень много значит для меня, я редко его употребляю) больше евреев, чем русских и немцев. С одним из них у меня прочная связь ещё с гимназических времён, она длится уже сорок лет. Такие отношения сохраняются «до гробовой доски».
Когда по возвращении в Германию я не нашёл Вас в Берлине, то очень огорчился, потому что годами мечтал о нашей встрече. Если бы встретил Вас в Берлине, мы могли бы обсудить много острых вопросов и среди них «еврейский вопрос». Так хотелось бы услышать Ваше мнение об этом. Бывают времена, когда «дьявол» выползает наружу и подыскивает головы и уста, подходящие для его проделок. У каждой нации есть свои особенности, которые могут сказываться в определённом круге, и потому наряду с «одержимыми» личностями иногда появляются «одержимые» нации. Это болезнь, подлежащая лечению. И во время этой болезни проявляются два ужасающих свойства: негативная (разрушительная) сила и ложь, которая тоже действует разрушительно. Вы же меня понимаете? Только в этом смысле и можно говорить об общей «куче». Мы с Вами не принадлежим никакой куче и печальнее всего будет, если мы начнём швырять друг друга в какую-нибудь из них. Если не приспособлен для жизни в куче, можешь всё-таки — хладнокровно или с болью в сердце — размышлять о своей нации, о её врождённых свойствах и привнесённых временем изменениях.
Разговор о подобных вещах возможен лишь между свободными людьми. Несвободные не поймут самой постановки вопроса, и дело кончится сварой.
Почему Вы не написали мне сразу, как только услышали о моих высказываниях? Могли бы написать, что не одобряете их.
Вы нарисовали ужасающий портрет «нынешнего» Кандинского: я отталкиваю Вас как еврея и тем не менее пишу Вам доброе письмо с уверением, что хочу видеть Вас рядом и сотрудничать с Вами! Дорогой господин Шёнберг, прежде чем писать Ваше «окончательно!», подумайте всё же, подобает ли посылать мне «нынешнему» приветы, исполненные глубокого уважения. В последнем слове явно не хватает частицы «не».
Нас, людей хоть сколько-нибудь внутренне свободных, так мало, и мы не должны терпеть, чтобы между нами вбивали клинья. Это работа, и работа «чёрная». И мы должны ей сопротивляться.
Не знаю, смог ли я достаточно ясно передать Вам свои чувства. Нет никакой особой радости в том, чтобы быть евреем, русским, немцем или европейцем. Лучше быть просто человеком. Но мы должны стремиться к идеалу «сверхчеловека». Это долг немногих.
Хотя Вы меня и раздваиваете, я всё же шлю Вам самый сердечный привет и своё глубокое уважение,
65. Шёнберг — Кандинскому04 мая 1923 г
[на второй странице машинописной копии письма Шёнберга сверху стоит:]
Мёдлинг
Дорогой Кандинский,
обращаюсь к Вам так, потому что Вы написали, что потрясены моим письмом. Этого я и ждал от Кандинского, хотя и не высказал и сотой части того, что должна бы нарисовать фантазия Кандинского, будь он моим Кандинским! Потому что я ещё не сказал, что, например, когда иду по переулку и каждый встречный разглядывает меня на предмет того, еврей я или христианин, я не могу объяснять каждому, что я как раз тот, для кого Кандинский и некоторые другие делают исключение, хотя вот Гитлер придерживается другого мнения. Но и от благосклонного мнения мне мало проку, даже если я начертаю его на табличке и, как слепой нищий, повешу себе на шею, чтобы каждый мог прочесть. Об этом Кандинский не подумал? Кандинский не догадался, что мне пришлось прервать моё первое за пять лет рабочее лето, оставить место, где надеялся обрести покой, необходимый для работы, и больше уже нигде не смог обрести покоя?74 Потому что немцы не терпят евреев! Так может ли Кандинский разделять чьё-то иное, не моё мнение? Может ли он иметь хоть одну общую мысль с ЛЮДЬМИ, способными нарушать покой моей работы? И можно ли назвать мыслью то, что кто-либо с ними имеет общего? И эта «мысль» бывает правильной? Я считаю, что Кандинский не вправе разделять с ними даже геометрических постулатов! Его позиция не такова, или между нами нет ничего общего!
Я задаюсь вопросом: почему говорят, что евреи таковы, каковы спекулянты из их числа? Разве говорят про арийцев, что они равны самым худшим своим представителям? Почему об арийцах судят по Гёте, Шопенгауэру и им подобным? Почему о евреях не говорят, что они как Малер, Альтенберг, Шёнберг и многие другие?