в лице Яши Цвибака готов. О русские баре! Где вам удержать Кремль в своих руках! Целую. Ваш А. Карташев
22. XI. 33.
Дорогой Антон Владимирович,
Вчера был у меня Лоллий Иванович [Львов]: просили председательствовать на закрытом собрании в честь И.А. Бунина. Я и в самом деле захворал! Еще у Вас в понедельник чувствовал себя плохо, теперь сказался бронхит, говорю, как протодьякон, ломает всего, и т. п. И при сем продолжаю крючиться. Но не это меня удерживает от принятия предложения. Львову я сказал, – видите, какой я… сейчас сказать «да» – не смею. Сегодня узнал об отсрочке вечера. Из программы открытого, «театрального», заседания194 выясняется многое для меня, и это многое укрепляет правильность моего «пневматика», о чем Вы знаете. Что же – многое? А вот. Председатель Комитета по организации «театрального» чествования Бунина – проф. Н.К. Кульман195. Отлично. За его подписью я сегодня получил билет на чествование: – «Ваше место будет на сцене за почетным столом писателей». Хорошо. Вступительное слово – приветствие лауреату скажет В.А. Маклаков196. Ладно. Будет говорить, так сказать, дипломат. Затем хор, – «Слава», – чтение приветствий, пианист, слово И.А. Бунина197. И писатели за «почетным столом» почтенно будут сидеть, слушать, созерцать и… – дипломатично помалкивать198. Писатели лишены слова. Рот им завязан, дипломатично. Для чего же – писатели? Для гарнира, очевидно? Неудобно все-таки без писателей. И все же – удобней без писателей говорящих. Без них составлялась программа, так сказать явочным порядком, – каким-то, в печати не опубликованным, составом Комитета. Полагаю, что все это не без ведома И.А. Бунина. Писатели должны только присутствовать. Полагаю, что проект был представлен на утверждение, на одобрение, и виновник торжества начертал – «быть по сему»? Не без его же все это ведома? Что же сей сон значит? Разгадать не трудно: без «политики», без страстей, без «злобы дня сего», – чисто литературное (без писателей?) – с единственно говорящим – И.А. Буниным – как бы в духе «лиго-национальном», празднество. Без и вне России. Без упоминания – Боже упаси! – того, о чем поминать, по дипломатическим соображениям, недопустимо. Тем более, что представлять Бунина, по всей вероятности, будет представитель Французской Республики199. Так что, ясно, и празднество принимает как бы характер дипломатического. Что, понятно, как я сказал, не может быть неизвестно И.А. Бунину, и на что, по-видимому, он дал согласие. Все должно быть прилично, дипломатично, «нейтрально». Мы все – и писатели, и общественные деятели, тем самым вводимся в линию ди-пло-матическую, и должны выполнять составленную без нас программу, т. е. ей подчиниться, признать ее. Я лично не охотник до дипломатии и не люблю ходить по ниточке. Во мне вот загорелось чувство, и я, ломая «этикет», затребовал, было, слова, слова… – и, как Вы знаете, во́-время зачеркнул это требование. И тем самым избавился от неприятности – отказа: «следуйте программе». Хотят избежать возможных неудовольствий в сферах… особливо, если будет представлять посланник Французской Республики? Будет все тактично, прилично, необидно даже и «признанным»: «а, какие пай-мальчики», – скажут, – «следуют стезею тонкой, тихой, дипломатической». Итак: из общественно-национального, как будто, «событие» превращается в частное, в «приятный случай», в музыкально-разговорную беседу, приправленную адресами… – из коих, понятно, будут прочтены не все… «ввиду их многочисленности». Я и вообще-то не охотник до собраний, а до таких, где мне разрешают присутствовать на таких-то условиях, – и подавно. Очевидно, и лауреату легче и удобней – «без политики». Я уже не говорю о том, что это чествование приняло характер спектакля, платного, причем в печати не указано, куда же пойдет плата. Билет прислан мне, а Ольга Александровна, очевидно, во внимание не принята (что, кажется, противоречит «дипломатическим приемам», ибо на таковых, – приемах и празднествах, – обыкновенно, получают входные билеты и супруги «почетных званых»?). Ясно, что Ольга Александровна должна купить билет (я один не хожу никуда, и я не отделяю себя от жены) – а так как супруге «почетного лица» неудобно сидеть на галерке, то надо бы ей взять место, по высокой расценке… но на сие у нас средств не имеется. Еще одно: может быть, я и ошибаюсь, может быть, «сферы» тут не при чем, а переусердствовали «наши дипломаты»? Но это еще хуже.
Теперь – о главном: о «закрытом чествовании»200. Это как бы исправление допущенного «ляпсуса». Если Бунин одобрил программу театрального чествования, – ясно, что это отвечает его желаниям. И приглашение на закрытое чествование является как бы вразрез с его планом, с его нежеланием вносить «политику». Это своего рода будет втаскивание силой в праведники. Это уже чествование тишком, под сурдинку, может быть, даже – «с нотацией». В таком случае, пользы от всего этого никакой, а конфузу может быть с излишком. Не говоря уже о том, что это «наперекор и напролом» немедленно будет доведено до сведения, кому надлежит ведать, с достаточной разрисовкой и добавкой. Это также своего рода «неделикатность» и по отношению к Бунину. Ну, не хочет человек «во праведники»… – зачем же его силой-то! Он не мальчик, и сам за себя отвечает. При таком положении я решительно не могу согласиться председательствовать и выступать. Не говоря уже о том, – откровенно говорю Вам, – что явлюсь самой главной виселицей, на которую будут вешать всех собак, самых разнокалиберных пород и мастей. Если бы это ограничилось только Вашим «Чичиком» – куда ни шло, но тут может дойти и до пудового кобеля. А если еще я не попаду на «театральное празднование», то уж такое разрисуют, что и не приснится. И без того уж я для иных – муха в молоке. С меня довольно. Для нашего, родного, из всего этого пользы ни на полушку, а конфузу прибавится: опять-таки «раздвоение», развал. Не следует давать лишнего повода. Пусть торжество проходит в театрально-дипломатической обстановке, не нами сооружаемой. История эмиграции, равно как и литературы, это событие отметит. Для чего же ей отмечать, как насильно тащили человека, – умного человека, – во праведники, и что из этого вышло? Мое мнение, решительное, – закрытого собрания не делать: ибо, если в Елисейских Полях будет хотя бы вид чествования, с отчислением остатков на то-то и то-то, то в катакомбном чествовании, при нежелании «грешника» исправиться, будет лишь покушение с негодными средствами на неподходящий объект. Придут с горохом и будут об стены щелкать. Если бы И.А. Бунин захотел, т. е. хотел бы видеть в «премии», событии литературном, – в нормальных условиях, – событие над-литературное, в страшных условиях обрешенности русской, всяческой, – он давно бы нашел то или другое слово или жест, чтобы это «над-литературное» проявить. Этого пока не случилось. И посему, уже не «дипломатичность», а самоуважение и благоговение перед тем, во имя чего живем и трудимся, требует повелительно: не ставить себя и другого, может быть, неосторожно заблуждающегося, а тем более, если тут нет никакого заблуждения, – не ставить в положение смешное, горькое, стыдное… не давать повода к издевкам, наветам, клевете, усмешечкам, и – «высокому неудовольствию» тех, для которых не существует того, что существует, для кого страшная правда – всегда досужая выдумка и ложь. Неужели Вы подумаете, что при моем отказе мною руководит лень, неуважение к Бунину, которого я ценю за творчество, или какие-нибудь личные соображения? Нет, Вы не подумаете это. Одно руководит – то, что я высказал.
Теперь – дела семейные. В болезнях оба, и – мызгаемся, отыскивая квартиру. Ничего подходящего. Написал знакомому о деле Стивы, как обещал Павле Полиевктовне, – вчера. Жду скорого ответа, но что ответит – не знаю. Немедленно уведомлю, на днях. Привет сердечный от нас Вам обоим, милые. Львову я сегодня ответил – решительно отрицательно, но не писал, как пишу Вам, – написал: внутренне говорит мне, – а я его всегда слушаюсь, – не надо.
Ваш душевно Ив. Шмелев.
Добавка, 24-го 11 часов утра
Дорогой Антон Владимирович,
Ждал ответа от знакомого (по делу Стивы), и не отправил письма. Ответа еще не получено, – извещу. Горячо благодарю Вас за дружеское посредничество у Гукасова. Сердечно, милый! Подумать надо. Ясно, что намерения Долинского были естественны и чисты201. Это меня успокоило. Все дело – в «самолюбии». С романом, ясно, ничего не выйдет, – подождем. Мне на «литературный комитет» надеяться: соломе – на огонь. Ходасевича – ясно.
Дальнейшее развитие программы «чествования» моего взгляда не меняет: все процензуровано, вплоть до Б.К. Зайцева (слова его)202. Писатели – для декорации.
Заболели оба мы. Вчера Ольга Александровна ездила с помощью Ксении Васильевны Деникиной203 за вещами (даром кое-что получили, – жертвованные!) – сегодня она заболела удушьем, и горло воспалилось. Я с трудом, скрючась, иду в город, ползу. Вот как все сошлось! Поиски квартиры брошены.
Обнимаем Вас, милые, Господь да будет с Вами. Ваш Ив. Шмелев.
Разве до «праздников» нам?!
25/12. XI. 1933. Суббота
Дорогой Иван Сергеевич!
Получил Ваше заказное. Совершенно с Вами согласен в неучастии в «театрально-дипломатическом» акте. Сам не пойду (кстати, я избавлен и от морального давления в форме пригласительного билета)