Думаем, что вы еще на лоне природы. Укрепляйтесь, бодрейте, пишите.
Мы уже впрягаемся в зиму. Сегодня возвратится к нам пансионер-англичанин. Павла Полиевктовна будет зарабатывать гроши на нем. Забот и суеты много. Это будет до конца октября, когда он женится и будет жить своей квартирой. Павла Полиевктовна подлечила свою кожу (ожоги) солнцем. Помогло. Немного получше. Вообще пока бодры. Что-то будет осенью и зимой. Почва вулканическая. Гражданская война опасна нам в первую голову. А русские струпья по-прежнему смердят. Под видом благочестия и для обмана толпы куется низкая-пренизкая интрижка, окутанная святыми словами «собор». Пущено в ход и самолюбие «славянского папы» – патриарха Варнавы280. Ни атома христианского. Все от политической злобы, от ничтожных самолюбьишек, от элементарной шкурности. А простой народ обморочен: «творится великое дело церковного единения»… Вот за эти христианские подлоги многогрешная Русь и сидит под жидьем. Новая церковная смута приближается.
От Павлы Полиевктовны и меня низкий поклон вам обоим с Ольгой Александровной. Целую А. Карташев
9. IX. 1935.
Дорогой Антон Владимирович,
Простите – и Вы, дорогая кумушка, простите, ради Бога!
– так и не вспомнили дни Ангела Вашего. Всем сердцем – всегда! – желаем и желали Вам здоровья и благоденствия. А вот, забита голова суетой дней трудных. Рад был получить письмо Ваше: всегда Ваши письма облегчение, будто с близким, задушевным, со своим – побеседовал. Прочитал… – ма‐ло, ма‐ло… – «дайте мне атмосферы!» Все письма Ваши сохраняю: они – даже «не по случаю» – всегда полны, – чем-то близким полны мне, – славной русской умной «эпистолярной» простотой и значительностью. Сколько раз думал: проклятие наше, без России! Да, как бы Вы там развернулись, размахнулись!.. Как бы в душах копну́ли-всколыхнули… добрались бы до «зернышка»… – и какие бы весомые потянулись ростки!.. А здесь, «на камени»…
Все, что заявляете об «оскопленном» Пушкине, – истина, подписуюсь всеми конечностями и плюю в измышленного препараторами от литературщины – Гофманами и Худосеичами. Это – провокация какая-то. Я был против издания: я был за издание книги – о Пушкине… Собраний сочинений – сколько угодно. Надо тащить к нему! А тут – даже и над Пушкиным издевка! Для себя пусть хоть от всего Пушкина оставят один носовой платок и утирают им себе что угодно, – для стада одичалого надо показать дорогу к Пушкину и сказать, разжевать и в хайло ткнуть одно: что есть, зачем есть Пушкин, и почему мы чтим его – и должны чтить. Вот и все. И если сие вразумительно, Пушкина найдут, сыщут. А тут – опыт дурацки-типографский. Этим не отметишь Пушкина, а только опозоришь Зарубежье: были бы капиталы, а издать-то всякий «Шарапов» может. А тут еще – Пушкин из зарубежного паноптикума. Ко всем чертям-с! Я напишу им – в дополнение к Вашему посеканию. Жаль, нет здесь со мной собрания сочинений Пушкина.
В мире стряпуны мира, – «вегетарианцы» – кажется, готовят кровавый ростбиф своим стадам. Любопытно, кто кого? Сейчас проба и гг. диктаторам, и гг. демократам (!), а демагоги постараются погреть руки. В итоге наживутся (всячески) «не‐арийцы» и проч. спекулянты. Может быть, приближается развязка «узла» – разрубка.
Я не понимаю, почему готовящийся «Собор» – низкая интрижка? почему – подлоги? почему – «новая смута»? Далек от сего. Не верю в истину митр. Евлогия. Что это (?!): «здоровье не позволяет ехать»..? Так говорит – па-стырь?! «Пастырь добрый ду-шу свою полагает за овцы…» Что за дипломатия! Там пастыри – в цепях, а здесь еще могут и на воды ездить. Вообще – я предпочту «грубого и дикого» пастыря, но доброго. И ни в каком случае не «византийца» с примесью расшаркивания в сторону гг. «демократов». А Евлогий все на канате танцует, с грацией бегемота. Жалаем быть авропейцами. И уж слишком – меду и елея. Мне приятней Антоний (помоложе бы). Хотя тоже… из лукавых царедворцев.
Живется ту-го. Сербы другой месяц не дают поддержки (чек не пришел!), и нет оповещений, что поддержки не будет. Тогда – ко-нец, ибо все и везде в обрез. Меня еще «щастлывые швыцары» выручили – издают «Няню», и я на 3 месяца (был) обеспечен. Ну, да нужда не страшна, с молочка можно и на квасок перейти. Здоровье – мое – ничего, ем шире. Ольга Александровна малость отдохнула, но – задыхается при ходьбе. Вертаемся через 2 недели – 3. Целуем. Ваш Ив. Шмелев.
22. III. 36.
Дорогой Антон Владимирович,
По Вашу светлую душу: 1) для ежегодного № «Русского инвалида», к 15 апреля, сколько могёте, хоть 50 строк, – огненное слово Ваше, для сонных душ, – или что Бог пошлет, все у Вас будет на Ѣ. Положение трудное и – «трубное». Не мо-жем не поддержать. Поручил мне Союз просить. Прошу. Весь задерган «воззваниями», сверх головы работы, ча-са нет дыхнуть, а надо. Ибо – как любили возглашать сицилисты: «бьет 12-й час»281. Сейчас у нас без 10 минут 12. Ваше «слово» да будет – как бы говенье. Господь заплатит. Можете и выиграть. Считаю полезной цыфирь 37. Но не найду. Нашел – увы – 73. Посылать по адресу генерала Кальницкого – на 3, rue Adolphe Chérioux, Issy-les-Moulineaux, Seine, Union и т.д. Про-жги-те! Все дают (дадут-ли?!). Вижу – во всем – самое важное за эти 15 лет. Бу‐ди, бу-ди!.. Обнимаю Вас и целую руку кумушке. Дни мчатся, за работой ничего не вижу. Кланяемся вкупе. Ваш Ив. Шмелев-безотдышный.
1. IV. 36.
Дорогой Антон Владимирович,
Жестко было узнать, что Вы не можете даже 50 строк дать инвалидам. От этого страдает сбор с газеты. Отнимаете у них лишнюю возможность собрать больше. Говорите о делах и проч. Ко-му говорите?! Я ведь, сам пишущий – и знаю, что при доброй воле можно сделать! А Вы, всегда загорающийся, вдохновенно пишущий и говорящий, можете – сказать! – Для Павлы Полиевктовны, видя за ней – сотни внимающих, – по любому вопросу. Все присылают!! Все нашли ¼ часа. Не постыдитесь! У Вас десятки «христов». Вытяните за кончик – и набежит. Представьте себе, что приехал Высокопреосвященнейший, и Вас вызвали на амвон, срочно! Разве не скажете?! Не поверю. Жду, с верой. Привет и благословение Вам! Низкий поклон Павле Полиевктовне. Ваш Ив. Шмелев, член Редакционной комиссии «Русского инвалида».
24. VI. 1936 г. Среда.
Дорогой Иван Сергеевич!
Сострадаю Вам весь этот страшный день. Обыкновенно молчу. Что может смертный сказать смертному? Рука Господня – и над всеми та же. Терпи, и притом ты один: никто не помощник. Потому в эти минуты стыдно пред пораженным Господом, что ты еще пока пощажен, а он – другой – в этой жгучей муке, и один без твоей помощи переносит ее, а ты – ничем не правее, ничем не оправданнее, а вот пока физически «счастлив»; пока, хотя знаешь, что твой «мене, текел, парес» уже начертан к твоему сроку.
Помучился молчанием, и чувствую, что «не могу молчать». Так ужасны эти часы для Вас в своем жилище… Господи помоги! Господи утешь, пошли забвение хоть сна…
В Ольге Александровне схоронили что-то свое родное, русское, материнское, сестринское282. Обрывается наша жизнь, темнеет вечер нашего поколения. Все кругом были постаревшие, обреченные…
Уезжайте скорее в Ригу, облегчить себе этой переменой муку этих нестерпимых первых дней.
Знайте, что мы молимся с Вами и за Вас, чтобы стало полегче. И Бог как-то посылает уповающим на Него.
Обнимаем Вас. Ваши А. и П. Карташевы
3. VII. 36.
Добрые друзья мои Павла Полиевктовна, Антон Владимирович,
Письмо Ваше, сердечное, мудрое, родное, – такое искреннее! – тронуло душу лаской, хоть теперь все бессильно согреть, утешить. Спасибо Вам, милые наши, – и от Олечки, и от меня. Олечка все со мной, – и бу-дет. Ни-куда я сейчас не могу уехать, не хочу. Я, было, послал хозяину отказ от квартиры (3- го дня), а сегодня проснулся – и понял, что я не могу уехать, переменить хоть в чем-нибудь жизнь мою: все будет так, как было при ней, – все вещи, все – связанное с нею. Буду доживать. Как-то – не знаю, как, – буду заканчивать. Ив со мной, пока, до отъезда к отцу. Он о-чень хорош, он – достойный, ее любимец, теперь – и мой. Он трогателен, нежен. Таким его сделала Олечка, любовью сделала. Он все делает для меня. Мы были на могилке после погребения – в пятницу, в воскресенье и во вторник (в 9-й день). Я всем распорядился. Но пожечь там, как мне предлагали, не мог, – наше жилище, наши комнаты, вещи, туфельки ее, все трудовое ее, все, что с ней связано, до клубка ниток, – меня зовет, связывает, как святое. Сама она – святая. И как хорошо: на 9-й день читался апостол к Римлянам XIV глава стихи 9–18, но к ним надо добавить, для разумения, и 7–8 стихи. Тут ответ на извечный вопрос, – ныне мой вопрос. И хорошо отметил это о. Лев Липеровский283, служивший панихиду. Он – его слова – не знал Олечку, но… служа, чувствовал радостную легкость, как бы свет в душе. Подобное, как и обратное, знают священнослужители… У ее могилки – мне легко, и будто закрывается боль. Меня многие-многие навещают. Это облегчает. Я теперь, увы, не плачу. Не вдумываюсь: несу ее в сердце. Со мной она, при мне, во мне. Я слышу. Но, странно, не вижу ее во сне. Это, должно быть, пока.
Вот подите: «левые» оказались трогательны. М. Вишняк плакал, да… а что, кто я для него и – она, Оля моя?! И так всё. А вот… но не хочу писать. Если меня любят –