Прочитали 1-й фельетон «Не-писателя». Читается с интересом. Но, конечно, трудно судить, как сложится впечатление, от целого.
Переживаем в эти дни трудные сборы на вакации. В ту же Ментону, в маленькое, неустроенное помещение при церкви. Опять с постельным бельем, своими пищевыми запасами, печками, даже longue-chaise΄ами* и т. д. Павла Полиевктовна переутомлена, с ее досадной болезнью. Мне стукнул 74-й. Но, как видите, еще безумствуем и фантазируем. На этот раз уломали ехать с нами и Стиву. Дай Бог, чтобы вышло что-нибудь складное. Думаем прожить до конца сентября. Адрес будет: просто L’Eglise Russe, Menton (A.M.).
Павла Полиевктовна прилагает расписку на 2 тысячи для Достоевской.
Черкните нам в Ментону о себе: как Вы втянулись в новую жизнь? Оттуда и мне легче ответить. Павла Полиевктовна сейчас хочет приписать от себя. Ваш А. Карташев
[Приписка от П. Карташевой:] Еще раз спасибо за деньги. Их мне привезла Юлия Александровна. Она все возится с больным Иваном Ивановичем. Живут они сейчас на даче, и как будто там ему лучше, но бедная Юлия Александровна имеет какой-то замученно-беспокойный вид. И правда, никогда нет уверенности, что, вернувшись домой, она найдет все в порядке.
Собираемся опять в Ментону – на южное солнышко и в уединение. Вспоминаем Вас. Давно нам не писали. Надеюсь здоровы – насколько возможно.
Хранит Вас Господь! Ваша П. Карташева.
[На полях:] При случае передайте от нас привет Наталье Николаевне и Ивану Александровичу Ильиным.
27 (14). VIII. 1948. Канун Успения.
Дорогой Иван Сергеевич!
Давно нет от Вас вестей. Забываете Париж и Францию? Дай Бог, чтоб – от благополучия. Конечно, не только «питательного», но творческого. Спорится работа – и время летит…
Нам удалось, слава Богу, вырваться из будничной обстановки и «по фамильному билету» на этот раз увлечь с собой Мстислава. Конечно, в ту же Ментону, где, по традиции, нам дан опять временный приют в только что восстановленной другой церковной руине. При самой церкви, которая с начала года уже приведена в действие. О. Григорий Ломако уехал в Америку. А сюда назначен из Тулона о. Владимир Пляшкевич, из белых офицеров и ученик нашей Свято-Сергиевской академии. Въехали мы в пыль и грязь после ремонта. Мы сами все вычистили (ибо привезли с собой опять все кухонное вплоть до подметальной щетки). При нас принесли соммьé*(без матрацев) и нашу корзинку с «кухней». Начали кэмпинговую жизнь.
По-сво́ему, в безлюдье, блаженствуем. Электричество здесь поставлено, а мы предусмотрительно привезли свою электрическую «печку», стало быть, ликвидировали трудный мангал. И жизнь стала культурной и легкой. А главное благо, что увидели солнце и греемся в тепле. Парижская погода и вообще во всей заальпийской Франции – в это лето – скандальная. После мягкой, бесснежной зимы ранняя весна и растительность, 2–3 недели тепла и потом сплошь дожди и холода, с ветрами как в октябре. Кое-кто бежали сюда, на юг сверх ожидания и сверх программы.
Уже недели три не видали «Русской мысли». Постараемся достать задним числом. Вчера в чужих руках увидел уже третий Ваш фельетон445, а мы не читали и второго…
Сейчас происходит (уже кончился) в Амстердаме грандиозный «экуменический» собор всего протестантства, воплощающий в отношении к России и большевизму отвратительную и непростительную для христиан слепоту и подлую угодливость. Из православных там единственный антибольшевик – это наш ректор еп. Кассиан (Безобразов). Старались его не пустить туда всячески. Но в последнюю минуту московский патриарх с его лжесобором так нахально плюнули в лицо этому Амстердаму, что у организаторов его не хватило духу не пустить туда еп. Кассиана. Да и еп. Кассиану не надо теперь ломиться в открытые двери и бить лежачих… Растление мирового сознания глубоко. Только сейчас конкретно мы понимаем, что значит загадочное предсказание об антихристе, что «он во всем подобится Сыну Божию», т. е. способен обмануть большинство падшего человечества.
И купаемся – умеренно, кроме Мстислава, который впервые балуется после войны отдыхом. И от него Вам поклон вместе с нашими. Сердечно Ваши А. + П. Карташевы
[На полях:] Хотим прожить здесь и весь сентябрь.
12. 9. 48.
Зáзрила совесть, дорогой Антон Владимирович, – все молчал: да обезволивающая подавленность, от неопределенности – и неопределимости! – жития-бытия. Вы понимаете. Отлично, что ментонитесь, хоть «шерсти клок» с незадавшейся судьбы нашей! А ведь сами виноваты… ско-лько было «вех» – и как же явно (!) даровано: блюдите, како опасно и т.д. Самый-то оглушающий «набат» ко-гда еще нам ударил… мы с Вами на салазках катались… так меня тогда и застало 1-е марта…446 и я – верьте же! – был охвачен мистическим ужасом… ре‐бе‐нок! «Теперь всех начнут резать… режпу-блика! Так мекали-шептались простые люди на нашем дворе. Большей гнусности не знает наша История. Дьявольщина с 3 на 4 июля 18447 – лишь логическое – !!!!?.. – следствие. А какие возможности-то созревали!.. рождалась конституция. И ско-лько же было намеков на достойный выход, после!.. до Февральской!.. Столыпин… А как варили «распутинство»! Отринули «возможности». И «О рыбаке и рыбке»… когда еще предварял Пушкин! Не уразумели вех!.. Но… чего уж «спустя лето…» – гляди вперед. А и «переду»-то не видать… От-ставим сию материю. Я пытаюсь ее раскинуть в «Записках»… – удастся ли, успею ли..? Хочу быть свободным. И не страшусь «нажима»… – так сую читателю: «се лев, а не…» Но сие надо, дабы связать читателя: ведь с какими перерывами печатается. Постараюсь образами… А пока надо наметить здоровую русскую семью. Такие бы-ли, и не мало. Иначе, каким же чудом создалась такая Державность?.. На одной гнили не выплывешь из бучила, а какое бучило-то было! Недаром восторгался Пушкин. И сумел показать основы нашего бытийного. На лыке везли-тащили, а вот… хватило до такой при-стани!.. Мы совсем мало себя знаем. Бывало, только нос высунешь «за околицу»… – проедешься чуть по Руси – что увидишь!.. и – где!!!? Какие дрожжи!.. и как же проквасили мы чудесно подымавшееся тесто: сразу и село, в рот не возьмешь сего пирога… Но… что тут размечтываться!.. – было – сплыло. А теперь вот радуетесь «ментонишке», куда надо с ухватами и печами… Да я за одну безыменную речушку, за июньскую луговинку на усадьбе – отдал бы все ментоны-минюскулы!.. Всю песню свою променяли на «амур-тужур», на этот гнусный исторический сумбур случайности! До чего же скотствовали всем своим! Частность, вчера узнал: некто Рюмин, – исторический род! – дал 3 миллиона 700 швейцарских фр. на университет в… Лозанне! Ни единой стипендии для русских. Ну, вырезали ему на мраморе… и ни‐кто не знает, из иностранцев, ка-кой дурак сие сотворил! Во как разметывали «пот-кровь»! Половину Европы выстроили… как «спасали»… как сорили… Ко-му? Богатеющей харчевне! Крапоткины и Герцены… жалетели!.. как поганили сад русский-райский!.. Приживальщиками теперь. Разве не «промотавшиеся отцы»?! Обманутые дети… А как же гг. историки культуры изображают!.. Тьфу. Разве не будут правы те сознательные Ди-Пи, – есть такие! – которые могут плюнуть в «отцов»? Ах, сказать бы, показать бы… пусть клянут, сказал бы! И при всей моей отчужденности от «политики», «и моего тут капля меду есть». Были под Промыслом, а жили… по-мыслом, преступным. Причины? И малые, и великие, а главная: не воспитывались. И замена родных учителей, даже самых несовершенных, иностранцами, – не последний грех. Почему? Ни к Жизни, ни к Родине не научились относиться как к некоему священному. Душевная «рвань-грязь» искала… идеала!.. В нашем самОм уже лежал этот идеал… – как же испоганили его!.. Но зачем это я..?!.. что проку ковырять раны?!..
Скоты и неблагодарные, доселе… в ма-лом даже!.. – оно же и великое творит: бросили старика в нужде… М.М. Федорова… напомнил в «Русской мысли» Зеелер. Вот оно, вопиющее. На малом познаемся. Тьфу!.. А ско-лько было юных и чудесных, пытавшихся – инстинктом – спасти дорогое гибнущее! Эпопея Белой армии – вот урок. Вот – проба. Трагедия какая, – не отмолить греха. Лучше бы – от стыда! – совсем не было никакой России, чем – такое. Слез, крови, горя, стона… все, все, все… – выпавшее за эти 31 год… – покроет все страшное за тысячелетие России. А мы еще ды-шим… еще поплясываем… еще весь мир виним… когда с головой в г…не топили Россию и детей своих! Анафема нам!.. Все предали, с Бога до Пушкина. И не создали нашего 50 псалма. И по сию пору не хотим поститься. И по сию пору тщимся программить и восстанавливать… и никто не пинает нас. И продолжаем раскольничать, вот шикари!.. ни стыда, ни совести. Во власянице влачиться, а мы… – МЫ!.. тьфу.
Простите, душа ворошится.
Ничего у меня нового. Днями валяюсь, от безволия, подавленности и недугов. Ни на что не уповаю. По заслугам – оставлены Господом. А кто больше-то страждет?.. И это – в великую боль-укор нам: неповинные. Не можем судить Божий Суд: сами себя судить должны: убийцы. И – палачи. Большевики – лишь производное. Не могу остановиться…
И нечего тут писать о своем маленьком – и текущем. Будьте здоровы. Не хватает духа на веселое письмо. За уныние – отпустите. Всем троим кланяюсь. Ваш Ив. Шмелев.
[Приписка:] Всячески истекаю. Ничем не ведόм, ничем-никак не обольщаюсь. К концу сей дороги – открылись, будто, дали… а сил их схватить и уразуметь… найду ли? И светлая благодарность читателей за «Лето Господне» – не облегчает: это же показание некиих наших «возможностей». А почему, скажут, вышла такая