Не хочешь ли ты этой зимою поселиться с нами. У нас будет экономка (помнишь милую старушку на моей свадьбе). Мы высчитали сколько с тебя брать. Полный пансион и комната 35 рублей.
От нашего дома (он на Полянке) идут трамваи на Арбатскую площадь, Лубянскую, Театральную (13, 3) при этом езды до Арб<ата> минут 8 — 10, до Большого Театра столько же. Я очень рад, что удалось так устроиться.
Чуть было не купили дом в Сокольниках. У нас будет телефон. Если хочешь с нами устроиться — пиши немедленно: нам необходимо знать сейчас же. Детская наверху — ребенок мешать не будет.
Вот уже две недели, как мы в Москве. Здесь не очень жарко — часто бывают грозы.
Твой Гумилев — болван, так же как Сергей Городецкий.[251] С. Г. поместил в «Речи» статью о женщинах-поэтах, в которой о М<арине> Ц<ветаевой> отзывается как… да не хочу повторять глупости!
Пиши на Собачью пл<ощадку> 8.
Не забудь сообщить, думаешь ли жить у нас.
Целую
Сережа
Кому следует приветы. Костры помню.
<25 марта 1915 г., Москва>[252]
Милая Верочка, Христос Воскресе! — Сидим еще в Москве, дежуря ежедневно в Союзе.[253] Удивляюсь, как у меня еще не образовались пролежни, думаю начать приходить туда на дежурство с резиновыми кругами.
— Лиля уехала в Финляндию отдыхать — ее адреса я, конечно, не знаю — недели через две она собирается вернуться.
В этом году Пасха невеселая. В первый день праздника я находился в таком мрачном и рассеянном настроении, что опустил в почтовый ящик вместо поздравительного письма рублевую бумажку (честное слово — правда!)
Весна в Москве холодная, осенняя. Молись за мое скорейшее отбытие.
Твой брат милосердия
С.
30/VI <19>15 г
<Минск>
Милая Верочка, у самой Москвы — на ходу видел мельком твой поезд — какая обида!
Этот наш рейс будет, вероятно, коротким и если ты не уедешь из Москвы — мы скоро увидимся.
— Получила ли ключи от квартиры? Я поручил передать их вашему заведующему.
В Союзе на твое место[254] будет проситься сестра с нашего поезда Татьяна Львовна Мазурова — ее смело можешь рекомендовать, как прекрасного человека и работника. Хотя, наверное, твой поезд уже ушел.
Сейчас короткая остановка в Минске. Куда едем — неизвестно.
Предыдущий рейс был исключительно интересным — мы подвозили раненых из Жирардова и Теремна.
Пока до скорого свидания. Целую.
<10 июля 1915 г.>
Кубинка
Милая Верочка, поезд свой догнали, или вернее он нас догнал в Кубинке.[255] На этой гнусной станции просидели более шести часов.
Сейчас я у себя в купэ, уже выспался, сижу в неописуемой позе, чтобы вагонная тряска давала себя меньше чувствовать.
Верочка милая, нежное спасибо тебе за ту ласку, которую ты мне дала в Москве.
Целую твою пухлую лапу и желаю успеха с театром.[256]
Поезд подъехал к Вязьме.[257]
Бегу опустить письмо.
Одну плитку шоколада уже изничтожил в Кубинке.
Привет Мише.[258]
Сережа
Буду тебе теперь писать чаще.
<31 июля 1915 г., Харьков>
<В Москву>
Милая Верочка, сейчас в Харькове пересел в Феодосийский вагон.[259] — В поезде царит страшная мрачность. — Все только и делают, что храпят днем и ночью.
Не забудь моей просьбы о Марининых письмах — мне. Страшно нужно поскорее узнать ее адрес. Надеюсь, что она сообщала его Асе.[260]
Я у тебя отлично отдохнул, но ты от меня, вероятно, очень устала. А шоколад-то я забыл и жалел страшно.
2 августа 1915
Коктебель
<В Москву>
Спасибо тебе, Верочка, за телеграмму, которую получил сегодня — на второй день по приезде.
Коктебель прекрасен! Он мне дал все, что я от него хотел. Только здесь я почувствовал со всею силою, что именно он мне был необходим. Здесь совсем пусто. Асю застал за несколько часов до отъезда.
Пра осталась одна, усталая от всех летних неприятностей, слабая, ласковая и трогательная.
Людвиг[261] очутился здесь и его невероятная фигура, покрытая от дождя полосатым плэдом, то и дело показывается на берегу с Лизой (сестрой Софьи Як<овлевны>). Завтра по обыкновению он куда-то уходит, куда выяснить не удалось.
Сейчас на море буря, все небо в косматых тучах, а море на горизонте синее, синее, а у берегов грязно-желтое. Вчера вечером оно светилось и мы с Людвигом, чтобы вызвать свечение, бросали в него камни.
Ночи здесь от туч совсем темные и страшные.
Подумай только, Верочка, что в эту минуту через окно мне видно море, Максин профиль, грязный ручей и пр<очее>, что непрерывно слышу шум прибоя, что я… да всего прекрасного здесь не перечислишь!
— Я буду жить в бывшей Максиной комнате, завтра оттуда уезжают жильцы, а пока нахожусь под Максиной башней.
Началась ли твоя работа? Хорошо ли тебе? Есть ли нужный для работы подъем?
Мне кажется все-таки, что ты могла бы со мной приехать.
Целую твою лапу и желаю всего прекрасного
Твой Сережа
Привет нежный Мише и Соколу.
Пришли мне пожалуйста и непременно Нютин адрес.
Наде[262] тоже привет.
2 августа 1915
Коктебель
Спасибо тебе, Верочка, за телеграмму, которую получил сегодня — на второй день по приезде.
Коктебель прекрасен! Он мне дал все, что я от него хотел. Только здесь я почувствовал со всею силою, что именно он мне был необходим. Здесь совсем пусто. Асю застал за несколько часов до отъезда.
Пра осталась одна, усталая от всех летних неприятностей, слабая, ласковая и трогательная.
Людвиг[263] очутился здесь и его невероятная фигура, покрытая от дождя полосатым плэдом, то и дело показывается на берегу с Лизой (сестрой Софьи Як<овлевны>). Завтра по обыкновению он куда-то уходит, куда выяснить не удалось.
Сейчас на море буря, все небо в косматых тучах, а море на горизонте синее, синее, а у берегов грязно-желтое. Вчера вечером оно светилось и мы с Людвигом, чтобы вызвать свечение, бросали в него камни.
Ночи здесь от туч совсем темные и страшные.
Подумай только, Верочка, что в эту минуту через окно мне видно море, Максин профиль, грязный ручей и пр<очее>, что непрерывно слышу шум прибоя, что я… да всего прекрасного здесь не перечислишь!
— Я буду жить в бывшей Максиной комнате, завтра оттуда уезжают жильцы, а пока нахожусь под Максиной башней.
Началась ли твоя работа? Хорошо ли тебе? Есть ли нужный для работы подъем?
Мне кажется все-таки, что ты могла бы со мной приехать.
Целую твою лапу и желаю всего прекрасного
Твой Сережа
Привет нежный Мише и Соколу.
Пришли мне пожалуйста и непременно Нютин адрес.
Наде[264] тоже привет.
13 мая 1916 г
<Москва>
Дорогая Верочка, вчера мне было объявлено окончательно, что я годен к военной службе.[265]
По правде сказать для меня это было сюрпризом, т. к. я был уверен, что месяца на три мне отсрочку дадут.
Мне посчастливилось — из тридцати человек, бывших со мной на испытании, — двадцать семь — получили отсрочки. Я начинаю с чрезвычайным почтением относиться к своему чудовищному здоровью. Две недели врачи военного госпиталя всячески испытывали меня и не смогли найти ни одного изъяна.
Мало на Руси осталось таких дубов à la Собакевич.
Сейчас не могу принять ни одного решения. Все туманно и неопределенно. Особенно боюсь я этой проклятой подписки. Может быть самое лучшее все-таки ехать к Миронову.[266]
Завтра я иду к воинскому начальнику. Наш призыв будет очень скоро, недели через полторы — две (это не наверное. Уже два возраста студентов призваны. Остался только мой 93 года).
Если удастся вырваться в Коктебель хоть на неделю — приеду. Если же решу ехать к Миронову — в Коктебель уже не попаду, а поеду прямо в Минск. Не буду лучше говорить, как мне хотелось бы попасть к вам.
Но… будем помнить, что «пути Господа Бога неисповедимы» и что «все к лучшему».
На этих днях произойдет чудесное превращение твоего брата — в «чудо-богатыря». Отныне, на вопрос, кто мои сестры, я обязан отвечать: «мои сестры — сабли востры»,[267] что очень мало похоже на истину, особенно применительно к Лиле.
Завтра напишу еще. Пока целую тебя и всех друзей. Пра особо.
Поручения твои исполнил.
<На полях:>
Неужели не придется мне Асе[268] показывать Коктебеля.
31/V <19>16 г
Мос<ква>
Дорогая Верочка, рву на себе волосы от бешенства — подумай: до сих пор я ни к одной из школ[269]