– Что ты делаешь?
– Ухожу.
– Ты не можешь уйти. Ты должен повидать отца. – Дарне вытянул руку, словно мог преградить мне путь. Он нетвердо стоял на ногах; расстегнутая манжета повисла, как грязное крыло.
Перед глазами заплясали темные тени.
– Передай ему, что я заболел, если хочешь.
– Он рассердится… – Люциан замолк. – Послушай. Ты должен подчиняться мне. Тебе платят за работу. Ты – слуга.
Кулаки у меня так и чесались ударить его, но в то же время хотелось застегнуть ему манжету, как ребенку.
– Можешь пожаловаться де Хэвиленду, – ответил я, обошел его и направился к двери.
– Стой. Погоди. Вернись сейчас же!
У двери я остановился. Дарне протянул руку, чтобы коснуться моего плеча, но на этот раз я это предвидел и резко развернулся, сбросив ее. Он зашатался и расплескал бренди; брызги запачкали кроваво-красные обои.
– Прошу, – его глаза сверкали лихорадочным блеском, но взгляд был твердым, несмотря на опьянение.
– Я ухожу. Прости, Люциан.
Он заморгал.
– Что?
– Я просто сказал… неважно. Прощай.
Я начал открывать дверь, но Люциан метнулся вперед и с грохотом захлопнул ее.
– Я же сказал – стой, – выпалил он. Его щеки раскраснелись, от него сильно пахло алкоголем, но говорил он очень четко, прищурив глаза. – Ты назвал меня Люцианом! Кем ты себя возомнил? Моим другом?
– Нет, разумеется, нет.
– Очень на это надеюсь! Ты должен знать свое место. Ты подельник отца, забыл? Ты – ничто. – Он вытянулся в полный рост. – Как ты смеешь так говорить со мной? Стоит мне пожаловаться де Хэвиленду…
– Жалуйся. Мне все равно.
– …он тебя на улицу выкинет! Мой отец об этом позаботится. Ты высокомерный… наглый… – Он замолк, запыхавшись. – Чтобы такой мальчишка, как ты…
Я как можно тише произнес:
– Но ведь тебя так зовут, верно? Люциан – всего лишь имя.
– Ты мне не ровня, Фармер! Или прикажешь называть тебя… – Он запнулся, словно на мгновение удивившись тому, что не знает моего имени.
– Если хочешь, можешь называть меня Эмметтом, – спокойно проговорил я. – По правде, мне плевать, как ты будешь меня называть. И ты прав: мы не ровня. Ты считаешь себя лучше меня, но если бы ты знал… – Я замолк. Что-то странное отобразилось на его лице.
– Эмметт, – повторил он, – Эмметт Фармер. – Он нахмурился, разглядывая меня, будто пытался что-то вспомнить.
Мое сердце остановилось.
Он подошел к стоявшему на столе сундуку с книгами, склонился над ним, достал одну книгу, потом другую и отложил в сторону. Теперь он двигался медленно, словно спешить ему было некуда. Наконец он достал книгу, которую я уже видел раньше: кожаный переплет кремово-белого цвета с инкрустацией в виде темных пятнышек с красно-золотыми краями. Казалось, будто пепел просыпался на светлую обложку и прожег ее насквозь. Книга выглядела хрупкой, и мне казалось, что я чувствую прикосновение пальцев Люциана к телячьей коже.
– Эмметт Фармер, – проговорил он с холодным любопытством в голосе. – Так и знал, что где-то видел твое имя. – Он повертел книгу в руках. Его пальцы скользили по светлой коже. Потом он развернул книгу ко мне корешком.
Я остолбенел. Он же пригвоздил меня неподвижным взглядом, ожидая моей реакции.
В глубине души я всегда знал. Та часть меня, что изнывала от пустоты и горя, за день до приезда де Хэвиленда пыталась отыскать эту книгу – мою книгу. Не Люциана я тогда искал, а себя.
Переплетная лихорадка. Ночные кошмары, болезнь. Де Хэвиленд называл эту болезнь «лихорадкой переплетенного». Мне вдруг стало ясно, почему. Я заболел, потому что сам был переплетчиком. И когда Середит взялась переплетать меня, у нее ничего не вышло – точнее, вышло, но не до конца, вот почему я чуть не сошел с ума. Вот почему я до сих пор чувствовал себя так, а прикосновение пальцев Люциана к корешку заставляло меня вздрогнуть.
– Отдай ее мне. – Мне по-прежнему было трудно дышать.
– Теперь эта вещь принадлежит моему отцу. У них с де Хэвилендом договор.
– Нет! – Я бросился вперед. Пальцы коснулись края переплета, и нервные окончания взвизгнули, как от ожога. Люциан вовремя отпрянул и попятился к камину, смеясь. Книгу он держал за спиной, вне видимости, но я чувствовал ее присутствие так же явственно, как будто она была частью моего тела.
– Хочешь поиграть? Забавно, – промолвил он.
Я снова бросился на него и напоролся на его кулак. Удар выбил из меня весь воздух, комната закружилась, но мне удалось собраться и я стал теснить его к камину. Обхватил его руками и пнул коленом в пах; он согнулся пополам, хватая ртом воздух, и мне удалось выхватить заветный томик. Книга раскрылась в моих руках, но строки расплывались перед глазами: я видел их как сквозь дым; прищурился, пытаясь разобрать хоть слово, но взгляд не фокусировался.
– Ах ты мерзкий… – выдохнул Люциан и потянулся за колокольчиком.
Старик Дарне мою книгу не получит. Все что угодно, только не это. Я лихорадочно огляделся, но спрятать книгу было негде; они отнимут ее у меня…
В отчаянии я сдвинул ногой каминную решетку и сунул книгу в огонь.
Секунду та лежала нетронутая пламенем. В ушах звенело; я слышал голос Люциана, визгливый, искаженный, но не разбирал слов. Время остановилось, а потом длинный огненный язычок, неспешно подбиравшийся к книге, полыхнул и разгорелся мгновенно, как пролитое масло.
Искры пустились в пляс, и страницы запылали.
Часть вторая
XII
Зря мы забрели сюда тем вечером, когда серебристо-серый зимний день окрасился багрянцем умирающего солнца, клонившегося к горизонту за деревьями. Зря мы вообще ходили в лес и на тот берег озера, где, по слухам, деревенские нарыли ям и расставили капканы для браконьеров. Но капканы давно заржавели, застыли с открытыми пастями; наступишь на них, и они погружаются в груду прелых листьев, даже не щелкнув.
Кратчайший путь к дому лежал через лес, а я промерз до костей и спешил скорее вернуться. Целые дни напролет мы сажали колючую изгородь по верху дальнего поля, но взялись за дело слишком поздно, после вспашки, и земля, схваченная морозом, была комковатой. Сколько мы ни работали, согреться не получалось; воротник и шея были мокрыми от пота, но ветер задувал под одежду и врезался в кожу, как острое лезвие ножа. Скрежет лопаты, каждый ее стук болезненно отдавались в костях, и от холода боль только усиливалась. Колючие саженцы боярышника было неудобно брать руками, шипы цеплялись за телогрейку, и мне не хватало терпения отцепить их спокойно. Вдобавок ко всему я потерял две пуговицы – пришлось искать их в свежевырытой канаве. В погожий день работа, может, и спорилась бы, но сейчас каждое действие совершалось с усилием.
Когда мы закончили, пошел мелкий колючий снег; отец быстро окинул взглядом темный участок изгороди, высаженный за сегодня, и принялся собирать инструменты и бросать их в телегу.
– Пойдем, – сказал он, – я еще хотел накопать репы, но в такую погоду не стоит. Впрочем, это ненадолго. Лучше вернуться домой и переждать. Вот что я тебе скажу: починю-ка я пока ямкоделатель[4].
– Там цепь не в порядке, соскочила, – сказал и бросил свою лопату в телегу поверх остальных. – Придется ехать к кузнецу.
– Все равно проверю: заодно и узнаем, прав ты или нет. – Он сел на козлы. – Поехали.
Я задрал голову. Сквозь клочковатые облака просвечивало голубое небо; до темноты еще несколько часов, то есть до кормежки свиней времени полным-полно. Я видел, что снег вот-вот перестанет, да и ветер стих. Зима впереди, успеем еще насидеться в доме при свете лампы; на сегодня работа окончена, но возвращаться не хотелось, меня тянуло на дела поинтереснее.
– Фред Купер сегодня собирался охотиться с хорьками в Касл-Дауне и сказал, что я могу пойти с ним, если захочу…
Отец замотал лицо шарфом и пожал плечами, но глаза его понимающе блеснули.
– Как хочешь, – ответил он. – Все равно тебе сегодня делать больше нечего. Да и мама порадуется, коли принесешь ей пару кроликов.
– Ладно. – Я побежал вниз по холму к тропинке, ведущей через долину, наслаждаясь внезапной свободой. Отец щелкнул языком, погоняя лошадь, и колеса повозки бодро затарахтели по дороге.
Когда я отыскал Купера, тот уже обошел нижний участок, но не поймал ни одного кролика, однако, прочесав периметр земель лорда Арчимбольта, мы нашли много нор и наловили прилично. Солнце садилось, Фред уже сажал хорьков в ящик, и тут мы увидели, что к нам бежит девушка. Ее силуэт темнел на фоне пылающих полосатых облаков, и на миг мое сердце подскочило – я решил, что это Пераннон Купер. Но потом разглядел в бежавшей Альту. Та помахала и окликнула меня, но порыв холодного ветра подхватил и унес ее слова.
– …больше не могу там сидеть, – запыхавшись, выпалила она, подбежав ближе, и, сделав шутливый книксен, по-дружески поздоровалась с Фредом. – Мама сказала доделать дела и идти к тебе, помочь донести кроликов.
– Трех кроликов я и сам донесу, пигалица, – ответил я.
Она улыбнулась и повернулась к Фреду, откинув с лица растрепавшиеся пряди волос.
– Привет, Фред. Как твое житье-бытье? Как лишай?
– Гораздо лучше, спасибо. Бальзам твоей мамы помог. – Поймав мой взгляд, он объяснил: – Лишай был не у меня, а у кур Пераннон.
– Пойдем, Талли, – я взял Альту под локоть, и мы зашагали вниз по холму. – Фред, спасибо тебе, нам пора возвращаться, – сказал я, обернувшись. – В воскресенье увидимся?
– Я передам от тебя привет Пераннон, – прокричал он, сложив ладони рупором, и, рассмеявшись, ушел, прежде чем я успел ответить.
Мы спустились с холма и вошли в рощу.
– Лентяйка, – бросил я, – так ты мне рубашку и не заштопала.
Альта бросила на меня косой взгляд, отчасти озорной, отчасти виноватый.
– А ты вот бродишь по чужим угодьям, – она кивнула на дыру в заборе, в которую мы только что пролезли.
Я пожал плечами. Лорд Арчимбольт все равно никогда не проверял свои капканы: по слухам, он всю зиму просиживал в одной комнате в Новом доме, мучаясь от ревматизма. Кроме того, эта земля должна была по праву принадлежать нам. Семьдесят лет назад она и была нашей. И никакой гнилой забор не помешает мне ходить сюда, тем более никто и не заботится о его починке. Никто и не заметит, что мы ходили по этой тропе, главное – держаться тихо. А кролики… строго говоря, мы браконьерствовали, ведь граница владений захватывала и участок, где они водились, но лорд Арчимбольт не держал егеря, и охранять кроликов было некому, а самому лорду до них не было дела.