– Да. Я не хотел тебя расстроить. Я просто…
– И ты напишешь ему? Извинишься?
Я заколебался. Она снова заплакала, тише. Я говорил себе, что это обычная истерика, но в ее рыданиях слышалось такое отчаяние, что я не выдержал и процедил сквозь зубы:
– Ладно. Извинюсь, если надо.
– И попросишь его прийти и проведать меня, как он и обещал?
– Я… не придет он, Альта, я в этом совершенно уверен.
Она повернулась ко мне. Ее лицо раскраснелось, полные слез глаза сверкали.
– А ты сделай так, чтобы он пришел.
Я провел рукой по волосам.
– Ладно. Только не плачь.
– Спасибо. – Она вытерла щеки внутренней стороной запястий и прерывисто вздохнула. – Прости, что я на тебя накричала, Эм.
– Ты знаешь, что я терпеть не могу, когда ты так меня называешь.
– Прости, Эмметт. – Она слезливо улыбнулась и шутливо толкнула меня в плечо. Мне вдруг захотелось дать ей сдачи и на этот раз не щадить ее. – Ты лучший брат на свете.
– Вот уж спасибо, пигалица. – Протянув руку, я дернул ее за косичку. Она вырвала ее у меня из рук. Я поднялся. – Ты бы лучше поспала. Завтра увидимся.
– Сходишь к нему завтра утром, первым делом?
Я кивнул.
– Тогда доброй ночи.
Она уютно устроилась в кровати и натянула одеяло до подбородка. Я уже стоял на пороге, когда она сонно проговорила:
– Эмметт?
– Что?
– Я выйду за него, вот увидишь.
Подъезды к Новому дому завалило снегом: кругом было белым-бело и тихо. Пасмурный день сулил еще один снегопад, и я отправился верхом, чтобы как можно скорее вернуться домой. Иногда с дерева на дорогу падала снежная шапка или птица вспархивала в кустах, но в остальное время тишина стояла оглушительная, а свет падал так странно, что я натянул поводья, заставив лошадь умерить ход.
На первый взгляд дом, показавшийся из-за деревьев, выглядел необитаемым, однако, выехав на широкую заснеженную поляну перед ним, я увидел, что из одной из труб валит дым, а крыльцо расчищено от снега. Дом, построенный из песчаника, летом, должно быть, отливал золотисто-медовым, но в свете зимнего дня казался серым, как и все кругом. Я вгляделся в окна в поисках движения, но увидел лишь отражавшееся в них бледное небо. Спрыгнув с лошади, я взял сверток из коричневой бумаги, перевязанный шпагатом, – в нем лежала одежда Дарне, – и прошагал по просеке к массивной входной двери. Надо мной нависла башня с зубцами, и иррациональное чувство, будто за мной следят, возникло снова, как там, в руинах старого замка. Я мог бы оставить сверток на пороге, где кто-нибудь точно о него споткнется; письмо, адресованное Люциану Дарне, я засунул за веревочку.
Я колебался, не зная, как правильно поступить. Чем дольше я оставался здесь, тем больше вероятность, что мы встретимся. Не дав себе возможности передумать, я с силой надавил на кнопку звонка, повернулся и прислонился к холодной стене крыльца. Царапнув когтями и захлопав крыльями, на крышу над головой приземлилась птица, и несколько горстей снега упали вниз. Дверь отворилась скорее, чем я ожидал. Это был он, Люциан.
Он прищурился и словно бы хотел что-то сказать, но не промолвил ни слова.
– Я принес твою одежду.
Он взглянул на сверток в моих руках, а потом снова перевел взгляд на меня.
– Держи. – Я протянул ему сверток. Он покачался на каблуках, и тут я понял, что он ждал меня, хоть и не был абсолютно уверен, что я приду. Наконец он взял из моих рук сверток.
– А твои рубашка и брюки по-прежнему у меня, – ответил он. – Я мог бы привезти их, конечно, но ты ясно дал понять, что в твоем доме мне не рады.
– Ничего страшного.
– Спасибо. – Он накрутил конец веревочки на пальцы и снова взглянул на меня. – Тебе, должно быть, нелегко было заставить себя приехать сюда.
В его устах это прозвучало невинно, но я все же уловил насмешку, незримо присутствовавшую в его словах, как осколок стекла в прозрачной воде.
– Признаюсь, не ожидал увидеть тебя на пороге, – ответил я. – Думал, мне откроет горничная.
– Ах, ну разумеется… В этом доме полно слуг, по одному на каждую комнату. Мне и невдомек, почему ты просто не оставил сверток сторожу.
Домик сторожа стоял в руинах: крыша прохудилась, в половине окон отсутствовали стекла. Проезжая мимо, я слышал, как по каменному полу засеменили чьи-то лапки. Стиснув зубы, я повернулся и приготовился идти.
– А это что?
Оглянувшись через плечо, я увидел, как он достал из-под веревочки мое письмо.
– Письмо с извинениями. Альта велела… – Я замолчал и, сделав над собой усилие, продолжил: – Зря я тогда наговорил тебе всякого.
– Наговорил? Ты имеешь в виду, зря кинулся на меня с кулаками?
Я развернулся и взглянул ему прямо в глаза.
– Просто прими извинения, и разойдемся.
Последовало молчание. Мы сверлили друг друга взглядами. Казалось, будто мы стоим на тонком мосту над пропастью: стоит одному чуть толкнуть другого, и упадем оба.
Наконец он поднял одно плечо и улыбнулся кривой полуулыбкой.
– И что мне теперь делать? Дать тебе на чай и отпустить восвояси?
Я даже не моргнул. Он же хохотнул и отвел взгляд; ладно, хоть одну маленькую победу я одержал в этой схватке.
– Моя сестра будет рада, если ты проведаешь ее.
– Проведаю? Правда? – Он прищурился. – А что случилось? Кто-то шепнул вам на ушко, что я – сын и наследник Пьера Дарне?
Я сделал глубокий вдох.
– Она просто хочет поблагодарить тебя, как полагается.
– Но у меня возникло впечатление, что ты не хочешь, чтобы я виделся с твоей семьей.
– Слушай, то, что я сказал тогда… извини. – Я чуть не подавился, произнося это. – Альта очень хочет тебя видеть. В нашем доме тебе будут рады. Вот и все.
Он медленно кивнул, крутя в пальцах конверт.
– Теперь можно не читать, я все сказал. – Я потянулся, чтобы отнять у него письмо. Но он отдернул руку быстрее мысли.
– Это уже мне решать.
Я поборол желание силой отнять у него письмо. Лучше остановиться, решил я и зашагал по снегу к своей лошади, чувствуя на спине его взгляд. На лошадь вскочил одним быстрым движением: еще одна моя маленькая победа.
Мне хотелось уехать, не оглядываясь, но вопреки себе у съезда на дорогу я бросил взгляд через плечо. Люциан Дарне по-прежнему стоял на пороге, хотя черепица на крыше дребезжала под порывами ледяного ветра. Он поднял руку, в которой держал мое письмо.
– Передай мое почтение родителям, – голос его в заснеженной тишине звучал ясно и четко. – И скажи сестре, что скоро я ее проведаю.
Два дня спустя я вышел во двор и увидел его лошадь, привязанную к воротному столбу. Раньше у меня не было возможности толком ее разглядеть. Кобыла бурой масти, грузная и спокойная. Таких выбирают те, кто боится упасть. Я сразу понял, что лошадь принадлежит ему: в нашей деревне никто не ездил в дорогом седле, а если у кого и имелось подобное, каждый день его не использовали, держали для особых случаев.
Я поставил корзинку с лучиной у поленницы. Смеркалось, и я чуть не споткнулся о полено, откатившееся к ногам. Выругался и ухватился за один из новых столбиков, которыми мы подперли крышу в рухнувшем углу сарая.
– Эмметт?
Альта звала меня. Дверь конюшни открылась, и свет от лампы пролился на мощеный камнями двор. Я прикрыл глаза от резкого света и заморгал.
– Ты почему не в постели? – спросил я. – Холодно же.
– Пружинка ощенилась. Зайди, посмотри.
Я перепрыгнул через корзину и поспешил вслед за ней в конюшню. Там было тепло и душно, пахло сеном и лошадями. Крепыш, увидев меня, заржал, но я прошел мимо, лишь мимоходом похлопав его по носу.
– И сколько их?
– Всего двое. Но оба живы.
Я подошел к самому дальнему стойлу, которое всегда пустовало, и перегнулся через загородку, выглядывая в соломе щенков. Пружинка суетилась, закрывала малышей своим телом, но спустя некоторое время беспокойно отошла в угол, и я успел увидеть два крошечных тельца с куцыми хвостами. Один щенок был темным, а другой – белым с пятнышками. Я улыбнулся.
– Аппетит у них хороший, папа их осмотрел – вроде здоровые. И какие миленькие!
И верно. Я потянулся чуть дальше через загородку. Пружинка завиляла хвостом, но когда я протянул руку, чтобы погладить ее, проигнорировала меня и вернулась к щенкам. Те начали сосать молоко, уткнувшись слепыми мордочками ей в живот, и я, кажется, даже слышал, как громко они проглатывают его.
– Совсем маленькие, – холодный голос Дарне разрушил идиллию, и я чуть не потерял равновесие. Он стоял прямо за моей спиной.
– Да, – ответил я, схватившись за деревянную загородку. – Совсем.
Он вышел из тени и заглянул в стойло. На нем была та же темная дорогая одежда, что и вчера; прилипшая к лацкану соломинка переливалась на свету, как тонкая золотая цепочка. На щенков он смотрел, будто прикидывая, можно ли сшить из них пару перчаток.
– Похожи на маленьких пушистых червячков, – заметил он, – только с хвостами.
– Точно, – отвечала Альта, – но такие миленькие, правда? Эмметт, подвинься. – Зацепившись ногами за трещину между двумя досками, она приподнялась, повисла на загородке и потеснила меня в сторону, чтобы Дарне тоже мог посмотреть. – Смотрите…
– Черненький станет отличным крысоловом, – сказал я. – Спорим?
– Папа сказал то же самое! – Альта сморщила нос. Черный щенок зевнул, зажмурив слепые глазки, и устроился спать на соломе. – Но откуда вы знаете? Я вот думаю, вы просто гадаете.
– Вид у него такой, решительный. – Поймав ее взгляд, я рассмеялся. – Правда! Я не придумываю.
– Его-то папа и решил оставить. Сказал, что ухаживать за двумя нам не по силам.
– А беленькую, значит, отдаст Альфреду Картеру?
– Нет. Миссис Картер сказала, что у них своих собак хватает. Придется поискать малышке других хозяев. – Альта погрустнела. Ледяной ветер дул мне за шиворот.
– Вы собираетесь ее продать? – спросил Дарне.
Я глянул на него поверх головы сестры, потом отвернулся.