– Не думаю, что твоему брату нужна моя помощь, – наконец вымолвил он. – Особенно с танцами.
– Не говори глупости, – ответила Альта. – Просто покажи ему.
Дарне не шевельнулся. Он словно чего-то ждал. Наконец я, дурак, понял, чего именно.
– Не стесняйся, – проговорил я натянутым голосом, который как будто мне не принадлежал. – Покажи.
– Хочешь, чтобы я потанцевал с тобой?
Я глубоко вздохнул.
– Если этого хочет Альта, и ты не против…
Он долго смотрел на меня. По его лицу невозможно было прочесть его мысли.
– И ты не боишься, что тебя бросит в дрожь от моего соседства?
– Нет, – ответил я как можно спокойнее. – Не боюсь.
Он прищурился, глядя на меня, словно приценивался к скотине на рынке. Горячая кровь прихлынула к моим щекам. Я отвел взгляд.
Дарне рассмеялся. Странный это был смех: настороженный, но довольный – смех человека, который выиграл, но сам не понимает, за какой приз сражался.
– А у тебя неплохо получается, между прочим, – заметил он. – Шаги ты выучил. Надо просто привыкнуть, только и всего. – Он протянул руку, но заколебался. – Уверен?
– Ты будешь его учить или нет? – не выдержала Альта. – Столько шума из-за какой-то ерунды! Ох уж эти мальчишки.
Дарне приблизился на шаг. Я вздрогнул и почувствовал, как он отшатнулся; тогда, повинуясь бессознательному импульсу, я потянулся и взял его за руку, как Альта несколько минут назад взяла меня. Я не ждал, что его рука окажется такой теплой и липкой от пота: совершенно обычная рука, как у мамы или Пераннон Купер.
– Показывай, – сказал я, – раз уж мы решили.
– Готов? Раз, два, три, раз, два, три, раз, два, три…
Он оказался на удивление силен. Мы кружились по комнате, и я вдруг понял, о чем говорила Альта: мне ничего не приходилось делать, я просто следовал за ним. Но это так напоминало объятие – удушающе тесное; мы находились так близко друг к другу, что мне стало трудно дышать. Раз, два, три…
Я споткнулся, и он тут же выпустил меня.
– Вот и все. Теперь сможешь тренироваться с Альтой.
– Да, – я часто заморгал. Комната кружилась перед глазами. Я будто все еще вращался в танце. Сделал шаг в сторону и зашатался; Дарне подхватил меня за локоть и помог удержаться на ногах. Тепло его руки просачивалось сквозь рубашку, как вода. Я отдернулся – глупый инстинктивный рывок, – и он резко отодвинулся; лицо его внезапно похолодело.
– Спасибо, Дарне, – промолвил я, но голос мой прозвучал еле слышно.
– Альта! – позвала с порога мама. – Ты почему на ногах? Я разрешила тебе спуститься вниз с условием, что будешь сидеть на кушетке!
– О… я просто…
– Быстро в кровать! Простите, мистер Дарне. Счастливого Завершения. – Мама подхватила одеяла в охапку и погнала Альту к выходу. Та вздохнула, одарила Дарне лучезарной улыбкой и послушно зашагала вперед.
Мы остались наедине. Дарне взглянул на меня, точно собирался что-то сказать, но потом резко повернулся, взял плащ и вышел в коридор. Я заколебался, посмотрел на груду забытых бумажных гирлянд, а потом что-то заставило меня броситься вслед за ним, хотя я вовсе того не хотел.
Я нагнал его во дворе. Пошел мелкий снежок. Он увидел меня, но не остановился и продолжил на ходу натягивать перчатки, точно я был стеной или деревом.
– Ты вернешься в Каслфорд на Завершение? – спросил я.
– Нет. – Дарне поправил перчатки и посмотрел на меня, словно не понимая, зачем я здесь. – Мой дядя тоже празднует Завершение. Во всяком случае, так мне сказала кухарка. Будет олений бок, шампанское, кларет, портвейн… Семь блюд, фарфор с золотой каемкой, лучшее столовое серебро. И мы с дядей вдвоем в обеденном зале размером с ваш амбар.
– Так, значит.
– Не волнуйся, будет весело. Ко второй смене блюд дядя напьется до беспамятства, а я буду сидеть и смотреть, как он засыпает в тарелке. – Он поднял воротник и поплотнее запахнул на шее. – Я приеду через несколько дней после Завершения, если ты об этом спрашиваешь.
– Приезжай к нам на праздничный ужин.
– Что?
Я увидел, как сверкнули его глаза в сгущающихся сумерках, как на брови налипли снежинки. Сглотнул комок в горле и сказал:
– Мать с отцом обрадуются, если ты придешь. А уж Альта и подавно. Еды хватит на всех. Мы всегда приглашаем рабочих с семьями, один гость погоды не сделает.
– Ты зовешь меня на ужин в честь Завершения?
Я приподнял одно плечо, но он продолжал сверлить меня взглядом. Наконец я еле слышно промолвил:
– Да.
Он изменился в лице.
– Нет. Но спасибо.
– Но…
– Ты же на самом деле не хочешь, чтоб я пришел? – Он сухо улыбнулся, словно я неудачно пошутил.
– Нет, я не…
– Да будет тиха твоя тьма, а свет придет раньше, чем надобно, – произнес он хорошо знакомые слова – традиционное поздравление с Завершением. Потом вскочил в седло и ускакал, а я так и остался стоять на заснеженном дворе, дрожа от холода.
XV
Весна в том году пришла раньше обычного. После Завершения было еще несколько метелей, но редких, и ко второму полнолунию снег зарыхлел, покрылся оспинами и вскоре стаял. На земле остались лежать лишь водянистые кучки с бурыми краями. Пока снег не сошел полностью, грязь стояла по щиколотку, и с каждым шагом я проваливался в рыхлую землю. Потом за одну ночь проснулись деревья и высосали из почвы всю влагу; в воздухе запахло зеленью и пробуждением. Я всегда любил первые весенние дни, когда ворота зимы внезапно распахивались, освобождая из заточения все живое. Но в этом году я словно очутился в незнакомом краю и открывал для себя все заново. Я смотрел на весну глазами горожанина Дарне, и все мне казалось в новинку.
Альта поправилась и вернулась к обычным для нее домашним делам; Дарне уже не мог приезжать каждый день и просиживать у нас по нескольку часов, но все равно бывал часто. Что удивительно, его присутствие совершенно не мешало нашей жизни и работе; мне уже казалось, что он всегда был здесь, на нашей ферме. Он не путался под ногами, но и не замечать его было трудно. Альта несла обед работникам на верхнее поле, а он ее сопровождал; Альфред предсказывал дождь, а он послушно принюхивался; мы с отцом в амбаре заготавливали силос, а он проходил мимо и, заслышав вонь закисшей травы, отворачивался и утирал слезящиеся глаза.
Несколько недель я прожил в хижине пастуха, принимал ягнят и следил за окотом. По вечерам приходила Альта и приносила ужин, а иногда с ней заглядывал Дарне. Мы подолгу сидели и пили чай, почти не разговаривали и смотрели, как на небе ярко разгораются звезды. Однажды он пришел во время окота. Когда все случилось, Дарне стоял на коленях в грязи и вытирал соломой мордочку ягненка; с одной стороны его лицо освещала луна, с другой – свет лампы. Его рубашка запачкалась кровью и слизью, но он этого будто бы и не замечал – смотрел на ягненка, склонившись над ним, потом взглянул на меня с восторженной улыбкой.
– Видишь? Не так-то сложно это было, – сказал я, и он покачал головой и рассмеялся.
Клякса следовала за ним по пятам. Мы смеялись, вспоминая, как она всполошились, впервые учуяв кролика; собаку будоражили густые запахи леса, земли и деревьев, и нас радовала ее прыть.
Однажды мы возвращались домой с поля, где возводили навозную кучу под руководством Дарне – тот выбился из сил, всего лишь десять минут поработав лопатой.
– Вот бы у меня был такой нюх, как у Кляксы! – сказала Альта.
– Тогда бы тебе не понравилось, как ты пахнешь, вонючка, – усмехнулся я, догадываясь, что она имеет в виду.
Мы были слишком заняты, чтобы следить за Дарне, и, будь его воля, он мог бы покуситься на невинность Альты – подходящих моментов было предостаточно. Но он ее не трогал. Они никогда не оставались вдвоем надолго, и порой мне казалось, что Дарне специально приезжает именно в те часы, когда мы с отцом работаем на дворе, – он всегда вызывался помочь мне, но не Альте.
Временами я смотрел, как он играет с Кляксой, – бросает ей палку или пытается отогнать от кроличьей норы, – и вдруг мне приходило в голову, что, возможно, мы все ошибаемся и на самом деле ему нужна не Альта, а Клякса и наше общество. В дядином доме ему наверняка было одиноко, и непохоже, чтобы он водил знакомство с кем-то еще поблизости; не исключено правда и то, что дружелюбие его неискренне и он околачивается у нас, просто потому что ему скучно. Я смотрел на Альту, и у меня переворачивалось все внутри; если она ему действительно безразлична, ее сердце погибнет от тоски. Но потом я слышал, как он насвистывает, въезжая во двор, или ловил его взгляд, когда он целовал Альте руку, и понимал: Дарне не обманывает нас. Он был счастлив, как и она; похоже, пока ему достаточно было всего лишь находиться с ней рядом. Пока.
К весне Клякса подросла и перестала нуждаться в материнском молоке. Я думал было сказать Дарне, чтобы забирал ее и больше не приходил, но каждый раз, когда слова уже вот-вот готовы были сорваться с языка, я проглатывал их, откладывал еще на час или на день. Мне почему-то не хотелось думать о том, что будет, когда Клякса покинет нас навсегда. Дарне давал нам деньги на корм, но мы всегда считали Кляксу нашей общей собакой, а не только его. Пружинка так давно была щенком, что я уже забыл, как это весело; забыл, как можно потратить весь день, играя в перетяг, бросая палку или связывая веревку в узлы, чтобы собаке было что пожевать. Темно-коричневое пятнышко на спине Кляксы почернело, хвост ей купировали, и от него остался лишь маленький торчащий пенек, но она все еще была совсем маленькая. Когда, набегавшись, псинка уставала, я сажал ее в полотняный мешок, куда иногда складывал пойманных кроликов, и она презабавно высовывала мордочку наружу. Альта проходила мимо и шептала: «Кролики!» – и Клякса навостряла ушки.
Однажды, увидев меня с мешком на плече, Дарне принялся комментировать, ни к кому не обращаясь: «А вот мадемуазель Эмми – щеголяет одетая по последней столичной моде. Обратите внимание на сумочку, изящно наброшенную на плечо и украшенную меховой оторочкой. Глядите-ка, оторочка глядит на нас веселыми глазенками, вот дела!»