Я отступил назад, чтобы получше рассмотреть портрет, и наткнулся на большой жестяной короб. Взметнувшаяся пыль защекотала ноздри, и я чихнул. И тут же от неожиданности сел на пол, чуть не раздавил коллекцию бабочек под стеклом.
Прямо передо мной стояла коробка поменьше. Я подтянул ее к себе и открыл.
Там были книги.
Книги? Я чуть было не оттолкнул коробку. Теперь, когда я знал, что представляют из себя книги, я боялся к ним прикоснуться, точно они переносят заразу. Но что плохого может случиться со мной здесь, на этом теплом тихом чердаке, в доме, где мирно спит Люциан?
Я взял книгу, лежавшую на самом верху, и не почувствовал головокружения и тошноты, как тогда, на ярмарке в День Пробуждения, когда раскрыл книгу, купленную у торговца. Слова перед глазами были просто словами, и больше ничем.
«На заре моего детства, в нежные годы, когда солнце отрочества еще не взошло надо мною и не расцвели бутоны моего девичества, невинность мою впервые осквернило вторжение мужчины».
Я перевернул страницу. Рассказ продолжался в том же напыщенном тоне, со множеством аллегорий и упоминаний Венеры и Приапа.
«Его громадный жезл, который он направил не в открытые врата моего сада наслаждений, а в другую дверь, служившую целям куда более приземленным…»
Я засмеялся.
– Что ты делаешь?
Я обернулся. Прислонившись к дверному косяку, на пороге стоял Люциан, растрепанный и почти раздетый. На нем была моя рубашка, застегнутая на одну пуговицу. Спокойный и заспанный, он, улыбаясь, подошел ко мне. Я думал, что он меня поцелует, но он вдруг замер.
– Что это?
– Книга. Здесь нашел. Но, кажется, с ней что-то не так. Она не такая, как…
– Как ты можешь это читать? – Он забрал у меня книгу и замахнулся, точно хотел зашвырнуть ее в угол. Но потом открыл и пролистал несколько страниц.
– Ого!
– Что там?
– Кажется, это подделка. Роман. Вот почему она здесь, а не у отца… Смотри.
На форзац из узорчатой бумаги был наклеен ярлык с именем переплетчицы.
– Это не может быть настоящим переплетом мадам Сау-эрли. Они даже ее имя с ошибкой написали: здесь «э» пропущено.
– Я совсем не понимаю, о чем ты говоришь, Люциан.
– Мадам Сауэрли? Это самая известная переплетчица порнографических книг, она жила сто лет назад. А, ты имеешь в виду романы! – презрительно усмехнулся он. – Это ненастоящие книги. Их пишут, как пишут в журналах, придумывают всё. Они не про реальных людей. Это не настоящие воспоминания, а выдуманные. Но неважно. – Он закрыл книгу и с тенью улыбки на лице покачал головой. – Ты совсем ничего не знаешь. Святая наивность.
– Откуда мне знать о том, о чем мне никто никогда не рассказывал?
– Еще бы. У твоих родителей чистая душа. Но не тревожься. Мне нравится твоя неиспорченность.
– Иди к черту, Дарне.
– Нет, серьезно. Очень нравится. – Он наклонился, прижался губами к моей щеке и прошептал: – Ты невинен во всем. Ни разу не читал книг, не был с девчонкой – или с парнем, раз на то пошло, не считая меня. – Он отстранился, улыбаясь во весь рот, а я в шутку замахнулся на него, но он поймал мою руку, и улыбка вдруг стерлась с его лица. Мы переглянулись.
Внизу раздался глухой стук. Люциан повернул голову и прислушался.
– Кто-то стучит в дверь? – спросил он.
– Не знаю. Разве дверь не открывает экономка? – Вдруг летняя тишина показалась очень хрупкой; мне не хотелось, чтобы нашу идиллию нарушил кто-то извне, пусть даже на миг.
– Если ты имеешь в виду кухарку, та приходит лишь по вечерам.
– А дядя?
– Вряд ли. Придется мне спуститься.
Он встал и принялся застегивать рубашку.
– Правда? – Я потянулся и стал расстегивать пуговицы, которые он только что застегнул. – А что, если кто-то помешает тебе одеться? Может, тебе стоит спуститься в таком виде?
– Очень смешно, Эмметт. – Но он не смеялся. – Наверное, это булочник.
– Давай голодать. Мне все равно. – Стук усилился, а потом прекратился. – Видишь? Проблема решилась сама собой.
– Ладно. – Он сел и позволил мне расстегнуть рубашку до конца. В ямке между ключиц блестели капельки пота. Но когда я наклонился к нему, он слегка отстранился, и наши губы не соприкоснулись.
– В чем дело?
– Книга, – промолвил он. – Как ты понял, что это подделка? Ты же сразу догадался, верно?
– Не знаю. Во мне ничего не екнуло. А это важно?
– Нет. Но твое чутье впечатляет. Ты бы понравился моему отцу. – Я заметил в его глазах недобрый саркастический блеск, и мне стало не по себе. – Эмметт, ты для меня загадка. Такой невинный и вместе с тем…
– Может, хватит уже про мою невинность?
– Ладно, больше не буду, – улыбнулся он, – но только если ты позволишь мне уничтожить ее окончательно.
Конюшенные часы пробили четыре, и мы вдруг поняли, что страшно проголодались. Выкарабкались из уголка, который обустроили себе между коробками – «С ума сойти, мы только что занимались этим на глазах у моей бабушки!», – и спустились вниз. Прокравшись мимо комнаты с трофеями, очутились в громадной темной кухне и набили животы холодным пирогом, солониной и кексом, пропитанным бренди. Я и не заметил, как проголодался, а ведь мы не ели очень давно. После нашего пиршества обеденный стол напоминал поле боя: его усеивали объедки, крошки, капли варенья. Я хотел прибраться, но Люциан покачал головой.
– Оставь. Пусть кухарка сделает свою работу.
– Но… – Устрой я такой свинарник на нашей кухне, мать задала бы мне на орехи.
Люциан подхватил последнюю недоеденную корочку пирога.
– Пойдем, – бросил он с набитым ртом, – не дай бог нас кто-нибудь увидит. – С этими словами он вышел. Я засомневался, потом все же свалил грязные тарелки в раковину, наспех протер стол и поторопился за ним.
Нагнал я его в коридоре: он стоял у окна с эркером и читал письмо. Заслышав мои шаги, он поднял голову.
– Плохие новости… Мне очень жаль, Эмметт.
Мое сердце подскочило, как грузило на конце лески.
– Что случилось?
– Не пугайся ты так, все в порядке. Письмо от отца. – Он помахал у меня перед носом листком голубой бумаги. – Я должен поехать в Каслфорд.
– Сейчас? Неужто так срочно?
– Извини.
– Притворись, что не видел письма. Почтальоны часто теряют почту.
– Ты не знаешь моего отца, Эмметт. – Он наклонился и поднял с ковра надорванный голубой конверт, задержавшись чуть дольше, чем следовало. – Стоит ослушаться его, и он найдет способ за это отомстить.
– Брось, Люциан. Еще недавно ты собирался тайком жениться на Альте, а теперь переживаешь из-за какого-то послания? – Он не ответил, и я глубоко вздохнул. – Или ты врал, обещая на ней жениться?
– Нет! Нет, конечно же я говорил правду. – Не глядя на меня, он свернул письмо в плотную трубочку. – Но я… наверное, я сказал это, не подумав. Прости. Я трус, ясно?
– Тебя послушать, так он настоящий злодей. А твоя мать? Не может она за тебя заступиться?
– Ты не знаешь, что он за человек! Он… он на всякое способен. – Дарне сложил письмо пополам, потом еще раз пополам, пока оно не стало похоже на крошечный сверток. – Мать все ему спускает с рук. Притворяется, что ничего не замечает. Иначе он просто стер бы ей память. И стирал бы каждый раз.
Он замолчал. Я внимательно смотрел на него. Его лицо было задумчивым и отстраненным: он снова надел свою старую маску. Теперь я понял, почему Люциан никогда не рассказывал о своей семье.
– Тогда тебе лучше ехать, – сказали.
– Эмметт, прости меня. Правда.
– Я пойду. Только ботинки надену.
– Тебе необязательно прямо сейчас уходить.
– Хочешь, чтобы я помог тебе собрать вещи?
Он скорчил гримасу, и я обрадовался, что мне удалось хоть немного развеселить его. Повернулся, взбежал по лестнице и вошел в его тесную душную комнату под самой крышей. Пахло потом и вином, что мы пили вчера. Мне очень хотелось задержаться здесь подольше, смотреть на неприбранную кровать, маленький камин и вид за окном, чтобы все это навек отпечаталось в моей памяти, но я схватил ботинки и закрыл за собой дверь.
Когда я спустился, Люциан стоял у окна и смотрел на улицу. Он оглянулся, но не улыбнулся мне.
– Как только вернусь, сразу зайду повидаться.
– Конечно.
– Присмотри за Кляксой.
– Да.
Мы замолчали. Я шагнул ему навстречу. В тот же момент он подался ко мне, и мы чуть не столкнулись лбами. Я взял его лицо в свои ладони, и мы поцеловались так, будто были не только любовниками, но и врагами, будто виделись в последний раз и хотели, чтобы остановилась Земля.
Слова вертелись у меня на языке, но я заставил себя уйти, так и не сказав их.
Когда я вернулся домой, двор был пуст и тихо грелся под солнцем. Ферма казалась нарисованной, ненастоящей. В амбаре никого не оказалось; никто не смазывал сеносушилку; в свинарнике не убирались. Я открыл ворота; Пружинка и Черныш тут же кинулись ко мне и зашлись требовательным лаем. В их миске кончилась вода. Я наполнил ее, напоил Кляксу и тут же сполоснул лицо и шею ледяной водой. Болела голова, глаза пересохли от усталости, но я работал быстро, желая компенсировать пропущенный день. Может, тогда никто не станет укорять, что я долго отсутствовал. С тяжелым сердцем я вспомнил, как злился отец, когда Альфред без предупреждения пропал на два дня; случилось это в период заготовки сена, и Альфред эти два дня провалялся в канаве в Каслфорде мертвецки пьяный. Я же переночевал под чужой крышей всего одну ночь и вернулся, готовый сразу приступить к работе.
Пошел в амбар и взял вилы. Густая тишина была настолько несвойственна этому месту, что я прислонился к стенке свинарника, повернул голову и прислушался. От безмолвия закладывало уши; я словно очутился под водой. Может, кто-то заболел, решил я. Прошагал через двор и вошел в дом, но там было так же тихо. Поднялся по лестнице на цыпочках. Гулкое биение моего сердца эхом отскакивало от стен. Послышались глухие голоса, и я развернулся. Говорили в гостиной. Это показалось мне странным, ведь в будни мы никогда не бывали там, лишь когда приходили гости. Дверь была приоткрыта; я подкрался и заглянул в щелочку.