– Безусловно, безусловно. Позвольте вас поздравить, – де Хэвиленд учтиво кивает вместо поклона. – И раз уж зашла речь о свадьбе… – Порывшись в кармане, он протягивает мне свою визитную карточку. На плотной кремовой бумаге вытиснены венок и монограмма: прописная «д» и строчная «X». На обороте значится: Де Хэвиленд, Ч.П.П., Элдерни-стрит, 12, Каслфорд. Я был на Элдерни-стрит: там, в одном из импозантных особняков с неприметной латунной табличкой, находится бордель. – Если вам понадобятся мои услуги, юный господин Дарне…
– Мне?
– Вы даже не представляете, как полезен может быть визит к переплетчику накануне свадьбы и сколько молодых пар приходят ко мне с просьбой переплести их. Естественно, по отдельности, – он улыбается и наклоняет голову. – Это решает многие проблемы, знаете ли. Особенно для молодых людей, которые хотели бы начать все с чистого листа. После свадьбы мелкие грешки могут стать весьма обременительными. Гораздо спокойнее начать новую жизнь без сожалений и тайн.
Я смотрю на отца. Тот достал одну розу из вазы и вертит ее в пальцах. Встретившись со мной взглядом, он улыбается.
– Нет, благодарю, – отвечаю я.
– Наше хранилище самое безопасное в Каслфорде. Оно находится в банке «Лайон и сыновья». И расценки на хранение весьма невысоки. – Де Хэвиленд переводит взгляд с меня на отца. – Среди моих клиентов много известнейших людей. Их книги никогда не увидят свет Божий. Естественно, личные переплеты хранятся отдельно от книг на продажу.
– Не сомневаюсь, – кивает отец. Он срывает лепесток у розы, которую держит в руках; тот падает на ковер и лежит там, как маленькая открытая рана. – Ведь продажа личного переплета при жизни переплетенного человека незаконна. Любезный мой де Хэвиленд, я ни капли не сомневаюсь, что никто из присутствующих в этом кабинете не стал бы нарушать закон, – он делает едва заметный угрожающий акцент на слове «никто».
– Безусловно, но, бывает, возникают спорные случаи.
– Нет, – повторяю я, – но благодарю за предложение.
Де Хэвиленд осекается и кивает.
– Случись вам передумать, мой адрес у вас есть. А, может статься, мисс Ормонд захочет ко мне наведаться? Это будет большой честью для меня. – Он наклоняется ко мне поближе и, понизив голос, произносит: – Я мог бы устроить так, чтобы вы смогли прочесть ее книгу. Это еще одно преимущество работы со мной. Хотя обычно я такое никому не предлагаю.
Я отворачиваюсь. В комнате тихо; лишь огонь бормочет в камине да отец, расчленяя розу, тихо обрывает лепестки.
– Что ж, тогда мне, пожалуй, пора, – расшаркивается де Хэвиленд. – Миссис фон дер Аэ ждет меня к обеду. Благодарю, что уделили время, мистер Дарне. А вы, юноша, если передумаете, – он поворачивается ко мне, – я целиком в вашем распоряжении. Доброго дня.
– Доброго дня, – отвечает отец.
Дверь за де Хэвилендом захлопывается. Во рту у меня пересохло, на языке кислый привкус. Я делаю шаг к комоду, где стоят графины с бренди.
– Не сейчас, Люциан.
Я останавливаюсь на полпути и кладу руки в карманы. Уголок визитной карточки де Хэвиленда впивается в ямку у основания большого пальца.
– Если это все, – говорю я, – мне пора возвращаться к работе.
– Правда? – с легкой насмешкой произносит отец и смотрит на меня, как на малого ребенка. От ощипанной розы остался лишь голый стебель; он кидает его в камин. – Ах, старина де Хэвиленд. Как можно быть таким бестолковым? Переплетчик, которому нельзя доверять, вмиг теряет свою ценность. – Отец подходит к окну. Карета де Хэвиленда тяжело тарахтит по гравию. – Одно дело переплеты на продажу – лицензия у де Хэвиленда наверняка имеется. Или сделать переплет и забыть поставить штамп разок-другой – никто проверять не станет. Если твои книги покупает сам лорд Лэтворти… – Отец рассеянно постукивает по оконному стеклу. Птица за окном вздрагивает и взлетает, хлопнув крыльями. – Но я никогда не слышал, чтобы он предлагал показать кому-то настоящий переплет при живом переплетенном человеке. Если он предложил это мне…
– А книга Нелл? Разве это не настоящий переплет?
– Не будь дураком, сын. Я имею в виду переплет благородных клиентов. Таких людей, как мы.
– Людей значительных?
– Именно. – Он смотрит на меня с улыбкой. – Что ждет врача, если тот начнет торговать тайнами своих пациентов?
Вопрос повисает в воздухе, и вскоре я понимаю, что отвечать на него он не собирается. Он смотрит вслед карете, пока та не исчезает за воротами и створка с кованой монограммой «Д», лязгнув, не закрывается. Отец зевает, берет книгу Нелл и пролистывает ее. Мне хочется уйти, но что-то мешает пошевельнуться. Я стою и наблюдаю за ним.
Он переворачивает страницу. Из книги что-то выскальзывает и падает на пол.
Это тонкий дешевый конверт с надписью побуревшими чернилами. Мистеру Люциану Дарне. Почерк аккуратный, без помарок, как у старательного школьника. Мы с отцом замечаем конверт одновременно; проходит доля секунды.
Я бросаюсь вперед. Но он успевает первым. Выдернув тонкий конверт у меня из рук, он изучает его, подняв брови.
– Ты только глянь – таинственные любовные записки, переданные через переплетчика! Бедняжка мисс Ормонд будет недовольна.
Я выпрямляюсь. В ушах пульсирует кровь. Книга Нелл написана тем же почерком. Но что может сообщить мне Эмметт Фармер?
– Не имею ни малейшего понятия, что это.
– Тогда ты не будешь возражать, если я оставлю письмо себе.
– Но оно мое, – говорю я.
Он постукивает конвертом о ноготь большого пальца. От этого стука у меня сводит зубы.
– Да успокойся ты, Люциан, – наконец произносит он, – мне просто любопытно.
– Отдай его мне. Прошу.
Он улыбается и вертит в руках письмо, держа его на расстоянии вытянутой руки.
– Коль скоро ты не можешь удержаться, чтобы не распространять свое семя, мой мальчик – а ты, видимо, не можешь, ведь ты мой сын, в конце концов, – постарайся хотя бы держать свои проделки под контролем. Стоит один раз потерять голову, и… видишь ли, организовать переплет – дело довольно хлопотное. И недешевое.
Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не потянуться за письмом. Сделав глубокий вдох, отвечаю:
– Я бы ни за что не стер себе память. Я не настолько труслив и бесчестен.
– Ты не понял, сынок, – он наклоняет голову и смотрит на меня с насмешливой полуулыбкой. – Я и не имел в виду, что к переплетчику должен идти ты. Но твоя точка зрения весьма любопытна. Я-то думал, ты презираешь меня, а не Нелл.
– У Нелл не было выбора. Однако любой, кто по собственному желанию… – Я вдруг замолкаю.
– Да?
В горле застревает комок. Стоит посмотреть под ноги, и я увижу пятна на ковре, оставленные Эмметтом Фармером, и камин, где горели его воспоминания. Я вижу, как он давится и хватается за воздух; вижу его мокрое от слез лицо.
– Я бы ни за что не дал стереть себе память, вот что я хочу сказать.
– Что ж, – отвечает отец, – надеюсь, ничто не омрачит твое высокое мнение о себе. – Он вертит письмо в руке, как фокусник – игральную карту. В любой момент он может заставить его исчезнуть: сунет в рукав, и письма как будто бы и не было.
– Отец, – говорю я, – прошу, отдай мне… – Я вытягиваю ладонь, как нищий, хотя мне ненавистно о чем-либо его просить.
Он поддевает клапан и начинает разрывать конверт. Кажется, он собирается прочесть письмо вслух в моем присутствии.
Сердце описывает кульбит. Перед глазами ясно встает картина: Фармер до того, как его книга сгорела, – красивый, немного нескладный, с падающей на лицо челкой. Рубашка ему мала, и он не застегнул верхнюю пуговицу. Когда я назвал его слугой, он посмотрел на меня так, будто хотел ударить.
Я выхватываю письмо из рук отца. Тот не успевает отреагировать; я подхожу к камину, отодвигаю решетку и бросаю конверт в огонь. Тот вспыхивает белым пламенем и вмиг покрывается дырочками с золотистыми краями; края расползаются, бумага прогорает, съеживается, и от нее остается лишь серый полупрозрачный лоскут. В душе моей теплится и пляшет искорка торжества. Наконец я одержал над ним верх. Затем в уши бьет тишина, и мне становится дурно. Я за это поплачусь. Он заставит меня заплатить.
Отец щурится, но потом просто проходит мимо, берет кочергу и размешивает угли. Сноп искр взлетает вверх.
– Какой безрассудный поступок, – произносит он наконец. – Полагаю, автор письма будет недоволен.
Едва ли он простил меня. Он накажет меня позже, когда я уже думать забуду о случившемся.
– Пожалуй, я вернусь к работе.
– Раз ты настаиваешь. – Он театральным жестом показывает на дверь, словно я не знаю, где выход.
По пути к выходу я бросаю взгляд на камин. От письма не осталось ни следа. Что бы ни хотел сообщить мне Эмметт Фармер, теперь я об этом не узнаю. Быть может, он хотел извиниться за то, что испортил ковер? Или за то, что смотрел на меня с жалостью? Что еще могло быть в том письме, помимо извинений? И почему я чувствую себя так, будто меня заперли в серой каменной клетке, ключ от которой только что сгорел?
XXII
Мы пьем чай в гостиной. Нас всего пятеро, но комната кажется невыносимо тесной. От вида желтых стен у меня разболелась голова, воздух пропитался тяжелым запахом маминой туалетной воды и помады, которой Сесилия с Лизеттой укладывают прически. Мне дурно даже от запахов чая и лимона. Стараюсь не дышать глубоко. Потрескивает пламя в очаге, но в комнате холодно. Слева от меня так жарко, что я покрылся липким потом, а справа – зябко. Мисс Ормонд сидит напротив, чинно скрестив лодыжки и склонив голову. Она терпеливо слушает мамину болтовню, но то и дело косится на меня. Руки в перчатках что-то теребят. Я замечаю под перчаткой выпуклость на среднем пальце: обручальное кольцо. Она видит, что я смотрю на нее, и прекращает теребить кольцо. Я стараюсь не встречаться с ней взглядом. В саду выпал тонкий слой снега: как будто клочки папиросной бумаги разбросали по лужайке и те промокли и лежат, размякшие и забытые, а тут и там из-под них проглядывают клочки пожухлой травы. Садовник оставил на траве темные грязные следы.