«Я давно подозревал, что де Хэвиленд нечист на руку»… – Мой отец велел вам… сделать это?
Эйкр улыбается.
– Шли бы вы домой, сэр. Опасно гулять по темным подворотням с приходом ночи.
Мне хочется задать еще вопрос, но я решаю молчать. Боюсь услышать ответ. Смахнув сажу с рукава, медлю, подбирая нужные слова.
– А… остальное?
– Пожар в мастерской, – отвечает Райт. – Что может быть хуже – пожар там, где полно бумаги? Переплетчик оказывается в ловушке, никто не слышит, как он зовет на помощь. К счастью, другие рабочие в тот день решают пораньше разойтись по домам.
– Замолкни, – приказывает Эйкр так коротко и тихо, что я чудом слышу его голос. Затем он поворачивается ко мне. Выражение его глаз изменилось. Реши мой отец, что ему не нужен наследник… – Сэр, к вам это не имеет отношения. При всем моем почтении.
– Разумеется, – с улыбкой отвечаю я. – Простите, что помешал. Но раз уж я здесь… – Я присаживаюсь рядом с де Хэвилендом и выворачиваю его карманы прежде, чем Эйкр успевает понять, в чем дело. На мостовую со звоном высыпаются монеты, часы, таблетница. Носовой платок. Портсигар. Связка ключей. Я хватаю ее; ключи позвякивают на кольце. Дверные; ключ от шкафа и подставки для графинов; маленький блестящий ключ с гравировкой «Лайон и сыновья» и большой, бронзовый, старинный, грубее остальных.
Эйкр протягивает руку.
– Они нам понадобятся.
Я смотрю ему в глаза.
– Да. Разумеется. – Раз они решили инсценировать пожар в мастерской де Хэвиленда, им надо проникнуть внутрь без взлома. Принимаюсь возиться с ключами. Медлить нельзя, не то Эйкр вырвет связку у меня из рук. Его рука уже подрагивает от нетерпения, но я успеваю снять большой ключ с кольца и сунуть его в карман.
Смотрю на Эйкра и улыбаюсь.
– Больше мне ничего не нужно. Благодарю.
– Ваш отец знает об этом?
– Естественно.
Эйкр выжидает секунду, затем пожимает плечами и принимается ковырять в зубах ногтем. Он губастый, как рыба; десны у него розовые.
Я встаю.
– Удачи вам со… всем остальным.
– Спасибо, сэр. – По голосу и не скажешь, как пристально он смотрит на меня, оценивая, чего от меня ждать.
Киваю и ухожу. Первые десять ярдов меж лопаток покалывает: жду, что вот-вот меня ударят под колени или череп пронзит ослепительная боль. Но ничего не происходит. Наконец я останавливаюсь у окна книжной лавки и бросаю взгляд назад. Эйкр и Райт выходят из переулка. Райт несет на плече де Хэвиленда. Они переходят через улицу и скрываются в узком проходе, который даже переулком назвать нельзя. На углу стоит какой-то оборванец и пытается прикурить размокший окурок. Подняв голову, он быстро отворачивается. Должно быть, таким зрелищем здесь никого не удивишь.
Снова начинается снегопад. Пушистые снежинки слипаются по нескольку и, как перышки, проплывают мимо.
Я спешу к перекрестку с Элдерни-стрит, поскальзываясь на заледеневших лужах, спрятавшихся под свежим слоем снега. Кости от холода налились свинцом; идти тяжело, но я не замедляю шаг, пока не оказываюсь посреди Элдерни-стрит, в шаге от того места, где пересекаются Вокзальная улица и Рыночная площадь. Горят фонари. В центре улицы пробка из экипажей. Под портиком Королевского театра кучкуются проститутки, укутанные в плащи с оторочкой из крашеного кроличьего меха и линялых страусиных перьев. Одна из них машет мне рукой, но ее пробирает дрожь, и улыбка превращается в гримасу.
Я должен отправить записку Фармеру с указанием места и времени встречи. Лучше всего в полночь, в тихом безлюдном месте. Он не говорил, куда нам предстоит отправиться. Я планировал взять лошадей из наших конюшен, но сейчас возвращаться домой нельзя. Отец не должен меня увидеть – Эйкр наверняка расскажет ему про ключ. Мне нужно найти постоялый двор; там я смогу написать записку и отогреться, пока не настанет время уезжать. А лошадей можно взять напрокат в городской конюшне. Нащупываю ключ в кармане: он никуда не делся. Оглядываюсь и думаю, куда лучше пойти: в «Фезерс» или «Гросвенор». Но стоит чуть шевельнуться, и у меня кружится голова. Неожиданно накатывает волна тошноты. В желудке булькает кислота, поднимаясь к горлу. Я прислоняюсь к витрине ближайшей лавки и дрожу так сильно, что лоб бьется о заледеневшее стекло.
Даже если де Хэвиленд еще жив, ему осталось недолго. А все из-за того, что я рассказал отцу. Я мог бы предупредить де Хэвиленда, окликнуть его, но не сделал этого. Я беспомощно переминаюсь с ноги на ногу. Презрение к себе переполняет меня. Если я вернусь домой сейчас… Но мне страшно. Если отец узнает, что я солгал, и решит наказать меня… Однажды он уже грозился упечь меня в приют для умалишенных. И он не блефовал. При мысли об этом по спине бежит холодок. Почему я не герой? Почему я не из тех, кто готов был бы рискнуть собой, чтобы спасти де Хэвиленда? Но я не такой.
Дрожа, укутываюсь в пальто. Я должен был предвидеть последствия своих поступков. Но уже ничего не изменить. Я убил человека. Этот звук, когда Райт ударил его… и сдавленное бульканье, вырвавшееся из горла, когда де Хэвиленд вдохнул эфир… судороги, ужасное подергивание напряженных конечностей… Все это моя вина. Только моя.
Жду, пока пройдет дурнота. Взгляд проясняется. В витрине лавки разложены веером разноцветные перчатки. Они тянутся ко мне пустыми пальцами. Ужас стихает, сменившись притупленным чувством стыда. Так вот что чувствуют убийцы и трусы. Неудивительно, что я отправился к переплетчику. Если в моей книге есть нечто подобное, я обязан ее найти.
Теперь у меня есть ключ. Ключ, купленный ценой жизни де Хэвиленда.
Я вытираю рукавом лицо. Как бы страшно мне ни было, пути назад нет. Делаю глубокий вдох, поворачиваюсь и останавливаю экипаж.
XXV
Тем же вечером снег прекращается. Но ветер не утихает. Он разгоняет тучи, обламывает ветки деревьев и сдувает пыль с каменных плит, скрепленных известковым раствором. Когда я добираюсь до Рыбного рынка, на небе, залитом молочно-белым светом полной луны, не остается ни облачка. Рыночная площадь искрится под луной, будто пустая сцена, залитая светом прожектора. Сюда не доносится шум экипажей с главной улицы; его приглушают ряды домов. Тишину нарушает лишь отрывистый стук копыт. Мне не нравится ехать в связке со второй лошадью. Боюсь привлечь внимание; боюсь, что кто-то узнает меня и сообщит отцу. Но никто даже не смотрит на меня, кроме нескольких проституток у Королевского театра, оставшихся здесь в столь поздний час.
Происходящее так похоже на сон, что я отчасти не надеюсь встретить Фармера. Но он ждет меня под часами, как и условлено. Закутавшись в мое пальто, топчется на месте, чтобы согреться. Услышав топот копыт, удаляется в тень, но потом видит меня.
– Дарне, – произносит он, – я уже решил…
Фармер не договаривает и выходит на свет. Проворно вскочив в седло, он вырывается вперед, не говоря больше ни слова. Я щелкаю языком, погоняя лошадь, и следую за ним. Башенные часы бьют полночь.
Первые несколько миль пути я думаю лишь об одном – как бы поскорее выехать из Каслфорда. Каждый перекресток, закоулок и тень вызывают вспышки воспоминаний и зловещие предчувствия. Мне чудится звук удара металлической дубинки о кость и голос Эйкра, приказывающий остановиться. Я представляю, как Фармер падает с лошади, захлебывается кровью и бьется в судорогах, прежде чем лишиться сознания. Но вот мы проезжаем последние недостроенные дома на окраине, и я вздыхаю с облегчением. Воздух становится чище; в нем не чувствуется ни угольного смрада, ни фабричного дыма. За чертой города просторнее и светлее. Запрокидываю голову. На самом горизонте, куда не добирается свет луны, небо густо усеяно звездами.
Мы на краю леса. Тени ложатся на снег черными и серебристыми полосами. Впереди лес густеет, и тени углубляются. Дорога хоть и освещена, но справа и слева от нас тянется беспросветная тьма. Во мраке слышатся шорохи. Сверкают лисьи глаза. Мой конь догоняет лошадь Фармера и тихо ржет.
Мы едем рядом. Фармер все так же молчит. Лошади ступают медленно; ритм их шагов убаюкивает меня, и я почти засыпаю.
– Что случилось с де Хэвилендом? – спрашивает он.
В абсолютной тишине его слова звучат, как ружейный выстрел. Я машинально натягиваю поводья и чуть не останавливаю лошадь.
Фармер поднимает брови. Его взгляд прояснился, щеки порозовели.
Мой голос звучит хрипло и сдавленно, словно я заговорил впервые за несколько дней.
– А почему ты решил, что я все тебе расскажу?
– Ты можешь довериться мне. Терять тебе нечего.
– Неправда. Я могу все потерять.
– Не прикидывайся, Дарне. Я и так знаю о тебе больше, чем ты сам. – Он смотрит на меня с полуулыбкой.
Он прав. И, как ни странно, мне все равно, сколько он знает обо мне. Меня это больше не тревожит. Я отвожу взгляд. Черно-белый лес то расплывается перед глазами, то вновь обретает ослепительную резкость. Я слишком устал; больше нет сил лгать.
– Помощники отца усыпили его эфиром и хотят сжечь мастерскую. Вместе с ним.
– Что? – Фармер резко сдерживает коня.
Зря я ему сказал. Он таращится на меня, и в тишине я вижу, как изумление на его лице сменяется осознанием.
– Я не мог их остановить.
– Сжечь мастерскую? Целиком? А как же рабочие?
– Там никого не будет, только де Хэвиленд, – отвечаю я, будто это может послужить оправданием. Будто одна ужасная смерть не считается.
– И все равно, нельзя же… Ты, что ли, не понимаешь? Это убийство.
Я и сам про себя рассуждал точно так же. Но когда я слышу это из его уст, мне становится трудно дышать.
– Я все понимаю. Но мы не сможем им помешать. Мне очень жаль.
– Но мы должны хотя бы попытаться. Поехали назад! – Он разворачивает лошадь.
Я закусываю губу Любой порядочный человек на его месте сделал бы то же самое. И я должен был поступить так же. Если бы я тогда окликнул де Хэвиленда… Но уже слишком поздно.
– Мы не сможем ему помочь, – отвечаю я. – Возвращаться нет смысла.