– Но мы могли бы…
– Отец все решил и уже не остановится. Попробуешь ему помешать – сгоришь в мастерской вместе с де Хэвилендом.
– Но мы должны помочь! – Фармер гневно смотрит на меня. – Или ты позволишь головорезам убить его?
Я не в силах вымолвить ни слова. Мое молчание становится ответом на его вопрос.
– Люциан…
– Прошу. Прошу, не надо. Ты тоже умрешь. А если ты умрешь из-за меня… – Мой голос срывается. Неважно: пусть считает, что я беспокоюсь только о себе. – Если мой отец узнает о том, где я сейчас, он запрет меня в приюте для умалишенных. – Но с какой стати Эмметту мне верить? И почему его должна заботить моя судьба? Я потворствовал совершению убийства. Я трус. Должно быть, он теперь меня презирает, а может, презирал и раньше.
Мы молчим. Я опускаю голову и чувствую на языке металлический вкус. Затем показываю на тянущуюся впереди Дорогу.
– Просто скажи мне, куда ехать.
Он начинает объяснять, но замолкает. Легкая поземка вьется над сугробом сбоку от дороги. Наконец он щелкает языком и снова разворачивается.
Фармер отъезжает все дальше и дальше в том направлении, куда мы двигались изначально, и наконец оглядывается через плечо. Мне не верится, что он передумал, и я не знаю, почему он это сделал, но это кажется чудом, и по телу разливается тепло.
Должно быть, он надеется получить хорошую награду. Вот и все. В этом дело.
Я пришпориваю лошадь, и та неохотно пускается в галоп. Вскоре я догоняю его; дальше мы едем молча. Тропа и окружающий пейзаж все те же. Такое ощущение, что мы попали в колесо: бесконечная заснеженная дорога и мрачный лес по краям. Но мне все равно.
Проходит много времени, прежде чем Фармер спрашивает:
– Вероятно, я тоже должен был оказаться в той мастерской? Сгореть вместе с де Хэвилендом?
Я не отвечаю, но глаза сами косятся в его сторону. Он мрачно хмыкает.
– А почему Эйкр не отправил де Хэвиленда к другому переплетчику и не стер ему память? Обычно он так поступает.
– Не знаю. – Я смахиваю прядь, упавшую на глаза. На морозе волосы заиндевели и слиплись. Фармер отводит взгляд. – А откуда ты знаешь, как он обычно поступает?
Уголки его рта напрягаются. Наконец он пожимает плечами.
– Это долгая история.
– Я не спешу.
Фармер фыркает.
– Я не смог бы тебе рассказать, даже если бы очень захотел.
– Скажи, ты не пытался шантажировать моего отца?
– Ради всего святого, хватит уже обвинять меня в шантаже! – Он разворачивает лошадь ко мне боком. – Не хочу я тебя шантажировать. Как тебе это втолковать? Я верну эти проклятые полкроны, все до последнего пенса. И пальто отдал бы прямо сейчас, вот только боюсь замерзнуть до смерти.
Я не отвечаю. Он медленно разворачивает лошадь, готовясь ехать дальше. Вытирает губы. На лбу его бьется жилка.
Тени от лошадиных копыт то удлиняются, то укорачиваются на неровных сугробах. Впереди поворот. Справа виден просвет, исчезающий за деревьями; посреди опушки дымится дровяной стог[8], но вскоре он пропадает из виду. Ухает сова; мой конь шарахается в сторону. Кровь пульсирует в висках.
Тропа вьется вверх по холму и спускается в каменистый овраг.
– Ты мог бы сказать им, где я, – говорит Фармер, снова поравнявшись со мной.
– Не глупи. Зачем мне это?
– Так почему ты не сказал?
– По-твоему, я должен был выдать тебя?
– Я лишь хочу спросить, не жалеешь ли ты об этом теперь.
Я растираю лоб: кожа совсем онемела от холода.
– Ну, хорошо, я не выдал тебя, потому что ты можешь привести меня к моей книге.
Он кивает.
– Точно. Все дело в твоей книге.
– Да. – От холода у меня даже губы занемели, а язык еле ворочается. – На что ты намекаешь? Есть еще какие-то причины, почему меня должна заботить твоя судьба?
– Действительно, какие еще могут быть причины. – Фармер откашливается и сплевывает комок слизи; харчок проваливается под снег, оставляя в сугробе четкий след, похожий на лист дерева. Затем хлещет лошадь поводьями по загривку, и та пускается галопом. Он не оглядывается. Я молча еду следом.
Мы едем и едем. Ничего не меняется. Монотонность убаюкивает, и я все-таки засыпаю. Потом становится светлее, и я, вздрогнув, открываю глаза. Лес кончился. Перед нами расстилаются болота, голые и блестящие под луной. Дорога, словно водяной знак, еле-еле видна. В одном месте она сворачивает, и я вижу темное пятно – может, дом, а может, просто небольшая каменистая возвышенность.
– Давай остановимся. Мне нужно справить нужду, – бросает Фармер через плечо.
Он спешивается, я слышу глухой удар его подошв о землю. Пошатываясь, Фармер показывает на деревья и скрывается в тени. Я тоже слезаю с лошади. Я страшно замерз; все тело болит. Долго ли мы ехали? Пожалуй, несколько часов. Луна клонится к горизонту. Достаю часы и вижу, что забыл их завести. Пальцы липнут к заиндевевшему футляру.
Фармер выходит на свет. Теперь моя очередь – я направляюсь в подлесок, ступая по глубокому снегу. Поначалу мне кажется, что на таком холоде у меня не получится даже расстегнуть штаны, не то что помочиться. Приходится снять перчатки. Закончив, долго вожусь с ширинкой, застегивая неподатливые пуговицы.
– Пойдем же, я совсем замерз, – окликает меня Фармер и замечает, чем я занят. – Тебе помочь?
Я густо краснею, и кожу начинает пощипывать.
– Не глупи.
– Я пошутил.
– Ага. – Застегиваю последнюю пуговицу, а когда поднимаю голову, вижу, что он все еще смотрит на меня и улыбается – кривовато, неохотно, но искренне. В его улыбке нет насмешки. И на секунду за привычной серостью мне словно приоткрывается вход в другой мир, расцвеченный красками; становится светлее и просторнее, точно кто-то приподнял крышку сундука, где я был заперт все это время.
– Тебя подсадить? – Он встает рядом с моей лошадью и переплетает пальцы, сделав ступеньку.
Сперва я думаю отказаться. Но на рыночной площади он вскочил в седло так проворно, изящно и спокойно, будто делал это всю жизнь. Я же могу взобраться на лошадь лишь со ступеньки и при попутном ветре. Без помощи Фармера мне, возможно, это не удастся.
– Спасибо, – выдавливаю через силу.
Он улыбается, словно понимает, что я чувствую.
– Так давай же, садись. – Фармер легко подсаживает меня. От холода мышцы задеревенели, но я вскакиваю в седло без усилий. Он садится на свою лошадь. И по-прежнему улыбается, но не мне.
– Что тебе нужно, Фармер?
Его улыбка меркнет. Он вдруг начинает озираться, словно только что проснулся и не понимает, где находится.
– Что ты имеешь в виду?
– Я тебя не понимаю. Говоришь, что деньги тебе не нужны. Шантажировать меня ты не собираешься. Ты презираешь меня, но при этом мне помогаешь. Почему?
– Презираю тебя? Люциан…
– Не называй меня Люцианом!
Он моргает. Его лицо непроницаемо. Долго молчит и наконец пожимает плечами.
– Ладно. Забудь.
Я подхлестываю лошадь поводьями.
– Поехали.
– Знаю, что ты ничего не помнишь. Прекрасно понимаю это… Но как бы мне хотелось…
Я приподнимаюсь в седле и впиваюсь пятками в лошадиные бока. Голос Фармера вдруг начинает звучать невнятно и искаженно, будто он говорит под водой. Затем все расплывается перед глазами. Я оказываюсь один в пустоте. Воздух мерцает; все залито светом. Кружатся вихри звезд… Моргаю, и все исчезает. Я снова на болотах. Встряхиваю головой. Звезды рассыпаются и меркнут.
Мы на том же месте. Фармер смотрит мне в глаза.
– Что? – Я все еще вижу перед собой падающие и сгорающие звезды.
– Неважно. Как же это глупо. Давно бы пора оставить попытки, но я не могу.
– Что… что это было?
– Не волнуйся. Ты прав. Уже поздно. Точнее, рано. Поехали.
– Погоди… ты пытался рассказать мне о чем-то, верно? – То же самое было с Нелл. Мир, утекающий сквозь пальцы, как вода. Ощущение, что не за что зацепиться. Даже если бы я протянул руку и ухватился за ближайшую ветку, рука прошла бы сквозь нее, как тень сквозь дым.
– Забудь. – Секунду он молчит, а потом коротко усмехается.
– Ты делал это раньше. Верно? Когда приходил к нам домой. Ты заговорил, и мир вокруг стал каким-то… чудным. Не делай так больше.
Но он не смотрит на меня.
– Поехали. Я жутко замерз.
– Ты меня слышал?
– Мы найдем твою книгу, и все будет в порядке. – Фар-мер прищелкивает языком, и его лошадь трогается с места.
Я смотрю на спину Фармера. Никогда ничего не будет в порядке. Я убил человека. Но станет лучше. Перед глазами вдруг возникает картинка: потайное отделение моего сундука. Бутылка бренди, «Воспоминания Уильяма Лэнгленда» и моя книга. Воспоминания Люциана Дарне. А может, действительно арендовать ячейку в банковском хранилище? Вроде нашей семейной ячейки в банке Симпсона, где во тьме плесневеют отцовские акции и бабушкины бриллианты? Но смогу ли я спать спокойно, зная, что книга где-то далеко, а не под рукой?
Фармер ускакал уже далеко. Пришпориваю лошадь, чтобы та шла быстрее. Она устало переходит на бег. Но Фармер тоже ускоряется, и мне так и не удается его нагнать. Он ни разу не оглянулся.
Когда мы подъезжаем к дому, луна уходит за горизонт. С запада идет широкая облачная гряда, но сияния звезд и отраженного от снега света пока хватает. Лошади трусят вперед, а я испытываю одно желание – спать.
Фармер наконец останавливается и спешивается.
– Приехали.
От усталости и холода в глаза словно песка насыпали. Вытираю глаза рукавом. Дом больше, чем я ожидал; наполовину деревянный, с тростниковой крышей, решетчатыми ставнями и резным орнаментом на входной двери. Его занесло снегом: у стен высятся сугробы по пояс. На кончике шнура от дверного колокольчика наросла сосулька.
Мы обходим дом со стороны и оказываемся в квадратном внутреннем дворе. С одной стороны двор огорожен домом, с трех других – сараем и конюшней. Земля вымощена камнем; кровля на хозяйственных постройках относительно новая. Видно, что здесь живут небедные люди, но руки у них до хозяйства не доходят. Из-под конька крыши выбился клок соломы и свисает вниз, обросший гирляндой замерзших капель. Здесь тоже все в сугробах со следами птичьих и крысиных лапок. Но стены укрывают от северного ветра, и снег неглубокий. Фармер легко открывает дверь конюшни и загоняет лошадей внутрь. Я помогаю ему открыть дверь нараспашку. Внутри пахнет сыростью и гнилью. Он морщится.