– Ожидают смены караула и на всякий случай стараются быть более радикальными, бескомпромиссными и твердыми, чем единственное яйцо, из которого вылупились наши Братья[53].
– Раз вы так хорошо все понимаете, пан прокурор Шацкий, зачем приходите ко мне со скандалом? Я же вам не враг. Понимаю, что если время от времени не сгибать спинку, нам придется уйти в отставку и на наше место придут «мерни верни»[54]. Вы думаете, так будет лучше для этого живописного места, районной прокуратуры Варшава-Центр?
Шацкий положил ногу на ногу, поправил отворот брюк и глубоко вздохнул.
– Я вам кое в чем признаюсь, – сказал он.
– Что-нибудь пикантное? – спросила она.
Он не улыбнулся. Янина Хорко была последним человеком на планете, с кем он желал флиртовать.
– Неделю назад мне позвонил Буткус.
– Тот литовский гангстер?
– Собственной персоной. Первое заседание назначено через два месяца. Он сказал, что не раскаивается и что если бы я, например, захотел изменить цвет флажка с красного на зеленый, он готов заплатить 20 000 – за факт принятия на себя его защиты, 10 000 – за каждое заседание и дополнительно 50 000 – за оправдание.
– И вы были бы способны?..
Хорко уселась поудобнее в кресле и расстегнула верхнюю пуговицу блузки. Шацкий почувствовал, что потеет. Это происходит на самом деле?
– Конечно. Я вел следствие, прежде чем звезды с Краковского отобрали его у меня, а еще помогал им писать обвинительный акт.
– Не об этом речь. Были бы вы способны перейти на другую сторону баррикады?
Шацкий с минуту сидел молча. Если бы он был способен, давно это сделал бы. Что его тут держало, если не детская вера в звезду шерифа? У него была государственная твердая зарплата, одинаковая в центре Варшавы и в какой-нибудь Пипидувке на Восточной стене. Никаких премий. Запрет любого дополнительного заработка, кроме лекций, на которые требовалось специальное разрешение – при условии, что кто-нибудь вообще предложит такую редкость. Ненормированный рабочий день, что на практике означало шестьдесят часов в неделю. Вдобавок он обязан ассистировать при вскрытии трупов и безропотно выполнять распоряжения своих разнообразных начальников. Во всей прокуратуре было больше шефов и руководителей, чем директоров на государственных предприятиях. Общество считало, что прокурор – злой парень, который выпускает бандитов, пойманных доброй полицией. Или злой парень, который так запорол свою бумажную работу, что суду приходится выпускать бандита. Придурки с Вейской,[55] в свою очередь, были уверены, что в лице прокуратуры у них есть частная армия для борьбы с политическими противниками. Что и говорить, заебистая работа, подумал он с горечью. Стоило стараться во время учебы.
– У этой баррикады много сторон, – уклончиво ответил он, не желая ни в чем признаваться.
– Конечно, пан прокурор. Я вижу глазами души, как вы сидите в канцелярии какого-нибудь советника и готовите письма с уведомлениями или обдумываете, как слупить с должника дополнительные проценты.
Хорко начала играть с воротничком блузки. Если она наклонится, придется заглянуть в ее декольте. А этого ему не хотелось.
– У каждого найдутся счета, по которым нужно платить, – пожал он плечами.
– Перейдем к делу. Вы ведь напишете обвинительный акт, пан прокурор? Может, мы найдем компромисс. Пусть это будет обвинение не в убийстве, а в неоказании помощи. Всегда что-нибудь найдется. Посмотрим, что они с этим сделают.
Он неохотно кивнул. Тоже думал об этом.
– Предупреждаю: акт обвинения не будет ни очень длинным, ни слишком убедительным.
– В любом случае я его парафирую. Напоминаю вам о плане следствия по делу Телята и обвинительном акте по делу Нидзецкой.
Он кивнул и встал.
– Приятно было с вами поговорить, пан прокурор, – сказала Хорко и улыбнулась пламенной улыбкой. Шацкому вспомнились персонажи с картин Брейгеля. Он ответил неуверенной полуулыбкой и вышел.
Бартош Теляк сидел на стульчике у дверей его комнаты и играл с мобильником.
Он любил приходить в сауну на Варшавянке в середине дня, когда не собиралась дикая толпа и всем можно было спокойно пользоваться. Забрался на верхний полок сухой сауны и сидел, пока не заплясали темные круги перед глазами, а каждый вдох не стал обжигать гортань. Вышел, повесил полотенце на колышек и отправился голышом к большому бассейну с холодной водой, стоявшему посредине помещения. Миллионы иголочек впились в его тело. Он погрузился в воду и только потом вскрикнул. Как же это великолепно! Полежав еще минутку в холодной воде, он вылез, завернулся в полотенце и устроился на лежаке в саду. Игорь подал ему бутылку холодного апельсинового сока. Да, бывают минуты, когда человеку необходимо лишь немного тепла, немного холода и немного апельсинового сока. Парни из варшавской команды – не то, чтобы он их любил, – знали, что делают, устраивая себе чудесный бассейн.
Рядом пара двадцатилетних лежала настолько близко друг к другу, что еще миллиметр, и получился бы сексуальный контакт в публичном месте. Они поочередно что-то тихо шептали либо громко смеялись. Он неохотно поглядел в их сторону. Девушка ничего себе, хотя ей стоило бы слегка проредить заросли под мышками и пару раз сходить на аэробику. Парень тщедушный, как и все в этом поколении. Худые ручки, худые ножки, небритая щетина, грудь как у туберкулезника.
– Им следует поднять цены, – сказал он Игорю настолько громко, чтобы наверняка быть услышанным молодой парочкой. – А то тут всякое быдло может сидеть часами…
Игорь понимающе кивнул. Парочка вначале затихла, затем парень что-то прошептал, и девица стала хохотать как ненормальная. Ему захотелось встать и дать парню в морду. Однако он решил не обращать внимания.
– Похоже на то, что с Хенриком все будет тихо? – обратился он к Игорю.
– Да, пожалуй, нам нечего волноваться, – ответил тот. – Сегодня Шацкий должен написать план следствия, и мы узнаем больше.
– Когда мы его получим?
– Вечером, – ответил Игорь, будто получение копий всех служебных документов из всех прокуратур Польши было для него повседневным делом.
– Прекрасно, – сказал председатель и глотнул соку. Ему нравилось, когда все вокруг происходило предсказуемо и безупречно.
Кузнецов растил сына того же возраста, что и Бартош Теляк, и в последнее время называл его не иначе как «зверь».
– Временами мне хочется поставить замок в дверях нашей комнаты, – говорил он. – Он такой большой, кудлатый, ходит как тигр в клетке. Настроение у него меняется каждые десять минут, а гормонов в крови больше, чем у легкоатлета – стероидов. Когда мы вечером ссоримся, я думаю: придет он с ножом или не придет? А если придет, справлюсь ли я с ним? Вроде бы я не инвалид, но и у него все на месте.
Такие рассказы свидетельствовали единственно о том, что Кузнецов – псих. Больное воображение и долголетняя работа в полиции довели его до биполярного расстройства[56]. Так всегда думал Шацкий. Теперь, когда он сидел напротив подростка, ему пришло в голову, что в иррациональных высказываниях полицейского была частица правды. Теляка отличала очень тонкая, гравюрная красота. Черные волосы и брови подчеркивали бледность кожи. Худобу не могли замаскировать ни широкие штаны, ни просторная блуза. Наоборот – благодаря одежде он казался еще более хрупким. Шацкий знал, что мальчик смертельно болен. Но, несмотря на это, в его движениях и глазах проявлялась хищность, агрессия и отчаяние. Может, по-другому нельзя, когда приходит время бороться за свое место в мире? Шацкий не помнил, что происходило с ним в этом возрасте. Много пил, часто онанировал и много говорил с коллегами о политике. А что кроме? Черная дыра. Ссорился с родителями, это точно. Но разве он их ненавидел? Бывали ли минуты, когда он желал их смерти? Согласился ли бы на их смерть, если бы это могло обеспечить свободу и независимость? Ему припомнился процесс подростка из Пруткова, убившего мать, который объяснял в суде: «…и тогда у меня в голове появилась мысль, чтобы матери не было». Могла ли подобная мысль родиться в голове сына Хенрика Теляка?
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА СВИДЕТЕЛЯ.
Бартош Теляк, родился 20 марта 1991 года, проживает по ул. Карловича в Варшаве. Образование среднее, ученик гимназии № 2 на ул. Нарбутта. Отношение к сторонам: сын Хенрика Телята (потерпевший), за дачу фальшивых показаний не наказывался.
Предупрежденный об ответственности по ст. 233 УК, показал следующее…
Через пять минут у Шацкого возникло желание написать большими буквами на протоколе: «Хрен он показал!», – поскольку молодой человек стремился общаться с ним исключительно с помощью жестов, полуслов и односложных выражений.
– Что ты знаешь о терапии своего отца?
– Ходил.
– Что еще?
Кручение головой.
– Вы с ним об этом разговаривали?
Кручение.
– Знаешь людей, с которыми он ходил на терапию?
Кручение.
– Узнаешь кого-нибудь на этих снимках?
Кручение.
Полная бессмыслица, подумал Шацкий, так мы ни к чему не придем.
– Что ты делал в субботу вечером?
– Играл.
– Во что?
– «Call of Duty».
– Первая или вторая часть?
– Вторая.
– Какая компания?
Мальчик заерзал на стуле.
– Простите?
– Русская, английская или американская?
– Русская.
– Ты, наверное, далеко не ушел.
– Факт. Не могу в «Сталинграде» пройти участок, когда нужно отстреливаться из окна ратуши. Я не в состоянии их всех убрать, всегда кто-то проскользнет низом и зайдет мне в спину. А когда повернусь назад, спереди давит вся фашистская армия с автоматами.
Шацкий закивал с пониманием. Даже у него на выполнение этой миссии ушло несколько часов.