– Вы что-нибудь открыли? – спросил ксендз.
– Увы, нет, прошу прощения у ксендза, – ответил Шацкий, вставая с кровати. – Похоже, лишь чудо способно продвинуть следствие вперед. Если ксендз может чем-то помочь в этом направлении, – он выразительно показал рукой вверх, – я буду признателен.
– Вы выбрали верную сторону, пан прокурор. – Ксендз сплел пальцы, как если бы собирался опуститься на колени и начать молитву в пользу следствия. – Это значит, что у вас могущественные союзники.
– Возможно, настолько могущественные, что они даже не знают, что где-то там, в окопах, несколько солдат союзнической армии пытаются бороться с превосходящими силами врага. Вероятно, они решили, что данный участок фронта потерян, и перенесли огонь на другое направление?
– Вы не один из солдат, пан прокурор, а поручик великой армии, и силы врага не так велики, ваш же участок фронта всегда будет одним из самых важных.
– А я не мог бы получить карабин, который не дает осечек?
Ксендз Пачек рассмеялся.
– Об этом пусть пан попросит сам. Но я могу вам дать нечто другое. Не знаю, пригодится ли, вчера мы нашли это в часовне. Я собирался позвонить в полицию, но подумал, что раз вы придете, могу отдать это вам. Считаю, что владельцем была несчастная жертва, на обороте есть надпись: «Хенрик Теляк». А в газетах писали, что беднягу звали Хенрик T.
Сказав это, он подал Шацкому маленький серебристо-красный цифровой диктофон.
Прокурор взял его в руки и невольно поглядел на крест, висящий над дверями.
Даже верить не хочется, подумал он.
В следственной комнате комендатуры на Волчьей собрались: Шацкий, Кузнецов, диктофон Телята и запасные пальчиковые батарейки.
– Ты умеешь им пользоваться? – спросил полицейский, вертя в огромной руке электронный гаджет.
Шацкий забрал у него диктофон.
– Любой сумеет. Это магнитофон, а не томограф.
– Да-а-а? – Кузнецов откинулся на кресле и скрестил руки на груди. – А куда вставляют кассеты?
Шацкий слегка улыбнулся. Ровно настолько, чтобы показать, что он понял шутку. Полицейский закатил глаза и потянулся за лежащей на столе тетрадкой из шестнадцати страниц с таксой на обложке. Открыл ее на первой станице и вывел красивыми буквами: «Урок 1. Тема: Прослушивание магнитофона без кассеты».
– Уже можно? – спросил Шацкий. – Или сперва сходим на «зет-петы»[65]?
– Хрен с ними, с зет-петами – заговорщически прошептал Олег. – Пошли лучше в раздевалку. У девочек там вай-фай. Анка обещала, что за батончик покажет мне сиськи без лифчика.
Шацкий не комментировал. Только вопросительно поднял брови. Кузнецов вздохнул и кивнул.
Шацкий нажал кнопку «play» с таким напряжением, будто на диктофоне было записано, по меньшей мере, чистосердечное признание убийцы. Из динамика сначала долетел шелест, потом неожиданно высокий голос Телята:
– Двадцать третье мая 2005 года, десять часов. Встреча представителей фирмы «Польграфэкс» с оптовым магазином типографских красок «Каннэкс». Со стороны «Польграфэкса» присутствовали: Хенрик Теляк…
Запись длилась час, в ней было полно непонятных терминов типа CMYK, пантон, заливка, нокаут шрифтов и т. д. Шацкий боялся – несмотря на уговоры Кузнецова – ускорить перемотку, чтобы ничего не пропустить. Полицейский демонстративно зевал и рисовал в тетради абстрактные картинки и голых женщин. И то и другое неумело. Однако, когда прозвучало, что следующей будет запись собрания фирмы на тему маркетинга и продаж, Шацкий смягчился и ускорил прослушивание, проверяя каждые три минуты, что там делается. Он знал, что после ему придется снова прослушать запись целиком. Может, он наткнется на денежные споры либо случайно узнает о сложностях в работе. Такой мотив нельзя исключить.
Однако во время ускоренного прослушивания этой и нескольких следующих записей он не обнаружил ничего такого, что могло бы заинтересовать. Почувствовал сонливость при одной мысли о том, что придется еще раз все повторять. Потребовал кофе. Олег охотно удрал из комнаты и вернулся через несколько минут с двумя пластиковыми чашками бурды цвета воды в Висле.
– Экспресс сломался, – пояснил он, ставя перед Шацким одну из чашек.
Счетчик показал, что осталось три записи. Шацкий уже смирился с мыслью, что в них тоже ничего не будет и магнитофон окажется такой же обманкой, как все в этом следствии.
Они нажал кнопку «play».
– Суббота, четвертое июня 2005 года, одиннадцать часов. Терапия перестановок с участием…
– Простите пожалуйста, что вы делаете? – Шацкий узнал голос Рудского, но на этот раз он был не спокойным и целебным, а полным претензий и агрессивным.
– Записываю на диктофон, – ответил Теляк, явно удивленный атакой.
– Прошу его немедленно выключить, – твердо сказал Рудский.
– Почему? Вы ведь записываете наши встречи, почему мне нельзя?
– Исключено. Вы тут не один, ваша запись была бы нарушением авторских прав остальных пациентов. Вся терапия записывается на видео, и единственная кассета останется у меня. Повторяю: прошу немедленно убрать диктофон.
В этот момент, вероятно, Теляку пришлось выключить диктофон.
Кузнецов поглядел на Шацкого.
– Что-то нервничает наш лекарек, – сказал он.
Действительно, Шацкий был удивлен. Также и тем, что никто из участников терапии не обмолвился об этом и словом.
Еще две записи. Он нажал кнопку «play».
Тишина, только тихий шелест, как если бы диктофон включился случайно в кармане. Потом испуганный голос Теляка:
– Суббота, четвертое июня 2005 года, время… кажется, двадцать три часа, не уверен. Я уже ни в чем не уверен. Нужно проверить, не сон ли это, не бред, не схожу ли я с ума. Возможно ли, чтобы я свихнулся? Что это – конец? Рак? А может, я просто переутомился? Я должен это записать, ведь этого не может быть… Но если я сплю, и мне снится, что я записываю, а потом мне будет сниться, что я слушаю, то. Несмотря на это.
Раздался стук, будто Теляк положил диктофон на пол. Потом зашаркало. Шацкий подкрутил громкость. Доносился шелест и быстрое дыхание Теляка, а также странное чавканье, будто он непрерывно облизывал губы. Потом – ничего. Может, у него действительно были глюки, подумал Шацкий, которые появились после терапии, и он пытался записывать галлюцинации. Внезапно прокурор замер, мышцы шеи болезненно напряглись. Из микродинамика донесся тихий девичий голос:
– Папочка, папочка.
Шацкий нажал паузу.
– Это только мне так отхуярилось, или ты тоже слышал? – спросил Кузнецов.
Прокурор взглянул на него и снова нажал кнопку «play».
– Да? – прохрипел Теляк.
– Папочка, папочка.
– Это ты, принцесса? – голос звучал так, будто Теляк был уже мертв. Шацкому показалось, что он слышит разговор двух духов.
– Папочка, папочка.
– Что, дорогая? Что случилось?
– Я тоскую по тебе.
– Я по тебе тоже, принцесса моя.
Долгая тишина. Слышен только шелест и чавканье Теляка.
– Мне пора.
Теляк заплакал.
– Подожди, поговори со мной. Тебя так давно не было.
– Мне уже пора, папочка, на самом деле.
Голос девочки звучал все слабее.
– Ты еще придешь ко мне? – зарыдал Теляк.
– Не знаю, нет, наверное, нет, – ответил голос. – Может, ты когда-нибудь придешь ко мне. Когда-нибудь… Па, па, папочка. – Последние слова были еле слышны.
Конец файла.
– Есть еще одна запись, – сказал Шацкий.
– Может, сделаем небольшой перерыв, – предложил Кузнецов. – Я притащу бутылку водки или мешок успокоительных средств. Ага, еще блюдечко, свечку и таблицу с буквами, чтобы мы могли вызвать дочку Теляка в свидетели. Представь себе судью, который получил такой протокол! Родилась, проживала, умерла, даю следующие показания.
– Ты думаешь, это Ярчик или Квятковская?
– Черт его знает, голос не похож. – Кузнецов влил в себя остатки кофе и выбросил чашку в корзину, но не попал. Коричневые капли забрызгали стену.
– Голос еле слышен. Пошли кого-нибудь к обеим с какими-нибудь глупыми вопросами, пусть сделают запись, и отправим ее на сравнительный анализ. У ваших мальчиков из КЛ есть новые игрушки для фонографии, они охотно это сделают.
– Я послал бы также кого-нибудь к Теляковой, – сказал Кузнецов.
– Неужели ты думаешь…
– Я ничего не думаю, просто я Великий Русский, все по очереди проверяю и исключаю.
Шацкий кивнул. Кузнецов был прав. Трудно представить себе Телякову, идущую ночью по Варшаве, чтобы спрятаться под дверями своего мужа и притворяться умершей дочерью. Но ежедневно он сталкивался с такими фактами, которых за час до этого не мог себе даже представить.
Он нажал кнопку «play» в последний раз.
– Воскресенье, пятое июня 2005 года, время… пять минут после полуночи. – Голос Теляка был голосом человека, крайне усталого и обессиленного. Должно быть, он находился в другом месте, вероятно, в часовне. – Я записываю для своей жены Ядвиги. Прости, что обращаюсь к тебе подобным образом, правильнее было бы написать письмо, но ты ведь знаешь, как я ненавижу писанину. Конечно, теперь я мог бы сделать исключение, вероятно, даже обязан, но я думаю, что это не имеет значения. То есть может иметь значение для тебя, мне всегда было трудно разобраться, что для тебя важно, а что нет.
Теляк внезапно остановился, вздохнул и после паузы продолжил:
– Однако к делу. Я решил покончить с собой.
Шацкий и Кузнецов одновременно взглянули друг на друга, подняв брови в идентичном жесте изумления.
– Может, тебе это безразлично, или ты спросишь почему. Мне трудно объяснить. Отчасти потому, что мне уже незачем жить. Ты меня не любишь, в чем я отдавал себе отчет всегда. Может, даже ненавидишь. Кася умерла. Единственное, что меня ждет, – смерть и похороны Бартека, а этого я не хочу дожидаться. Мне жаль, что я тебя с этим оставляю, но я уже на самом деле не могу вынести мысль, что мне придется пережить следующий день. К тому же сегодня я узнал, что виновен в смерти Каси и болезни Бартека. Может, это правда, или нет, я не знаю. Однако вероятно, моя смерть поможет Бартеку почувствовать себя лучше. Это звучит парадоксально, но кто знает, вдруг правда. Странно, но у меня такое ощущение, что я вновь и вновь повторяю те же слова и выражения. Во всяком случае, при жизни я не был ему особенно близок, но, может, моя смерть ему в чем-то пригодится. И есть еще один повод, вероятно, самый важный – я не хочу много лет ждать встречи со своей принцессой в Нангияли. Я знаю, что ты не любишь эту книжку, и знаю, что наверняка нет ни Нангияли, ни Нангилимы, ни неба, ничего другого. Лишь пустота. Но я предпочту пустоту своей жизни, полной печали, жалости и чувства вины. Вокруг меня столько смертей – похоже, я опасен для окружающих. Тем лучше, если я уйду. О деньгах не беспокойся. Я тебе не говорил, но я застрахован на большую сумму, а Игорь ведет для меня доверительный фонд. Доверенность к счету оставлена на тебя, тебе достаточно ему позвонить. Он