– Красивый меч. Самурайский?
– Подарок одного из клиентов. Подлинный экспонат восемнадцатого века из Японии. На вашем месте я бы его не трогал, инспектор. Можно покалечиться.
– Я привык. Вчера покалечился за чисткой рыбы. Купил, наконец, нечто, отличное от спрессованных кубиков. Вы знаете, однажды детей в американском садике попросили нарисовать рыбу, так некоторые нарисовали квадрат! Неплохо, а?
– Действительно, впечатляет. Только в данном случае «покалечиться» может означать потерю пальцев, в лучшем случае – половины сухожилий в кисти. Прошу садиться. Вам будет удобнее.
– Я и так сижу целый день, даже мозоли на жопе. Вам не помешает, если я немного прогуляюсь? У вас кабинет больше, чем «прогулочники» не в одной польской тюрьме.
– Мне трудно оценить, не имел удовольствия.
– Не хвали дня до заката солнца, говорили древние китайцы. А может римляне, я не уверен. Ладно, перейдем к делу.
– С удовольствием. Не скрою, у меня довольно плотный график.
– Прошу вас рассказать о финансах пана Хенрита Телята. Как я понимаю, вы были его бухгалтером.
– Инвестиционным советником. Мы – консалтинговая фирма и не занимаемся заполнением налоговых деклараций.
– Жаль, это вроде доходное дело. Вы могли бы докупить себе ножик для открывания писем, был бы комплект с мечом.
– Мы вели инвестиционный счет пана Телята, также он депонировал у нас свой страховой полис.
– Инвестиционный счет. То есть?
– У нас были полномочия распоряжаться собранными на нем деньгами в рамках суммы, ограниченной определенным процентом. В данном случае – пятьдесят процентов от суммы счета по состоянию на конец предыдущего полугодия, но не более средней суммы за последние два года. Это значит, что чем больше мы заработали бы для пана Телята, тем больше могли бы инвестировать, но если бы не угадали и пан Теляк проиграл, мы не могли бы уменьшить его счет больше, чем на размер страховой суммы.
– И часто вы проигрывали?
– Пан Теляк никогда не получал у нас меньше двадцати процентов годовых от накопленных средств. Конечно, после его смерти мы прекратили инвестиции. Что будет с деньгами дальше, зависит от вдовы пана Теляка. Она может ликвидировать счет, забрать часть денег, поручить нам дальнейшее управление финансами на тех же или иных условиях.
– А сколько сейчас на счете?
– Неполные пятьсот тысяч злотых наличными и шестьсот тысяч в активах.
– То есть?
– Всего около миллиона ста тысяч. Конечно, эта сумма ежедневно меняется, в зависимости от курса акций, валют и так далее. Некоторые инвестиции оформлены на длительный срок, поэтому если бы пани Теляк пожелала как можно быстрее обратить все в деньги и забрать наличные, было бы, пожалуй, больше миллиона.
– А полис?
– Еще полмиллиона.
– Похоже, вдовушке не придется искать в аптеке польские заменители.
– Пан Хенрик Теляк был не только нашим клиентом, но и моим старым другом. Его жена тоже. И я бы убедительно просил вас тщательнее выбирать выражения.
– А она знала о полисе и инвестиционном счете?
– Нет.
– Вы уверены?
– Разве что узнала от Хенрита.
– Она уже вас посетила?
– Мы виделись на похоронах, но о деньгах не разговаривали. Она обещала прийти на следующей неделе.
– Вам не кажется это немного странным?
– Нет. Насколько мне известно, Ядвиге хватает денег на текущие расходы.
– Понимаю. А вы давно знаете Хенрита Телята?
– Мы познакомились во время учебы в Политехническом, в конце семидесятых, наверняка еще до военного положения. Потом наши пути на некоторое время разошлись. Я нашел, отчасти по знакомству, работу в одном из центров международной торговли, заинтересовался экономикой, а он сохранил верность полиграфии. Мы встретились случайно после восемьдесят девятого года.
– Так это ваша фирма?
– Я один из совладельцев и вице-президент.
– И долго вы занимались финансами пана Теляка?
– Более десяти лет, с девяносто четвертого года.
– А к вам можно прийти просто так, с улицы?
– Можно, хотя обслуживание не гарантировано. Мы – фирма маленькая, но элитарная. У нас немного клиентов, и ни один из них – как бы это выразиться – не живет на сбережения. Все пришли к нам по рекомендации. Мы умеем зарабатывать для них много денег, но и наши гонорары нельзя отнести к маленьким. Несмотря на это, еще не случалось, чтобы кто-то из клинтов был недоволен нашими услугами.
– А вы не таинственная секта?
– В смысле?
– Истекающие сексом ритуалы посвящения, хостес, одетые лишь в две стодолларовые бумажки, ритмичные удары в бубен и вообще удары…
– Мне об этом ничего не известно.
– А может, вы знаете, были ли у пана Теляка враги или люди, завидующие его положению и деньгам?
– ???
– Вам говорят о чем-нибудь имена: Цезарий Рудский, Эузебиуш Каим, Барбара Ярчик, Ханна Квятковская?
– Рудского я видел пару раз по телевизору, по-моему, он выступал в качестве эксперта в ток-шоу. А у моей жены есть его книга о решении семейных проблем. Остальные фамилии ничего мне не говорят.
– А Камиль Сосновский?
– Тоже нет.
– Жаль. Прошу не удивляться следующему вопросу. Я не шучу, а проверяю важную версию следствия.
– Жаль. Мне понравились ваши шутки.
– Один прокурор сказал бы, что в этом случае первенство за вами. Не помните ли вы со студенческих времен, может, Хенрик Теляк рассказывал вам о женщинах, с которыми встречался, вероятно, в еще более давние времена? Была ли у него большая любовь? Не стала ли уделом его и ее какая-нибудь трагедия, ошеломляющий травматический опыт?
– Мне ничего не известно на эту тему. Политехнический никогда не был местом для подобных наблюдений, девушек там мало, но я помню, что Хенрик почти никогда не участвовал в наших походах – простите за выражение – на жопы. Два раза он с кем-то ходил по несколько месяцев, но не скажу, чтобы это было серьезно. Вообще он был довольно несмелый. На последнем курсе, кажется в восемьдесят четвертом году, Хенрик влюбился вусмерть в Ядзю. Она его не хотела, и он ходил как потерянный. Чудо, что защитился. Но сразу после этого мы расстались, а когда встретились в следующий раз, они уже были мужем и женой. Свадьба состоялась в восемьдесят восьмом или девятом.
– Это было удачное супружество?
– Мы не так часто виделись, чтобы я мог оценить.
Как только Кузнецов покинул резиденцию фирмы, Игорь вошел в кабинет шефа. Он был без пиджака.
– Что за упрямый дурачок, я аж вспотел. Меня злость брала всякий раз, как он открывал рот. Ненавижу таких людей. Ты все слышал?
Он кивнул.
– Похоже, мы не можем больше притворяться. Они не бродят на ощупь. Меня прямо заморозило, когда он о нем спросил. Я не думал, что они на него выйдут.
Президент встал и подошел к окну. Фактически, в этом было определенное неудобство, но по сравнению с другими опасностями, от которых им приходилось уходить в последние годы, – ничего такого, из-за чего следовало бы волноваться. Он глядел на простирающийся внизу бетонный луна-парк и думал, что, обладай он божественной силой, открыл бы в течение одной минуты все тайны, скрывающиеся в стенах грустного городка Варшава. Все! Не только самые большие – их хранителем также был он, от сохранения которых зависела безопасность государства. Но и мошенничество в торговле, нелояльность, супружеские измены, ложь во время флирта, родительские полуправды, детские утаивания. Вот так, одним щелчком, все открылось бы. Неужели нашлась бы тогда хотя бы одна особа, которая осмелилась бы повторить вслед за их божком, окруженным слепым культом: «Правда освободит вас»[90]? Сомнительно.
– Ты прав, – сказал он, отворачиваясь от окна. – Пора действовать. Кузнецов, по моему мнению, безвреден, а о прокуроре Шацком мы должны узнать как можно больше. Где работает его жена, куда дочка ходит в школу, кого он трахает на стороне, с кем встречается за пивом и кого не любит на работе. Я думаю, в конце недели нужно нанести ему визит.
– Когда я должен это сделать?
– До утра в среду. Потом уже может быть поздно.
Цезарий Рудский выздоровел и вернулся к своему стильному хемингуэевскому имиджу. Тоненький гольф, седоватые волосы с перевесом белого цвета, производящие впечатление пушистости, такая же борода, проницательные бледно-голубые глаза и терапевтическая улыбочка, одновременно дружеская и насмешливая. Весь его облик, казалось, говорил: этот мужчина наверняка выслушает вас с интересом и пониманием, но сохранит разумную дистанцию и воздержится от вторжения на интимные территории. Да, Цезарий Рудский мог быть представлен на билбордах, рекламирующих психоанализ.
Шацкий начал с разговора о гипнозе, терапевт отвечал долго и расплывчато, так что в конце прокурор был вынужден попросить его не объяснять подробно теорию, а только отвечать на вопросы.
– Можете ли вы загипнотизировать пациента?
– Конечно. Я редко этим пользуюсь, поскольку считаю, что терапевтический процесс должен быть вполне сознательным. Однако часто источник заболевания лежит в глубоко запрятанном воспоминании, и невозможно добраться до него иначе, как путем регрессирования пациента. Я прибегаю к этому в самом крайнем случае.
– Регрессирование? – Шацкий желал убедиться, что они с Рудским имеют в виду одно и то же.
– Возвращение пациента к прошлому. Это деликатная операция, требующая осторожности и такта. И отваги, поскольку пациент часто движется по таким воспоминаниям, которые лучше всего сохранились в памяти либо сильнее всего вытеснены из нее. Это может шокировать. У меня была пациентка, к которой в детстве приставали опекуны в детском доме, страшно исковерканная женщина. Но я не знал об этом. Она – в определенном смысле – тоже нет. Когда во время регрессирования она вдруг начала рассказывать голосом и словами маленькой девочки о подробностях оргии, в которой ей пришлось участвовать, можете себе представить, меня вырвало.