Шацкий притормозил, не желая появиться в «Шпильках» запыхавшимся. Перебежал на другую сторону улицы на широте факультета этнографии UW[93], и тут позвонил Кузнецов.
– Только быстрее, я спешу на встречу.
– А твоя жена знает об этой конференции?
Он подумал, что до тех пор, пока Кузнецов работает в столичной полиции, он никогда не отважится совершить преступление.
– Я действительно тороплюсь.
– Сыну Теляка и его маме нечего беспокоиться о стоимости операции за границей. Наша вдова унаследует около миллиона наличными и получит еще полмиллиона по страховому полису. Ты еще стоишь?
– Нет, свернулся в клубочек на тротуаре. Мужик был шефом процветающей фирмы, копил деньги годами, кто-то за него хорошо инвестировал. Все сходится. Что касается страховки, то если такой бедняк, как я, застрахован на сто тысяч, что говорить о нем. Ну, скажем, платил за страховку по пятьсот злотых в месяц. Думаешь, из-за этого ему нечего было залить в бак своего «мерса»? Успокойся. Что еще?
– В архиве комендатуры нет никаких следов о Камиле Сосновском и его убийстве, за исключением входящего номера в книге регистрации. Само дело испарилось.
– Может, твой кореш не умеет искать?
– Мой кореш работает там семь лет, и еще не было такого дела, которое бы он не разыскал в течение получаса.
– Что это может значить?
– Ничего. Наверное, кто-то одолжил «на минутку», причем на такую короткую минутку, что это даже не было отмечено, потом забыл вернуть, и дело лежит в каком-нибудь позабытом шкафу во дворце Мостовских. Бывает. Но если у тебя сегодня свободный вечер, можешь посетить милиционера, который занимался этим делом, вы с ним соседи.
– А где он живет?
– На Млота.
– Добро, пошли мне адрес СМС, может, я к нему зайду. А если нет, сходи завтра ты или пошли кого-нибудь из своих. Я действительно не обязан заниматься такими делами. Прости, Олег, мне нужно закончить разговор. Позвоню.
– Привет ей от меня!
– Поприветствуй меня в жопу.
Двадцать минут пятого. Он уже входил в кафе, представляя себе кислую физиономию собирающейся на выход Моники, как вдруг телефон зазвонил снова. На этот раз Котенок. Он вздохнул, нажал «Прием» и отступил в сторону улицы Братской.
– Ты где?
– На улице, – буркнул он. – Вышел что-нибудь поесть, сейчас возвращаюсь на работу.
Прекрасная фраза. Треть правды, треть полуправды – до этого он действительно выходил что-нибудь поесть – и треть наглой лжи. Что за подарок для аксиолога.
– Умоляю, забери Хельку из садика. Мне нужно остаться, у нас собрание, завтра очень важный процесс, речь идет о многих миллионах. Если уйду, могу не возвращаться.
Он отнял мобильник от уха, прикрыл его ладонью и громко выругался. Проходившая рядом приятная полная блондинка, толкающая перед собой коляску с близнецами, взглянула на него с сочувствием.
– А твоя мама?
– Я им звонила, они утром уехали в Вышков к знакомым, еще там сидят. Шансов никаких. Умоляю, Тео, скажи, что ты не занят сейчас допросом серийного убийцы…
– О’кей, до которого нужно забрать?
– Садик работает до половины шестого, но, пожалуйста, попробуй лучше.
– Попробую, – прервал он ее. – Не расстраивайся. Мне нужно закончить. Пока.
– Пока, благодарю.
Двадцать пять пятого. В панике он вбежал в «Шпильку», забыв, что надо держать фасон. Внизу ее не было. Посмотрел на антресоли – тоже нет. Ушла. Прекрасно. Хватит с него флирта с молодыми привлекательными женщинами. Ему бы следовало найти сорокалетнюю даму, которой надоел ее старик, не ждущую от жизни слишком многого, и приходить к ней, когда супруг поедет в контору с климатизацией, а дети уйдут в школу. Услуга за услугу, ситуация чистая. По крайней мере, Хелька не будет последним ребенком, забираемым из садика.
Он слишком хорошо знал, что это такое. Сидишь на полу, играешь без энтузиазма, вскакиваешь всякий раз, когда открывается входная дверь. Воспитательница в бешенстве читает газету, то и дело поглядывая на часы. Ну когда же придет, наконец, этот папа? Когда же он придет, ну когда? Ой, нехорошо себя ведет наш папа!
Он повернулся и столкнулся с Моникой.
– Ты потерял голову, Теодор, – рассмеялась она. – Бегаешь взад-вперед, меня не замечаешь. Уж не думаешь ли ты, что в такой день я буду сидеть внутри? Меня бы там видели слишком мало людей, – говоря это, она повернулась на каблуках тех самых сандалий, которые он вчера похвалил.
Он подумал, что ему нужно забыть все, что он говорил о ее фигуре. Ноги не были кривыми, плечи – слишком широкими, а грудь – маленькой. Все в ней показалось ему идеальным, и это не могло быть заслугой единственно льняного платьица. Разрезанного во всех местах, где полагались разрезы. Ему вспомнилась советская сказка, где хотели проверить ум героини, приглашая ее прийти в замок одетой и раздетой одновременно. Хитрая девушка прибыла одетая в рыбацкую сеть. Моника, стоящая под солнцем, казалось, была одета ненамного щедрее. Они сели за столик, и он все еще мог различить ее фигуру на фоне белого белья.
– Ты и вправду переоделась, – начал он с дурацкой фразы.
– Тебе не нравится?
– Я просто жалею, что не взял фотоаппарат.
– Не страшно, я могу еще когда-нибудь надеть его для тебя.
– Только без белья, – ляпнул он автоматически и чуть не убежал. Это ведь не Вероника, идиот, а девушка, которую ты знаешь без году неделю. Опомнись.
– Гм, я не знала, что мы так хорошо знакомы, – сказала она, смеясь и явно довольная, что потрясло его почти так же, как собственный текст. Он начал извиняться, но она еще громче засмеялась и приложила палец к его губам, чтобы он перестал.
– О’кей, уговор дороже денег, – сказала она и откинулась на свой стул.
– Какой уговор? – спросил он бессознательно, еще чувствуя ее палец на губах.
– Без белья.
Tu l’as voulu, George Dandin[94], подумал он.
Без четверти шесть он вошел в садик. Хеля бросилась ему на шею с такой радостью, как если бы они не виделись десять месяцев, а не десять часов. Она была последней. Пани Марта, к счастью, ничего не сказала, только выразительно посмотрела на него.
Дома он позволил малышке включить телевизор: чувствовал себя слишком виноватым, чтобы что-нибудь ей запрещать, и слишком рассеянным после встречи в «Шпильке», чтобы с ней поиграть. С Моникой они беседовали, главным образом, о работе. Она расспрашивала его о мельчайших подробностях, говоря, что это нужно для книги. Ее интересовали не столько технические детали работы прокурора, сколько сопутствующие ей эмоции, и благодаря этому их встреча стала более интимной, чем ему хотелось бы. К тому же она все время переплеталась с флиртом.
– Одного не понимаю, – сказала она на прощанье. – Ты – государственный чиновник, тебе тридцать пять лет, у тебя жена, ребенок и седые волосы. Но ты можешь мне объяснить, почему я думаю только и исключительно о тебе?
Он ответил, что его это тоже удивляет, как и тот факт, что, очевидно, это справедливо в равной степени для обеих сторон. И убежал.
Дома он попытался дозвониться до капитана милиции в отставке Стефана Мамцажа, но телефон был неисправен или отключен, потому что он слышал лишь повторяющееся сообщение, что соединение невозможно. Вероника вернулась за несколько минут до семи, и он решил, что повод в лице Мамцажа прекрасно подходит, чтобы вырваться из дома. Он боялся, что жена прочтет в его глазах все произошедшее в тот день после полудня, каждое услышанное и сказанное им слово.
Олег был прав: они оказались соседями. Отвратительный десятиэтажный блок на улице Млота он видел – увы – ежедневно из своих окон. Добраться до него можно за пару минут. Он набрал «46» на домофоне, но никто не ответил. Хотел вернуться, когда к подъезду подошел кудлатый подросток с умным и красивым, но несколько прыщеватым лицом и восьми-девятилетняя блондинка с чертиком в глазах. Хеля наверняка полюбила бы ее с первого взгляда.
– У него не работает домофон. Я вас впущу, – сказал мальчик и набрал код.
Шацкому следовало поблагодарить, но он оцепенел. Всегда так реагировал, когда имел дело с калеками. Милый подросток сказал это невероятно медленно, растягивая гласные до бесконечности. Фраза в его исполнении была такой длинной, что он разделил ее на три этапа, набирая воздух в перерывах. «У него не работает» – вдох, «домофон» – вдох, «я вас впущу». Бедный ребенок. Наверное, у него какой-то дефект центра речи, но, пожалуй, это все. Родители не доверили бы ему маленькую сестру, если бы он был умственно отсталым.
Он пришел в себя и поблагодарил, стараясь говорить медленно и выразительно, но мальчик поглядел на него как на сумасшедшего, а девочка влетела через открытые двери на лестничный пролет.
– Догонишь? – спросила она брата, все время подпрыгивая. Возможно, у нее была суперактивность. Шацкий подумал, что судьба наградила семью красивыми, но больными детьми. Вместо ответа брат посмотрел на нее с сочувствием.
– Ты не хочешь догонять, потому что толстяк, – выпалила она, когда они втроем ожидали лифт.
Мальчик улыбнулся, обратившись теперь к нему:
– Пожалуйста – фух, не обращайте внимания – фух. Она еще – фух, маленькая.
– Я не маленькая! – закричала та.
Втроем они зашли в лифт. Мальчик посмотрел на него вопросительно.
– Сорок шесть, это на каком? – спросил Шацкий.
– На пятом, – хлопчик нажал кнопку. Лифт был старый и изношенный, в нем пахло мочой. К несчастью, через минуту ему пришлось убедиться, что, скорее всего, это была моча капитана Мамцажа или его знакомых.
– Я не маленькая, – еще раз прошептала маленькая блондинка и со злостью пнула брата ногой.
– Ты – фух, маленький – фух, Карличек, – сказал он, не переставая улыбаться, что доводило девочку до исступления, и попытался ее погладить.
– Оставь меня! – хлопнула она его по руке, что, конечно, не произвело на подростка никакого впечатления. – Я тебя накажу, вот увидишь! Не позволю тебе есть сало, карапуз…