Удар пришелся по плечу. Яга не вскрикнула, не дрогнула, не поднесла руки к ушибленному месту. Она шагнула к обидчику. Встретила его взором, полным яростного огня. Подбоченилась и сказала жестко, словно колдовская сила была при ней:
– Ты поднял руку на старуху? Да чтоб тебя за это убили твои же дети!
Таким грозным и властным был ее голос, что бешенство в глазах противника сменилось страхом. Он выронил бич и, не сказав ни слова, вернулся в колесницу. Возничий поспешно подобрал бич, занял свое место и хлестнул лошадей.
Выйдя на дорогу, Баба-Яга молча глядела вслед уносящейся колеснице. Она не сделала ни шагу, словно ждала чего-то.
Чутье не подвело старуху.
Чистое, яркое небо вдруг потемнело, затянулось облаками. Огромная туча опустилась к дороге, нависла перед Ягой.
На туче восседал мощный, широкоплечий, с бычьей шеей мужчина без возраста. Молод ли он, стар ли – сказать было нельзя. Властью, грозной силой веяло от него. А в правой руке он держал нестерпимо сверкающую молнию.
Звучно и четко выговаривая каждое слово, мужчина произнес:
Жалкая смертная, как ты посмела обрушить проклятье
На благородного мужа, что правит достойно Иолком,
Жертвы приносит богам и взимает с народа налоги?
Пелий, правитель Иолка, племянник родной мне по крови!
Зевс Громовержец, властитель Олимпа велит: отвечай!
Яга не отвела взгляда, словно не молнию держал бог-тучегонитель, а простую свечу. Только чуть дрогнула ее бровь: мол, ты так? А и мы так умеем! И заговорила нараспев:
Ой ты, гой еси, владыка грозный, славный Зевс!
Хоть убей ты меня, старую, да выслушай!
А и честь ли то князю – невинных бить?
А и честь ли то – обидеть бабу слабую?
Говоришь ты, что князь Пелий – племянник твой?
Стало быть, не в поле ты бурьяном рос,
А семьею можешь честною похвастаться?
А скажи-ка мне, владыка, правду-истину:
Помнишь ли ты имя своей матушки?
Не забыл свою родную бабушку?
А вот если бы их изобидел злодей,
Так неужто б ты на то смотрел не гневаясь?
Сначала Зевс-Громовержец опешил от наглости смертной женщины. Потом вслушался в ее слова. А когда Яга замолчала, молния скользнула в тучу. Зевс чуть подался вперед и заговорил иначе – просто, очень по-человечески:
– Бабушкой своей я горжусь. Моя бабушка – Гея-Земля. Мать мне – дочь ее, богиня Рея. А вот с отцом, знаешь, не повезло. Нет, бог-то он был сильный, властный. Кронос – само время! Понимаешь ли, что это значит?
– Понимаю, – серьезно кивнула Яга, тоже оставив былинный распев. – Кто же с временем-то потягается!
– Вот-вот… А он все-таки боялся, что его погубят потомки. И глотал своих детей – одного за другим. Мать рожала, а он жрал! И меня бы не пощадил. Но мать его перехитрила, подсунула ему камень в пеленках. А потом мать и бабушка прятали меня на далеком острове, пока я не вырос и не смог с отцом поговорить по-мужски… – Зевс нахмурился. – Помню ли я мать? Да. И если бы кто-нибудь не то что ее посмел бы оскорбить, а хотя бы от ее священного дуба щепочку отколол, я бы его…
Громовержец сжал кулаки, борясь с волнением. Старуха молчала, глядя на него с сочувствием.
Успокоившись, Зевс продолжил:
– Ладно. Проклятие твое, конечно, страшное. Но и Пелий, честно сказать, дрянь человечишка. Хоть и сын Посейдона, а дрянь. Брата согнал с престола, племянника на верную смерть послал – золотое руно добывать… Что ж, коли убьют его родные дочки, мир это переживет.
Туча поднялась в небо и медленно поплыла прочь.
– Вот ведь – бог, а соображает, – тихо сказала Баба-Яга ворону. – Ладно, пойдем-ка мы за клубочком…
Мир, куда угодили странники, не был знаком ворону, а уж Бабе-Яге – тем более.
Он мог бы поразить своей красотой, этот мир, словно выписанный тонкой кисточкой на шелке: гора, деревья, люди у горной пещеры. Увы, он был тосклив и мрачен, полон даже не тьмы, а серых унылых сумерек, сочащихся то ли с бесцветного неба, то ли из пещеры. Деревья в полном безветрии склонились, словно под ураганом, и умоляюще тянули ветви к горе. Птицы не пели. Но и тишина не царила в мире: он полон был тихими рыданьями. У подножья горы, возле пещеры, собрались мужчины и женщины в странных одеяньях, плакали и негромко причитали.
Клубочек тянул мимо, на другую страницу. Но чтоб Яга прошла мимо чего-то непонятного… да сроду с нею такого не бывало! Ворон только неодобрительно каркнул, но отговаривать спутницу не стал. Умная птица хорошо знала свою хозяйку.
Когда Баба-Яга приблизилась к пещере, ворон встрепенулся на ее плече и тревожно, тихо произнес одно слово:
– Боги.
Это Яга уже сама поняла. И не только потому, что видала когда-то своих, славянских богов, а в странствии и с чужими познакомилась. Нет, просто собравшиеся у пещеры мужчины и женщины держались не так, как простые смертные. Они горевали искренне, но красиво. Они не бились в истерике, а произносили негромкие жалобные речи, изящно простирали руки к пещере, отирали слезы длинными рукавами…
Только теперь Яга разглядела, что дальше по склону, в стороне от группы богов, простерлась ниц огромная толпа людей. Эти тоже рыдали, не поднимая голов, тихо, безнадежно. «Смертные», – прикинула Яга.
Она бесстрашно подошла к богине, стоявшей чуть в стороне от остальных. Красивая, с добрым лицом молодая женщина, державшая в бессильно опущенной руке белую маску, печально посмотрела на странницу:
– Кто ты, бабушка? Откуда ты пришла, чтобы разделить наше горе?
– Люди зовут меня – Баба-Яга. А ваше горе я разделю, когда узнаю про него.
– О Бабаяга-сама, ты и впрямь пришла из дальних краев, если не знаешь, что солнце удалилось от нас в эту пещеру, оставив мир медленно погибать…
– Серьезная беда, – согласилась Яга. – А дозволь спросить, внучка… не знаю, как тебя зовут…
Молодая богиня пристально взглянула на странную старуху, которая осмелилась назвать небожительницу внучкой:
– Прости мою неучтивость, Бабаяга-сама. Мое имя – Амэ-но удзумэ. Еще недавно я была богиней радости и танцев. Но какая теперь радость? Кому нужны танцы?
– А скажи-ка, солнце у вас – кто? Мужчина или женщина?
– Несравненная Аматэрасу Омиками, прекраснейшая из богинь… Ее оскорбило неучтивое, недостойное поведение бога Сусаноо…
– Женщина?! – весело охнула Яга. – И вы ее вызываете мольбами и слезами?
На бодрый голос обернулись остальные боги, подошли ближе, обступили странную пришелицу.
– Ваша Аматэрасу, небось, уже сама соскучилась в той пещере, – разъяснила Баба-Яга. – И рада бы выйти, но как же не послушать мольбы да просьбы? Вы плачете, уговариваете ее вернуться… А ведь любую бабу, будь она хоть трижды богиня, надо на любопытство ловить! С любопытством ни одна не справится, по себе знаю!
– Любопытство? – медленно повторил пожилой бог с тонкими чертами лица, странной продолговатой головой и глазами мудреца.
– Ну да! Ее надо удивить – сама из пещеры выскочит! И вот еще… найдется ли у вас зеркало побольше?
Вскоре подножие горы преобразилось. Люди, ничком лежавшие в стороне, перестали плакать и робко приподняли головы, украдкой глядя на невероятное зрелище.
У всех богов откуда-то появились в руках миски, блюда, длинные ложки, а в середине их круга встал перевернутый чан. Рядом с чаном стоял длинноголовый мужчина, держа в руках петуха, вестника рассвета.
Петух заорал, пытаясь вырваться из рук бога. И тут же все небожители ударили ложками по блюдам, выбивая веселую мелодию. Амэ-но удзумэ легко вскочила на чан – и принялась плясать так отчаянно и легко, как может плясать только богиня танца. Ноги ее выбивали лихой ритм, подчинивший себе сумасшедшую «музыку», и боги хохотали, и петух орал…
Яга, не выдержав, сорвала с головы платок, взвизгнула: «И-иэх!» – и пошла в пляске вокруг чана. Коленца старухи нелепо смотрелись рядом с искрометным танцем молодой богини, и от этого боги хохотали еще заразительнее, хохотали так, что сами уже не могли остановиться…
И вот из пещеры заструился поток света. Прекрасная женщина, окруженная ореолом лучей, осторожно выглянула из пещеры и негромко спросила:
– Что здесь происходит?
Эти тихие слова не потерялись в хохоте. Яга пронзительно завопила в ответ:
– А мы, ясно солнышко, другую богиню нашли! Чай, краше тебя будет! Вон, глянь, ее портретик висит! Глаз не оторвешь!
Изумленная богиня шаг за шагом отошла от пещеры. За нею след в след крался самый сильный из богов, чтобы помешать вернуться. Но ему не потребовалось удерживать солнечную красавицу. Аматэрасу взглянула в зеркало – и расхохоталась так звонко и радостно, что на мир хлынул солнечный свет. Небо стало голубым, деревья распрямили ветви, птицы запели, люди поднялись с колен – и жизнь вокруг показалась всем такой прекрасной, словно не было в ней ни горя, ни смерти.
В честь возвращенья солнца был устроен пир. Яга и ворон уплетали странные блюда из риса и рыбы, Яга хлестала сакэ, чашечку за чашечкой, и тихо бормотала, что разве ж из наперстков пьют, дали бы ковш…
Про мудрую Бабаягу-сама было сказано немало хороших слов, а длинноголовый бог (даже сакэ не помешало Яге запомнить его имя – Фукурокудзю) раскрыл веер, кисточкой написал на нем несколько странных знаков и протянул Яге.
– Какие прекрасные стихи! – воскликнула сидящая рядом богиня, взглянув на веер.
Прочесть стихи Баба-Яга не могла. Но знаки были чудесны. Один походил на летящего журавля, другой – на странное деревце… Все вместе они складывались в тонкий и сложный рисунок. Принимая подарок, Яга с удивлением почувствовала, что руки ее дрожат.
– Мне предлагали остаться, – сказала Яга Ворону, идя за клубочком.
– Р-размякла? – съехидничал Ворон.
Яга сквозь одежду тронула спрятанный за пазухой веер и тихо сказала:
– Про меня всегда говорили: хитрая. А сегодня сказали: мудрая. И еще… до сих пор меня никто никогда не хвалил…