. Здесь, в армии, я вдруг понял… я, конечно, знал это и раньше, но умом, а вот так, всем нутром, впервые. Наша страна — это не географическая данность… это же моя Родина! И меня призвали ее охранять потому, что наступила моя очередь. Понимаешь, Виталий, наступила наша очередь! И никто не знает, отстоим мы свою вахту спокойно или нам придется драться, как тем, в сорок первом… Поэтому мне мало, что мой взвод, мои солдаты просто работают, просто изучают воинское дело и не нарушают… Мало! Солдат без обостренного чувства долга, без идеи — ландскнехт. Я обязан научить их, объяснить им нехитрые истины, без которых нет человека… и нет солдата.
Малахов замолчал и отвернулся, боясь, что Виталий усмехнется и ляпнет что-нибудь, вроде: «Конец света! Неужто сам допер до этого, филолог?» Хуторчук шевельнулся, спустил ноги на пол, нашарил под кроватью кеды и стал обуваться.
— Что же ты молчишь? — не выдержал Малахов.
Хуторчук взглянул на него снизу вверх.
— Что я могу сказать тебе, Борис Петрович? Все это достаточно серьезно, чтобы обсуждать с ходу, а трепаться неохота. Не тот случай.
Малахов вышел на крыльцо и вздохнул полной грудью. За корабельными соснами со стороны реки возник отдаленный рокот. Казалось, что родился он глубоко, в недрах земли, вырвался, постепенно усиливаясь, на поверхность и катится к военному городку сплошным гремящим валом, угрожая снести все живое и неживое.
Металлические ворота КПП распахнулись, и на территорию одна за другой въехали громадные машины, напоминающие очертаниями доисторических тупоголовых ящеров с вытянутыми мордами и громоздким крутобоким туловищем. Под их тяжестью вибрировала земля, а бетонка прогибалась, как бумажная лента.
— Каждый раз потрясаюсь — сила! — услышал Малахов и обернулся. Возле угла дома стояла девушка в темных квадратных очках, темном свитере и джинсах. Через плечо у нее висела модная сумка с металлическими пряжками. Свет фонаря отражался в стеклах очков, и Малахову показалось, что она смотрит на него огненными зрачками.
— Ксюша, это вы? Здравствуйте…
— Здравствуйте, Борис. Откуда они идут, не знаете?
— С полевых занятий, откуда же еще? А я с трудом узнал вас в этих заморских консервах. Они с инфракрасным видением?
Ксюша подтолкнула сползающие очки пальцем и улыбнулась.
— Ага. На ультракоротком диапазоне. Теперь я прикована к ним навечно, как инструментум вокале[1].
— Свалили зачет по латыни? — догадался Малахов. — Поздравляю! Теперь всех девушек приковывают к очкам или только в медицинском додумались?
— Сама приковалась, — сокрушенно сказала Ксюша. — Попробовала ресницы тушью накрасить, теперь глаза болят. Смешно?
— Очень. Тем более что вам это ни к чему.
— Да? — спросила Ксюша, притворяясь оскорбленной. — Ничего себе комплиментик! Как прикажете его понимать?
Малахов развеселился. Он почувствовал себя раскованно, как в родной студенческой среде, где шутки и розыгрыши всегда были и будут нормой отношений. «Кажется, мы будем с нею дружить», — подумал он и предложил:
— Хотите, я вам Луговского почитаю? Или из Кедрина?
— А как вы относитесь к Белле Ахмадулиной?
Малахов едва успел остановить дневального свободной смены. Солдат расстроился, что не успел предупредить товарищей о приходе начальства, и, подхватив ведро с мастикой, юркнул в бытовку.
На свободном от коек пространстве, спиной ко входу, стоял с гитарой Лозовский. Перед ним полукольцом сидела на сдвинутых табуретках почти вся рота. В стороне под турником сражались в шахматы Акопян и Зиберов.
— Здоровеньки булы, уважаемые громодяне! — бархатным голосом теледиктора вещал Мишка. — Начинаем наш ор-ригинальный полупраздничный концерт в честь окончания штукатурных и героического начала малярных работ в исторической учебке!
Солдаты дружно захлопали, предвкушая удовольствие.
— По самоличной заявке нашего героя механика-водителя Степана Михеенко, в честь его верной Пенелопы из села…
— Який еще Пенелопы?! — возмутился Стена.
— Ведите себя прилично, рядовой Степа! — приказал Мишка, и Малахов узнал в его голосе интонации Дименкова. — В честь верной подруги рядового Степы, проживающей в селе Степановка, Степановского района, одноименной области, четыре заморских хлопця з Ливерпулю спивают песню на родном аглицком языке под названием: «Кинь бабе лом»!
Мишка рванул струны и запел абракадабру, мастерски имитируя мелодию и ритм известной песни Маккартни. Из каптерки выглянул Митяев. Увидев Малахова, подошел к нему.
— Опять Лозовский концерт выдает, — сказал старшина, — такого запевалу по всей армии не найдешь.
— Не переманят? Я слышал, некоторые стараются.
— Пусть попробуют, — Митяев нахмурился.
Мишка оборвал песню бешеным аккордом и объявил следующим номером «гастроль знаменитого на всю Рязань…».
— Лозовский, спел бы что-нито своим голосом, — перебил его старшина. — Опять тарабарщину разведешь…
Мишка оглянулся, согнулся в раболепном поклоне и тут же уныло запел, подражая детской считалке:
Кто умело строит дом,
Чтобы жили в доме том
Коза и капуста,
Кошка с собакой,
Вода и огонь?
Отвечу честно, без вранья —
Не мы, не он, не ты, не я…
А сам гроза лентяев
Наш прапорщик Митя-я-я-ев!
Рота буквально легла от смеха. Малахов хохотал, стараясь не смотреть на обескураженного старшину.
— Ну, Лозовский, — только и сказал Митяев.
Мишка снова склонился в полупоклоне и сказал, сияя белозубой улыбкой:
— Видите, как высоко мы ценим ваш героический труд по приведению нас в человеческий образ!
— То-то, что героический, — сказал Митяев, подобрев. — Придумал: коза и капуста… Кто же из вас коза, а кто капуста?
Солдаты снова рассмеялись. Митяев с достоинством одернул китель и, посмеиваясь, гордо удалился в каптерку. А Малахов подошел к шахматистам. Эта пара интересовала его сейчас больше Мишкиных импровизаций.
Зуев выяснил, что Акопян проиграл свои часы Зиберову на год вперед. Каждый проигрыш — месяц пользования. Сам Рафик упорно отрицал: «Дал поносить» — и все. Малахов мог вызвать Акопяна и потребовать признания, но ему не хотелось унижать солдата допросом. Тем более что Рафик дал слово Зиберову молчать и верит в порядочность сделки. Малахов понимал, что гораздо важнее убедить Рафика, да и остальным дать урок, что честные дела не боятся открытого разговора. Поэтому Малахов решил провести эту операцию на глазах у всей роты.
— На что играете? — спросил Малахов таким тоном, словно игра «на интерес» была обычным делом.
Зиберов настороженно взглянул на лейтенанта.
— Ни на что. Играем и играем…
— И какой же счет?
— Три ноль в мою пользу, — Зиберов самодовольно усмехнулся и посмотрел на столпившихся вокруг солдат. — У меня пока еще никто не выигрывал…
Внезапно Малахов понял, что Зиберову известно, чем закончилась история с рапортом, иначе он не был бы так самоуверен. «Наверное, писарь проболтался», — с горечью подумал Малахов. Ему и в голову не могло прийти, что эта злополучная история в тот же день стала известна всей роте.
— У вас есть разряд? — спросил Малахов.
Зиберов пригладил пальцем тонкие черные усики.
— Первый!
Солдаты одобрительно заговорили:
— Против Юрки еще никто не устоял.
— А у вас, Акопян, тоже есть разряд? — спросил Малахов.
Рафик смущенно взглянул на лейтенанта.
— Н-нету… п-просто д-дед у-у-чил…
— Слабак он против меня, — усмехнулся Зиберов.
— И вам, перворазряднику, интересно играть со слабым игроком? — ледяным тоном спросил Малахов. — Ради выигрыша?
— Какого выигрыша?! — Зиберов вскочил, толкнул доску. Фигуры рассыпались по полу. — Какой с него выигрыш?!
— Часы, — сказал Малахов.
Разговоры в толпе стихли мгновенно. Рафик, собиравший с пола фигуры, замер с ладьей в руке.
— Какие еще часы?! — почти истерически закричал Зиберов.
— Вот эти, — спокойно сказал Малахов, небрежно кивнув на швейцарскую «Омегу» на левой руке Зиберова.
— Он сам мне их поносить дал! Сержант наговаривает, а вы слушаете! Сам дал, я не просил… Нужен мне этот металлолом!
— За-зачем г-г-говоришь, а? — обиделся Рафик. — Отец подарил металлолом, да?
Малахов шагнул к Акопяну и встал так, чтобы видеть лица солдат. Они казались безучастными, но Малахова точно пронизало напряжение, с которым солдаты ждали, чем окончится поединок.
— Конечно, металлолом, а что же еще? — продолжал Зиберов, не поняв в запальчивости, что смертельно оскорбляет Рафика.
— За-зачем играть п-просил? С-сам же ска-ска-а…
Зиберов поспешно расстегнул браслет.
— Да забери ты их! Видали, товарищ лейтенант, человек уже и шуток не понимает! Сам же сунул — на поноси… Ну, скажи товарищу лейтенанту, просил?
Рафик сжал часы в кулаке и прошептал, опустив глаза:
— Просил…
Малахов почувствовал, как гнев перехватил ему горло. Он заложил руки за спину и крепко, до судороги, сжал пальцы.
— А со мной сыграете, Зиберов? — сделав над собой усилие, спросил он.
Но Зиберов был настороже.
— А у вас есть разряд, товарищ лейтенант?
— Первый.
— Тогда не буду.
— Трусите?
Зиберов оглянулся на солдат и сказал с вежливой улыбкой:
— Если проиграю, у начальства реванш не потребуешь, а выигрывать у начальства неудобно… Лучше не рисковать.
— Обещаю реванш, — сказал Малахов.
Зиберов заколебался. Инстинкт самосохранения подсказывал ему, что лучше не связываться, но обвинение в трусости повисло над ним, и шуткой его не опрокинешь.
— Ладно. Только в другой раз, товарищ лейтенант.
— Согласен. Учтите: проиграете, будете играть отныне только с равными игроками, понятно? Слабых я буду учить сам.
Услышав одобрительный шепот в толпе солдат, Малахов понял, что этот маленький бой на глазах у всей роты он выиграл, ну а партия с Зиберовым ему не страшна — случалось и мастеров обыгрывать.