– Удачи вам. Тогда я понял, зачем вы предупредили меня не называть имен. Вы уберегли меня от возможной лжи при возможных вопросах, но ради вас, сударь, мне кажется, я бы солгал без зазрения совести.
Рыцарь захохотал в ответ, и смех его был похож на рев молодого дракона.
– Недаром мой дед был дружен с вашим батюшкой! Короче, я помчался дальше, а вы предупреждены. Там, впереди, я слегка подчистил путь, но это случайность. Счастливо, сударь. – Незнакомец стянул перчатку и как равному протянул руку юноше.
Тот с готовностью пожал ладонь, размерами более похожую на медвежью лапу, и они расстались.
Юноша терпеливо подождал, пока купцы и воительницы свернут бивак, впрочем, и они, встревоженные услышанным, старались действовать как можно быстрее, и небольшой караван, умноженный тремя присоединившимися путниками, одним человеком и двумя животными, резво пустился вперед. Долго ли, коротко, но наткнулись они и на кусочек «расчищенного» встреченным рыцарем пути и даже остановились на осмотр и короткую передышку.
На обочине дороги валялось разрубленное на две отдельные части тело страховидного чудовища, очертаниями слегка напоминающего человека: две толстенные короткие ноги, длинные ручищи с загнутыми когтями, вытянутая зубастая морда с маленькими глазками и небольшими острыми ушами по бокам черепа, бугристая по всему телу безволосая кожа, объемистое брюхо, необъятной ширины спина. Росту в разрубленном наискось чудовище, пока он еще существовал единым целым, было не менее пяти локтей, и чем-то неуловимым напомнил он купцу Бираму пьяного, встреченного караваном посольства на дороге.
Это был цуцырь, демон юго-западных холмов и предгорий. Цуцырь – естественный враг горного, или, как еще его называют, пещерного, медведя, единственный его соперник за право владычества на плоскогорьях, ибо еще более грозные существа – огнедышащие драконы и тургуны – не любят холодной осени и дождей, не терпят трескучих морозов и снегов. Цуцырю же все нипочем, голод может выгнать его из пещеры даже днем, как это и случилось ныне, хотя цуцырь – ночной демон. Размерами он весьма уступает горному медведю, но уравновешивает силы лютостью в схватках и невероятной крепостью безволосой шкуры и плоти под нею, недаром легенды считают, что цуцыри рождены из камня.
Попадись он живым на дороге маленькому отряду – Гадюке даже страшно стало представить себе итог столкновения, цуцыри ведь не редкость в окрестностях Суруги и Лофу, пусть и не такие огромные… Секи его саблей во весь замах – он и не заметит царапины, но сам ударом передней лапы… или руки?.. легко убьет и лошадь, и ящерную корову… Это тебе не цераптор, и даже не два цераптора, и даже не охи-охи. Но вот он лежит мертвый на дороге, вывалив наружу требуху и содержимое кишок, и ни малейший лоскуток кожи не соединяет одну его часть с другой.
– Да-а… За что я всегда люблю цуцырей, так это за то, что они не брезгуют питаться нафами.
– Что? Что? – Бирам и Гадюка хором переспросили юношу, ибо он сказал непонятное.
– Я говорю, немножко исказив слова одной из ваших воительниц, что до сегодняшнего дня никогда не видывал такого удара. По правде говоря, я был совершенно уверен, что на всей земле только два воина могут делать столь изящные надрезы…
– Один из них – вы?
Юноше польстили вытаращенные глаза Гадюки, но он вздохнул и ответил честно:
– Куда мне. Я, конечно, не мальчик, мне довелось участвовать в двух битвах… и в двух дуэлях… но этот удар не по моему плечу. Я бы не знаю, что отдал, чтобы научиться такому же! А ведь мне было у кого учиться. Ах… Увы, Гвоздик, увы тебе, и эта падаль несъедобна… По коням, судари и сударыни, у нас с вами очень и очень мало времени. Чем быстрее вы воссоединитесь с основным отрядом, тем будет спокойнее. В Марубо я оставлю вас и во всю возможную прыть поспешу вперед, ибо в Океании меня ждут неотложные и чрезвычайно важные дела… Вперед, вперед!
– Вперед, вперед, клячи!
Кони мчались как бешеные и без понуканий громкоголосого рыцаря, ибо им очень не нравились полные жути пространства, которые им приходилось преодолевать. Вдобавок молодой рыцарь, видимо опасаясь императорских посланий, передумал следовать через города Баю и двинулся напрямик, сквозь Пригорья.
– Ваша светлость не там боится, где следовало бы.. – пробурчал один из его спутников, воин с проседью в бороде.
Другой, помладше, попытался поддакнуть, но рыцарь гаркнул, в зародыше пресекая их попытки спорить:
– Оба молчать! Вперед!
И они мчались дальше, оставляя под копытами один долгий шаг за другим. Им очень и очень везло весь путь, и не было почти никаких неприятностей, если не считать, что ближе к ночи, возле урочища Безымянное, увязалась за ними стая гигантских оборотней в дюжину морд. Однако после того как воины прервали скачку и встретили атаку оборотней в мечи, стая уполовинилась и погоня прекратилась.
Над всем миром воцарилась ночь, мрачная и затаенная, освещаемая только луною, да звездами, собранными в середине неба в Белое веретено… Но звезды ничего не освещают, это всем известно, хорошо хоть – сами светятся в безоблачную ночь, сбиться с пути не дают…
– Похоже, заканчиваются Пригорья… Чего молчите? Я разрешаю говорить.
– Похоже. – Это младший поторопился откликнуться первым. Как-то так ощущалось, что между двумя спутниками рыцаря, которые также отнюдь не выглядели простыми ратниками, существует некое соперничество, никакими заметными словами и поступками не проявляемое… – Да только четкой границы нет у Пригорий, а так бы все хорошо. Проехали – и с души долой.
– Ан есть.
Рыцарь и младший спутник обернулись к седобородому, чтобы слушать его речь лицом к лицу, как это и положено в спокойное время среди воинов.
– Есть такая граница. Видите… вон там… впереди… Словно волк-великан глазами лупает? Это же трактир «Ручеек», я эти места знаю. У него как раз два окна выходят на дорогу, чтобы издалека было видно. А мы как раз на тракт выбрались. Ваша светлость как по карте путь прокладывали: куда нам надобно, туда и выскочили. Хорошо бы коням чуток передохнуть? Но пусть будет как вы скажете, а не как я скажу.
– Годится. Трапезничать не будем на ночь глядя, спать не будем, лучше мы ночным ходом по безопасным местам еще расстояние до дому сократим. А вот пыль с лица стереть, да задницу размять, да горло промочить… В самый раз и кони чуть отдохнут. Рокари… ну-ка, щелкни стрелою вон туда… тихо… тихо… во-он в тот кустик, на уровне груди, как если пешим стоишь… стальную накладывай, простую каленую…
Младший воин выслушал указание и мгновенно выхватил из седельного мешка короткий лук. Д-зиннь!
В ответ раздался душераздирающий вой, очень высокий, даже пронзительный, как у рога, сигналящего атаку. Воины дружно покатились со смеху.
– Вот же дурак, а? Ваша светлость, ну почему горули такие тупые! А как вы узнали, что он на задних лапах стоял, а не пригнулся?
– Случайно. Глаза и клыки у него блеснули. Ты ему как надо влепил, в брюхо. Если он один караулил – значит старый был, одиночка. Все, брат, теперь тебя самого съедят, к утру и стрелы от тебя не останется… Да, судари мои, вот вам граница обозначена, вернее всякого трактира: уж коли старые горули не боятся ночью в одиночку охотиться – кончились Пригорья.
Оба спутника дружно кивнули, соглашаясь с бесспорным доводом.
– Но все равно – уши востро держать. Не то один такой рыцарь ехал-ехал среди бела дня по ровной безопасной дороге, да и чихни вдруг! А конь его был молодой, пугливый… Встрепенулся и понес, да как раз мимо дерева, а в дереве сук поперек, на уровне головы… Конь-то дальше скачет, всадника несет, а голова, слышь, на суку в шлеме качается, как в люльке!
Все трое опять негромко засмеялись, продолжая на рысях двигаться в сторону двух желтых огней… Верно: это и был придорожный трактир «Ручеек», так и на вывеске изображено и написано.
Сладостно бывает – поменять, сделав единственный шаг, чистые и влажные, с горчинкой, запахи ночной осенней прохлады на удушливый и теплый, весь пропитанный уродливым человеческим духом, трактирный чад. Там, под звездами, ты слаб и одинок, даже если под тобою горячий конь, а бок о бок верные люди, с мечами наготове… Сладко дышится, но с каждым вздохом в грудь все теснее набивается… печаль… неизвестно для чего… И все кажется таким мелким, ненужным, бесполезным… Ночь, глубокая ночь тому причиной, и богиня Ночи, коварная Сулу. Прочь, отвяжись, не пристало воину кручиниться да грустить и загружать себе голову пустопорожним, словно какому-нибудь звездочету!
Трактир не мал размерами, столов с десяток, да кабацкая стойка, да невысокая оградка, отделяющая три «господских» стола от семи «прохожих». Господские столы все пустуют, а за «прохожими» – четверо человек народу, двое мужчин да две красотки в дорожных нарядах, не иначе – веселые девки путешествуют. Ночь, все остальные постояльцы спят, чей-то храп сверху даже сюда доносится. Одна красотка, похоже, даром времени не теряла и вытрясла из одинокого полупьяного ратника-верзилы кружку белого вина под лакомство, яблоки в меду. А другая повертелась, наверное, так и сяк возле другого странника, да и отлипла не солоно хлебавши. Первый странник – истинный вояка, из так называемых «черных рубашек», здоровенный малый со странными, вроде как заморскими, наручами на предплечьях, второй же – мирный простолюдин, среднего роста и возраста, из-под простой кожаной шапки – седые волосы до плеч, в одной руке свиток, в другой стило, взгляд отсутствующий. Не иначе – знахарь, либо книгочий, с таких никакого прибытку быть не может… Зато вновь зашедшие путники – явно богатые люди, владетельные господа, наверняка при золоте…
Сели за «прохожий» стол, спросили вина получше, балыку пожирнее, слуга с подносом тут как тут! Свободная девка, пользуясь вольностями дороги, священными во всей Империи, немедленно подсела к вновь прибывшим, поближе к самому молодому и главному из них.
– Ах, что мне больше всего на свете, всегда нравилось в мужчинах, так это могучая стать и при этом – милые конопушки вокруг носа. Вот как у тебя, милый!