Вскоре отряд крестоносцев с благородными заложницами отправился дальше, а жемайтийцы уехали своей дорогой.
И только в полночь отряд добрался до немецкого замка на берегу Дубисы и напросился на ночлег.
На следующий день крестоносцы выехали рано утром и к вечеру добрались до принеманской дороги.
По пути они попрощались с Кулгайлисом; он вернулся в свою деревню.
Вторую ночь отряд провел в одном селении, которое было битком набито возвращающимися из-под Вильнюса крестоносцами, жемайтийцами и чужеземными рыцарями и кнехтами.
XXVIII
Войско крестоносцев, пополнившееся новыми отрядами литовцев, перешедшими на сторону Витаутаса, вернулось в Пруссию значительно увеличившимся, а ряды чужеземных рыцарей и воинов так поредели, что некоторые части не насчитывали и половины своего прежнего состава.
На обратном пути никто ужо не охотился в пущах Панямуне 38 и Судувы 39 и не испытывал желания испробовать свое оружие о шею язычников; все торопились домой и прижимались к Неману. Не пели и святых псалмов, немногие молились, перебирая четки; вылетели из головы храмовые песни и крещение язычников. Набожный герцог Саксонский и закоренелый христианин английский граф Дерби от самого Каунаса спускались по Неману на ладьях и выходили на берег только согреться и переночевать. Отважные рыцари, отдав оруженосцам свои мечи и щиты, ехали по берегу Немана на усталых, измученных лошадях, спрятав руки в рукава и грелись возле разведенных на дороге костров. Когда приближались сумерки, все старались попасть на ночлег в жемайтийские избы. Иногда их набивалось столько, что некоторые, больные и вконец измученные, уже не вставали. Как на грех, ночи стояли очень холодные. Многие крестоносцы, особенно англичане и французы, болели лихорадкой и тифом. Раненых и больных сплавляли по Неману на тех же лодках и судах, на которых прежде везли стенобитные машины и провиант. Другие, лишившиеся лошадей, спускались по течению на поспешно сколоченных плотах. Умерших в пути торопливо и без всяких воинских или церковных обрядов хоронили на островах Немана, в зарослях ивняка, а некоторых измученные кнехты просто выбрасывали ночью на берег и оставляли непохороненными, только забирали их оружие, платье и другие ценные вещи.
Витаутас со своими жемайтийскими полками отступал последним, тем самым как бы охраняя объединенное войско крестоносцев от всадников Скиргайлы. Чтобы не заразиться тифом и другими болезнями, князь запрещал своим воинам ночевать в тех избах, в которых прежде останавливались крестоносцы и чужеземцы. Всех больных или отставших крестоносцев а чужеземцев он приказал доставлять в принеманские немецкие замки, а своих воинов распределял по жемайтийским деревням.
Отряд комтура Германа с благородными заложницами казался в самой гуще возвращающегося княжеского войска. Боярыня Книстаутене тут же узнала от Шарки, где оба ее сына. Комтуру Герману очень хотелось вырваться из окружения княжеских полков и догнать своих, но он не смог этого сделать: утром боярыня нарочно задержалась и выехала лишь тогда, когда тронулись жемайтийцы.
Со своими сыновьями боярыня увиделась в полдень в одном принеманском селении, где Шарка отыскал их полк. Грустной была эта встреча: мать прежде всего спросила о смерти отца, о похоронах; Лайма плакала, обняв братьев, рассказывала о своем плене, о судьбе замка и его людей. Но сыновья Книстаутаса, как истинные воины, не были опечалены. Они шептали матери и сестре про какой-то новый поход на Вильнюс, про жемайтийцев, орден и про то, что сейчас пока не следует сопротивляться крестоносцам, а надо верить в своего князя и выполнять его волю.
— А как же наш замок, наши поместья, состояние, наши люди? — охала боярыня.
— Замок они у нас силой забрали, силой мы его и вернем. А насчет состояния, дорогие мамочка и сестричка, у крестоносцев добра много, — успокоил мать и сестру Кристийонас.
— Кроме того, дорогие мамочка и сестричка, не останемся мы перед ними в долгу и за коварство и обман с лихвой расплатимся: у жемайтийца и меч острее, чем у крестоносца, и сам он хитрее! — Манивидас тоже имел на крестоносцев зуб.
Потом старый Висиманта рассказал им, как идут дела в замке и поместье, про состоявшиеся поединки и о том, какой гарнизон крестоносцев остался в замке.
Рыцарю Греже было очень неудобно общаться с сыновьями Книстаутаса, но под Вильнюсом они настолько подружились, что теперь Кристийонас и Манивидас не вытерпели, чтоб не поздравить его с победой в поединке, и поблагодарили за заботу о матери и сестре. Вежливо поблагодарили они и комтура Германа. Теперь уж они сами взялись сопровождать мать и сестру в Мариенбург. Старому Висиманте и нескольким придворным было приказано возвращаться обратно в замок и не очень-то сопротивляться немцам.
Расставаясь с крестоносцами, боярыня с дочерью тоже поблагодарили комтура Германа и рыцаря Греже за заботу.
Рыцарь Греже был недоволен, что им приходится расставаться, но он ничего не мог изменить. Это путешествие было настолько приятным ему, что он даже во сне видел Лайму. Если в походе, под Вильнюсом, он ни на минуту не мог забыть прекрасную Лайму и страдал, думая, что вряд ли когда-нибудь снова увидит ее, то теперь сама судьба сторицей возместила ему за все эти часы страданий. И на поединок с Гансом Звибаком он пошел главным образом потому, что тот без должного почтения обращался с боярыней и ее дочерью; а теперь в пути он не отрывал от Лаймы глаз. Самым большим удовольствием, самым большим счастьем было для него переброситься с Книстаутайте несколькими, кажется, ничего не значащими словами, подать ей лук, стрелы, подержать ее коня или только притронуться к ее платью. Рано утром, после неудобно проведенной ночи, он встречал ее радостнее, чем восход солнца. За эти дни, прожитые в замке и в пути рядом со своей дамой сердца, рыцарь Греже почувствовал, что телом и душой он ближе к жемайтийцам, чем к крестоносцам. Бесконечно милыми и прекрасными казались ему склоны Падубисиса, даже эти страшно жуткие пущи, которые прежде он так избегал. А когда он увидел братьев Лаймы, они показались ему самыми дорогими и близкими людьми на свете. И как теперь стесняли его комтур Герман и все уставы и обычаи ордена! Но надежда, что все-таки и теперь, в пути, он сможет находиться недалеко от нее, а позже увидит в Мариенбурге, радовала рыцаря Греже и не позволяла унывать.
Правда, в княжеских полках было много красивых молодых литовских и жемайтийских бояр, был там и боярин Скерсгаудас, и, возможно, лишь это одно не позволяло рыцарю Греже без оглядки радоваться настоящему и будущему. Ведь так или иначе он все-таки рыцарь крестоносцев, сообщник Ганса Звибака и враг жемайтийцев. Если бы рыцарь Греже мог добыть счастье оружием, он никого не побоялся бы и вызвал на поединок всех литовских и жемайтийских бояр, лишь бы завоевать сердце Лаймы; но если она отвернется от него, как от крестоносца, и предпочтет какого-нибудь жемайтийца… И рыцарь Греже снова начинал тревожиться и колоть бока своего коня острыми шпорами, желая догнать жемайтийский отряд и хотя бы издали увидеть Лайму. А когда дул с той стороны ветерок, казалось рыцарю, что веет оттуда самой благодатью.
Не радовалась такой перемене и Лайма Книстаутайте. И она то и дело оборачивалась назад и все смотрела, не догоняет ли их рыцарь Греже.
Через три дня войска союзников ступили на землю Пруссии и наконец подошли к Мариенбургу. По пути их встречали толпы любопытных и удивлялись, что в поход отправлялись такие многочисленные полки, а возвращаются совсем поредевшие. Но особенно удивлялись тому, что они привели с собой очень мало пленных и привезли скудную военную добычу.
Жемайтийские полки князя Витаутаса остались возле Немана, в замках крестоносцев, в Караляучюсе, и лишь немногие вместе с самим князем пришли в Мариенбург. С княжескими полками приехала и семья Книстаутаса со своими придворными.
Великий магистр ордена Конрад Зольнер фон Раттенштейн все еще болел. Его заместитель, маршалок Энгельгарт Рабе, стремясь загладить мрачное впечатление от неудавшегося похода, устроил в Мариенбурге рыцарские турниры с дорогими подарками для победителей. В этих турнирах могли участвовать все, более или менее отличившиеся на войне, — крестоносцы и чужеземные рыцари, князья, графы, бароны и крещеные жемайтийцы, награжденные платьем витинга.
Обычай рыцарских поединков еще не успел распространиться среди литовских, жемайтийских и белорусских бояр, хотя в последнее время в Вильнюсском крае, там, где были польские гарнизоны, и возле Немана, в замках крестоносцев, некоторые крещеные литовские и жемайтийские юноши уже успели заразиться этой модой.
Для участия в этих турнирах записались оба сына Книстаутаса, хотя младший, Манивидас, еще исповедовал свою старую веру; записались боярин Скерсгаудас и еще несколько литовских, жемайтийских и белорусских бояр из полков Витаутаса. Записались и многие чужеземцы, крестоносцы, а также рыцарь Греже. Когда он приехал в Мариенбург, его счастье, его Лайма Книстаутайте как бы начала отдаляться от него. Греже, как рыцарь крестоносцев, должен был держаться в стороне от литовцев и только изредка, благодаря счастливой случайности, встречался с Лаймой Книстаутайте. Другие молодые литовские и жемайтийские воины могли видеться с ней каждый день. Особенно тревожился рыцарь Греже насчет боярина Скерсгаудаса и теперь, записавшись на турнир, надеялся вызвать его на единоборство и обломать ему рога. Кроме того, не только литовцы и жемайтийцы вертелись вокруг Лаймы Книстаутайте; интересовались ею также чужеземные рыцари, графы и бароны.
Боярыня Книстаутене с дочерью неплохо чувствовали себя в обществе княгини Анны, но им, детям природы, перенесенным из Ужубаляйских болот и трясин в такой прекрасный город, в такой высокий замок, очутившимся среди такого множества славных рыцарей и знатных особ обоего пола, совсем здесь не нравилось. Да и слишком резкий переход от траура к роскоши и увеселениям подавлял и смущал их.